Русская жизнь. Эмиграция (июль 2007)
Шрифт:
Начальница, как и все русские из «Синтаво», называет Калмамата Борей. У киргизов, узбеков, таджиков с затейливыми инициалами появляются двойные имена (почти как у священнослужителей). Это один из факторов ассимиляции. Пока человек экзотический «помнит имя свое», он непонятен, может быть, даже враждебен.
Впрочем, азиатские дворники очень послушны, легко управляемы, стоически переносят любые капризы начальства и задержки зарплаты. «Боре», как и всем его коллегам, недавно выплатили зарплату за март, пропустив полтора зимних месяца. Объяснили так: «У нас перерегистрация, та контора, что работала с вами раньше, теперь банкрот. Судитесь с ней, если хотите, денег все равно не получите». Правда, никто не может объяснить, почему новая контора, заново принявшая к себе на работу армию дворников, имеет то же самое название.
Сейчас Калмамат получает на руки около четырехсот долларов. За вычетом квартплаты и милицейских поборов остается 7-8 тысяч на все про все. Не так давно он отослал семье двести долларов на покупку коровы. Корова в Оше - целое состояние, на ее здоровье молятся.
Выпавший
«…Я впервые увидел людей, запряженных в небольшие тележки, в которых они везли провизию; я смотрел на обветренные лица и на особенные их глаза, точно подернутые прозрачной и непроницаемой пленкой, характерной для людей, не привыкших мыслить, - такие глаза были у большинства проституток - и думал, что, наверное, то же, вечно непрозрачное, выражение глаз у китайских кули, такие же лица были у римских рабов - и, в сущности, почти такие же условия существования. «…» И они все были приблизительно одинаковы - рабочие-арабы, познаньские крестьяне, приезжающие во Францию по контрактам, - и вот эти рабы на Центральном рынке», - писал Гайто Газданов про парижских гастарбайтеров 30-х. Эту же пленку, «прозрачность и непроницаемость» я вижу в глазах московских мигрантов. Безвыходность и безнадежность в самом деле выглядят одинаково - в любых странах, эпохах и обстоятельствах.
Кажется, у них нет какого-то проекта будущего. Нет ни у Киргизии, ни у ее московских делегатов-дворников. Они никак не планируют свое завтра. Логично было бы предположить, что их цель - заработать определенную сумму денег на саманный домик с двориком, на ту же корову, а потом вернуться на родину (понятно, что жилье в Москве никто из них купить не сможет). Или - осесть в Москве, социализироваться, обучиться как следует русскому языку, вырасти хотя бы до самостоятельного квартиросъемщика, подождать, пока станут на ноги дети, которые натурализуются москвичами и пойдут дальше своих родителей. Но ничего этого нет и в помине.
По большей части они живут как бы из-под палки, как те солдаты в синих трусах: нужно жить, вот и живут. Они не знают, что будет с ними завтра, надеются на государство, которое по-прежнему отождествляют с имперским, советским многоруким монстром, коему до всех есть какое-то дело. Вообще - на какое-то чудо. Съездить к себе на родину не могут: самолет до Оша в одну сторону стоит 11,5 тысяч рублей, на поезде ехать - отпуска не хватит.
Они - выпавшие.
Но иногда их охватывает ностальгия. На Калмамата она тоже накатила.
Пришел ко мне в гости, узнал, что такое интернет, услышал, что в нем есть карты, попросил найти Ош. Потом тыкал грязными пальцами в экран и, как ребенок, с восторгом называл улицы своего древнего города:
– Вот это улица Ленина! А это - Навои! А это - университет! А это не Ош, верни Ош!
А вечером заявился попрощаться.
– Уезжаю в Ош. Стыдно быть дворником! Зачем?
Неделю его не было. Может, действительно уехал?
– думал я. Все хорошо: его никто не развел, менты не отобрали последние деньги, его не избили на вокзале, и он благополучно доит сейчас свою честно заработанную корову.
