Русская жизнь. Дача (июнь 2007)
Шрифт:
…Расправившись с драпом, Анна Эдуардовна тяжело задумывается: нравственно ли сжигать книжки? Они от возраста и не книжки уже, а целлюлоза, папье-маше. «Родная речь» 1974 года. «Рекомендации по эксплуатационному использованию гидроочистных сооружений». Валентин Пикуль, Юлиан Семенов, Петр Проскурин, Рафаэль Сабатини. Подшивки журналов «Химия и жизнь», «Наука и религия», «Роман-газета». Сборник вырезок «Домашнему мастеру - советы» и «Строим колодец сами». Она бы спросила у соседа Семенова, но он ушел хныкать про себестоимость к верхним дачам. Наверное, глотнул уже. А в будни спросить не у кого.
Пальцы бредят грядками
«Если произвести элементарный подсчет затрат на выращивание овощей, то становится очевидна убыточность дачного производства:
Во- первых, и с элементарным подсчетом все равно получается профит. Дом, где «шинкуют, и квасят, и перчат, и гвоздики кладут в маринад», -по-любому в выигрыше. Посчитайте стоимость ста банок маринадов, пятидесяти - отменного варенья, корзин лука, чеснока и моркови, нескольких мешков картошки, сушеных яблок, домашнего вина из крыжовника и всего прочего - да если конвертировать это в московские розничные цены… Не говоря уж о грибах-ягодах, которые растут не на сотках, но все равно поблизости. Проблема: не все доживает до весны - городская квартира не лучшее хранилище. Картошка мерзнет, а банки взрываются, где-то пробивается нежная вербная плесень. Но, поднатужившись, можно освоить запас к февралю, часть банок раздарить (в итоге выходят обмен, бахвальство рецептами и свифтовского накала дискуссии о градусе уксуса, легитимности лимонной кислоты и канцерогенности новомодных консервантов), а другую часть передать в Москву взрослым детям - безмятежным идиотам, покупающим картошку по 20 рублей, а помидоры по 80, - о чем они себе думают, пустодомы?
Во- вторых, рыцари шести соток - далеко не всегда бедные люди. Материальное расслоение в рамках одного дачного кооператива - тема, ожидающая серьезного исследователя. До начала 90-х: социально однородное сообщество, очень небольшая дифференциация по наличию машины и парника, крытого где стеклом, а где полиэтиленом (на урожае не сказывается), нарядности инвентаря и шиферной либо из оцинкованного железа крыши. А так, собственно, все равны, - итээры, гуманитарная интеллигенция, кандидатам наук доплаты и льготы. Стало: дворцы и хижины, «мерсы» и «запорожцы», глухой железный забор и соломенно-хрупкий штакетник. Иван Иваныч «удачно поучаствовал» в акционировании предприятия (ага, знаем мы это «повезло», знаем), а Сидор Сидорыча сократили вместе с его оборонным КБ, он нынче служит вахтером на кондитерской фабрике и подрабатывает переводами - его технический английский блестящ, спасибо гонке вооружений. Тамара Робертовна открыла турфирмочку и засверкала всеми турецкими солнцами, а Азалия Кирилловна так и сидит на учительском пайке.
Так зачем Робертовна возводит трехэтажную кирпичную хрень на малометражном участке, а Иваныч бацает для внуков бассейн с подогревом на бывшем отхожем месте? Почему не сваливают к социально близким, в нуворишский поселок на обочине Симферопольского шоссе? Что за брильянты на субботнике? С одной стороны, жизненно важно, чтобы Азалия скрипела зубами и поджимала губы, а сноб Сидорыч бесстрастно, но регулярно сплевывал желчь, мимо проходя, - без этого и осетрина в рот нейдет, но с другой - есть что-то еще. Рефлекс, сантимент, навык, «зов земли»? «Вписавшееся в рынок» меньшинство окучивает картошку, разводит номенклатурные цветы гладиолусы, демократично обменивается с не вписавшимися огуречной и клубничной рассадой и способно до слез расстроиться из-за фитофтороза или «мозаики» (вирусное заболевание помидоров). Правда, эффективный Иваныч уже не способен наклоняться из-за кенгуриного пуза, - так для выкапывания картошки привозит гастарбайтеров из города.
Ходит меж гряд, вздыхает, смотрит на таджиков с тоской.
Завидует.
Тигровое пламя
«Ельцин и уцелел-то благодаря шести соткам. Его, (эпитеты, эпитеты), никакие танки не спасли бы». В этом популярном рассуждении, на наш взгляд, много правды.
