Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
Шрифт:
Как-то я назначил свидание и, собираясь провести ночь в городе, не предполагал вернуться в Красное Село раньше полудня следующего дня. Я приказал своему унтер-офицеру Красихину утром отвезти солдат в поле, но ничем их не занимать.
– Можете спешиться, ослабить подпруги. Пусть лошади пасутся, а вы делайте что хотите, – объяснил я Красихину и добавил: – Если появится Гротен, садитесь на лошадей и скрывайтесь из виду.
Гротен, как назло, проезжал мимо и еще издалека увидел, что мои солдаты бездельничают. Он поскакал к ним. Они вскочили в седло и бросились от него, но он их, конечно, догнал. Днем я встретил Гротена на улице. Не вдаваясь в объяснения, он спросил:
– Что вы предпочитаете: пять нарядов вне очереди или пять дней под арестом?
–
И мы молча разошлись. Затем мне сообщили, что наказание последует после парада, на котором будет присутствовать император.
Это был тот особый случай, когда мы должны были пройти не галопом, а легким галопом, поскольку прошел слух, что император хочет как следует рассмотреть нас. Во время парада командир полк всегда едет впереди, на большом расстоянии от полка, делает широкий разворот на 180 градусов и останавливается, наблюдая за прохождением полка.
Мой конь по кличке Москаль прошел, как и все лошади в то время, объездку. Я ехал на расстоянии примерно пяти метров впереди своих гусар и понимал, что Москаль идет красиво. Лошадь двигалась мягко, легко перебирая точеными ногами, красиво выгнув шею; Москаль напоминал лошадей, изображенных на батальных картинах старых художников. Позже мне сказали, что, когда я проезжал мимо императора, он улыбнулся, затем повернулся к Гротену и кивнул с довольной улыбкой.
В тот же день я опять встретил на улице Гротена.
– Очень хорошо... Ваш галоп... и вы... и ваша лошадь. Можете забыть об аресте.
Он, как всегда, говорил отрывочно, не складывая слова в полноценные фразы; такая уж у него была привычка.
Появилась и еще одна причина для отмены наказания. Немцы начали наступление на прибалтийские территории, и нам следовало немедленно выехать на фронт. Мы погрузились в поезд в отличном настроении: дивизия была полностью укомплектована, лошади отдохнули. Местом назначения был город Митава [42] .
42
Митава – прежнее название латвийского города Елгава.
По пути к месту назначения мы проезжали Ригу. При подъезде к городу на маленьких курортных станциях наш поезд встречала масса людей с цветами. Они радостно приветствовали нас, дарили цветы. Наш украшенный цветами поезд, словно карнавальный состав, используемый в рекламных целях, въехал в Ригу. Толпы людей на улицах, на крышах домов, в окнах приветствовали наше появление. Немцы были уже в пятидесяти километрах, и местное население возлагало на нас огромные надежды. Через час мы прибыли в Митаву и сразу пошли в бой. Свежие воспоминания о жизни в Санкт-Петербурге быстро отошли в прошлое.
24 июля наша дивизия получила приказ оказать поддержку сибирскому пехотному полку. Сибирская армия славилась своими военными успехами, но в предыдущих боях этот полк понес серьезные потери; оставшиеся солдаты были измучены долгой борьбой. В девять утра сибирский полк перешел в наступление и в одиннадцать начал теснить немцев. Но враг подтянул резервы и перешел в контрнаступление. Бой продолжался весь день до вечера с переменным успехом. Не помню, какие подразделения драгун и казаков принимали участие в этом сражении, но уланы находились в резерве, а некоторые наши эскадроны прикрывали пехоту с флангов. На заходе солнца мы неожиданно услышали рев сотен голосов: немцы пошли в атаку. Наша пехота, отчаявшись, дрогнула и побежала. Уланы и гусары получили приказ готовиться к бою, чтобы остановить наступающего врага. Нам нужно было несколько минут, чтобы с флангов подтянулись эскадроны прикрытия, поэтому мы перешли в наступление за уланами. Первые уланы, стреляя, мчались во весь опор. За ними в пешем строю шли, растянувшись в ряд, остальные уланы. Гусарские эскадроны, пустив лошадей во весь опор, двигались разомкнутым строем; я со своими гусарами был на левом фланге. Зрелище прекрасное, но устрашающее, когда порядка 1600 лошадей, построившись в четыре ряда и ощетинившись пиками, во весь опор несутся вперед. Поле освещали последние лучи заходящего солнца, придавая особый драматизм действию. Наша батарея открыла огонь. Вперед двинулись полки. Немцы побежали, а их артиллерия усилила обстрел, чтобы прикрыть отступление своей пехоты. Нам показалось, что нависшая над противником угроза мощной кавалерийской атаки решила исход боя.