Но Калмамат вернулся - пьяный и необыкновенно тихий. Зачем? Он не смог этого объяснить. Но мне не нужны были объяснения. «Это не Ош, верни Ош!» Ош не вернулся.
Зачем?
Есть притча. Однажды Ходжа Насреддин поднялся на минарет и закричал со всей силы.
Потом, быстро спустившись с минарета, побежал в поле. Все, кто его видел, спрашивали:
– Молла, что случилось, куда ты бежишь?
– Бегу, чтобы узнать, до какого места доходит мой голос.
Калмамат бежит по Москве - но голос его пока до нее не доходит.
* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин
Дон Иван
Генерал Беляев, почетный гражданин Парагвая
Страна Парагвай, находящаяся в сердце Южной Америки, вдали от обоих океанов, первые полвека после обретения независимости в 1811 году развивалась, по местным меркам, вполне успешно. Но в 1864-м она решила защитить соседний Уругвай, через который имела выход к Атлантике, от бразильской агрессии. И получила войну с коалицией обоих континентальных гигантов - Бразилии и Аргентины - и того самого Уругвая, который пыталась защитить.
Парагвай героически сопротивлялся шесть лет, но шансов не имел. Он лишился половины территории и 85% населения. От довоенных 1,3 млн осталось 200 тыс., в том числе всего 20 тыс. мужчин. 1,1 млн человек не перешли к победителям вместе с территорией, а были победителями уничтожены в ходе одного из самых массовых актов геноцида в современной истории. Цивилизованную Европу южноамериканский геноцид, разумеется, не взволновал.
В дальнейшем Парагвай влачил жалкое существование, за пределами Южной Америки о нем просто-напросто забыли. Большая часть населения сосредоточивалась в восточной части страны. Западную занимал огромный район Гран-Чако - территория площадью 250 тыс. кв. км. Состоящий из холмистых пустынь на северо-западе и болотистых джунглей на юго-востоке, он практически не был освоен, здесь обитали лишь немногочисленные индейцы гуарани. В этом районе сходились границы Парагвая, Боливии (еще одной южноамериканской страны, которая в результате неудачной войны - с Чили - лишилась выхода к океану) и Бразилии, но проводить эти границы на местности никто не собирался.
Через пять лет после Парагвайской войны в столице Российской империи Санкт-Петербурге в семье командира 1-й лейб-гвардейской артиллерийской бригады Тимофея Беляева родился мальчик Ваня. В раннем детстве он нашел на чердаке усадьбы карту Парагвая и заболел этой страной и ее обитателями индейцами. А служить пошел, как и все его предки, артиллеристом. Катастрофу 1917 года Иван Беляев встретил в звании генерал-майора. Всю Гражданскую провоевал в составе Добровольческой армии - вплоть до эвакуации из Крыма. Он повидал Константинополь и Париж, но мечтал создать Русский очаг (то есть анклав «настоящей России», не растворяющейся постепенно в местном населении) там, куда его влекло с детства, - в Южной Америке.
В 1923 году Беляев прибыл в Буэнос-Айрес. Довольно большая русская община здесь состояла в основном из эмигрантов еще дореволюционных - экономических, а не политических. Идеи Беляева их совершенно не интересовали. Весной 1924-го он добрался до столицы Парагвая Асунсьона, где сразу же сумел устроиться в Военную школу преподавателем фортификации и французского языка. Через белградскую газету «Новое время» Иван Тимофеевич направил призыв ко всем, кто мечтает жить в стране, где сможет считаться русским, приехать в Парагвай и образовать там национальный очаг, чтобы сохранить детей от гибели и растления. Но уже в октябре 1924 года по заданию министерства обороны Парагвая Беляева направили в район Чако. Надо было изучить эту местность и попытаться-таки установить границу с Боливией, а также выбрать площадки для строительства хоть каких-нибудь укреплений. Планы Беляева по созданию Русского очага срывались (к этому времени в Парагвай приехали всего несколько десятков русских), зато реализовывалась детская мечта об индейцах.