В 1995 году учительница из Саратова прислала посылку с продуктом «Баклажаны тигровые». Банки не побились в дороге, и, достав их из мешковины, мы ахнули: это был продукт выдающегося художественного совершенства. Аккуратные широкие вензеля - резьба иссиня-черного баклажана, проложенная полосками ярко-желтого болгарского перца; есть это показалось кощунством. Мы любовались банкой, как аквариумом с диковинными рыбками - игра тонов и полутонов, переходы цвета, глубокие блики, графическая безупречность рисунка, - а потом все-таки съели, не выдержав. Все это оказалось еще и волшебного вкуса. Учительница в Саратове не получала зарплату несколько месяцев, жила в долг, экономила на трамвае, начала забывать вкус мяса. Но этот без преувеличения роскошный дар, этот жест она могла себе позволить. Сейчас, когда выросли дети и завели небольшой бизнес, она не изменила привычкам.
Интенсивная раздача участков в начале 90-х была не благодеянием власти, но мерой самозащиты. Каждая дача стала хозяйством Варыкино, каждый Живаго перебирал картофель, каждая Лара делала крахмал. Таким же убежищем остается дача и сейчас для российских пенсионеров. «Как можно выжить на три тысячи рублей в месяц?» Так и можно.
Весь пар уходит в землю, - сколько политических эмоций ушло в кусты и гряды, сколько митинговых монологов слышали яблони и вишни! Даже странно, как они еще не обуглились.
Легкость трудного бытия
В раннешкольном детстве дразнила фраза «Гости съезжались на дачу». Это было решительно невозможно: у них у всех что - машины? От пригородного автобуса - три километра сквозь лес да поле, холмы и равнины. И где бы они, гости, все разместились - на 25 квадратах («Чаще всего дача - это домик размером 70-80 квадратных метров, с мезонином наверху и открытыми террасами», - прочитала я в истории удмуртского города Сарапул и поразилась наглости слова «домик»). Долгострой, вскормленный дефицитом; доски, доски, доски; розово-золотая стружка, на верстаке было так удобно загорать. Ключевое слово советского дачного быта - «трудно». Трудно достать, еще трудней привезти, трудно поднять наверх, трудно найти рабочих. Через несколько лет дом прирос террасами и верандами - и гости стали съезжаться на дачу, рассуждали про пестициды и кислотные дожди, купались, ходили в деревню. Пустили автобус, проложили дорогу, даже детскую площадку сделали, но общая трудность дачной жизни никуда не делась - к ней привыкли, перестали замечать. И сейчас, когда должно быть «легко», тоже все происходит трудно, тяжеловесно и медленно.
Дачник пуглив. С большим скрипом идет «дачная амнистия». Уж год как идет - а из 40 миллионов дачевладельцев правом «упрощенного порядка передачи земли в собственность» воспользовались двести сорок тысяч человек, отказов - около одного процента. Кадастровые планы, БТИ, террор землемеров, кабинеты, очереди. Вроде в четыре раза снижена госпошлина, стоимость межевого плана - 10 тысяч, но во многих регионах, по решению ЗАКСов, - еще ниже, а Росрегистрация официально объявила, что длительность процедуры не должна превышать 45 минут, - но люди идут медленно и нехотя. Боятся новостей, как в архиве метрики поднимать: там узнаешь, что родной муж тебе троюродный племянник, а здесь - что земля твоя, обильно политая потом и отходами органического происхождения, вообще федеральная собственность и ничему хорошему не подлежит.
Буржуазная зараза - тот же фитофтороз. Всего лишь 57% дачных хозяйств производят нынче овощ, фрукт и ягоду. Остальные любят в даче ее шашлык. Поколение детей, а в особенности внуков, совсем не забрасывает наследные угодья: земля с коммуникациями дорожает стремительно, и в нашем товариществе (200 км от Москвы, 15 от областного центра) часть участков скуплена москвичами. И что они делают?
– альпийские горки с английскими, понимаете, газонами. Это которым триста лет. Но разве варварам писан закон? Меланхолично гудят газонокосилки, по веранде ползет прибалтийский цветок клематис. Резервации «цивилизантов» в окружении потного, пропалывающего и копающего народа почему-то не ублажают, не раздражают глаз, но вызывают тихое недоумение: мы здесь работать, а вы зачем? Наслаждаться?
– А что, нельзя?