Через четыре дня были мои именины. В России именины значили гораздо больше, чем день рождения. В этот день мы сражались в пешем строю. Сейчас я уже не помню названия места, где шел бой, но штаб полка размещался рядом с фермой, на которой было огромное количество гусей. Я запомнил этот день как «бой за гусиную ферму». Гротен стоял в 60 метрах от линии огня. Полковник Рот, Снежков и я были обязаны стоять рядом с ним, в то время как все лежали на земле. Стоять было довольно глупо, во-первых, потому, что немцы уже пристрелялись, а во-вторых, рядом был кирпичный сарай, и можно было стоять за ним, раз уж нам вообще было положено стоять. Мне ужасно не хотелось погибнуть, особенно в день именин. Мы со Снежковым обсудили этот вопрос, но сами не решились обратиться к Гротену, а попросили Рота переговорить с командиром.
– А почему вы считаете, что следующий снаряд разорвется здесь, а не за сараем? – спросил Гротен, выслушав предложение Рота.
Гротен был фаталист, и мы остались стоять на прежнем месте.
Из всех событий того периода мне особенно запомнилась атака 1-го эскадрона, которым теперь командовал Петрякевич (если помните, я уже упоминал о нем). Эскадрон на лошадях под прикрытием артиллерии атаковал деревню, которую защищали кавалерийский эскадрон и рота велосипедистов, так называемых самокатчиков. Петрякевич перешел в атаку, находясь более чем в миле от деревни. В самом начале наступления он был легко ранен. Перед деревней был довольно большой овраг с перекинутым через него мостом. Петрякевич с гусарами поскакали к мосту. В этот момент никто не знал, у кого первым сдадут нервы – у немцев или у русских. Немцы дрогнули первыми и побежали.
Первым по мосту проехал гусар Левицкий; он получил тяжелое ранение. Несмотря на фамилию, он был японцем. В Русско-японскую войну он остался сиротой, и его усыновил русский генерал Левицкий.
Успешная атака произвела гораздо большее впечатление на самого Петрякевича, чем на немцев. Он возомнил, что обладает особой способностью к ведению атаки. Всякий раз, когда Петрякевич слышал похвалу в адрес какого-то офицера, он говорил:
– Пусть поведет эскадрон в атаку, то-то я посмеюсь.
Конечно, он позволял себе подобные высказывания после нескольких рюмок, но дело в том, что он был всегда навеселе, поскольку не расставался с флягой, наполненной водкой. У Петрякевича было правило: стоило полку остановиться, как его ординарец начинал жарить картошку. Если остановка была короткой, но недожаренную картошку приходилось выбрасывать, но если ординарец успевал пожарить картошку, то Петрякевич пил водку, закусывая жареной картошкой.
Как-то наша кавалерийская дивизия, растянувшись в длинную колонну, двигалась по лесу; впереди скакали казаки. На выходе из леса их остановил огонь из траншей. Немецкий кавалерийский эскадрон при поддержке двух полевых орудий остановил казаков. Они спешились и перешли в наступление в пешем строю. Чем ближе они подступали к немцам, тем сильнее становился огонь. Находясь в лесу, мы услышали сначала слабое «ура!», которое постепенно перешло в оглушительное «ура-а-а!», и поняли, что казаки пошли в атаку. Но тут застрочили немецкие пулеметы и заглушили крики «ура!». Один из наших эскадронов получил приказ спешиться и идти на подмогу казакам, а другой – скакать к кромке леса. Когда казаки опять перешли в наступление, наш эскадрон поддержал их атаку. Гусары на лошадях и пешие казаки прорвались через траншеи и вошли в деревню. Немецкие артиллеристы убежали, а кавалеристы были либо убиты, либо взяты в плен. Как выяснилось, это были кирасиры, специально отобранные рослые, крепкие парни.