«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Порядок быть должон
Откровенно говоря, в какой-то степени Дербиш Али можно понять. Он не был врагом Москвы, скорее, наоборот, он долго жил там, имел много друзей, он, в конце концов, ненавидел Ямгурчи, но, вот беда, Москва была очень далеко, а крымские всадники могли появиться в любой момент. Человек просто сделал выбор, как ему, несомненно, казалось, лучший из возможных в той ситуации. И, как показало самое ближайшее время, ошибся. Очень жестокая резня в Степи оказалась непредвиденно кратковременной: крымское золото до простых джигитов не доходило, а торговля с Москвой была нужна всем, так что все завершилось в итоге не просто победой Исмаила, но реальным сплочением под его бунчуком всей Ногайской Орды. Уцелевшие диссиденты, недруги Москвы, бежали прочь, кто в Хорезм (где эмигрантам, кстати, со временем пришлось очень несладко), кто на Кубань, под крымскую крышу, где беженцев приветили, но воли не давали. Параллельно, вопреки всем ожиданиям и прогнозам, 4 июля поражением во встречном сражении при Судбищах завершился и масштабный (60 тысяч сабель), позже названный «первым» поход Девлет-Гирея на Москву. Теперь, когда все козыри были биты, астраханской «шестерке» оставалось только ждать исполнения приговора. А Москва измен не прощала. Правда, и муху в слона на раздувала: карательный поход готовился не менее тщательно, нежели предыдущий, но куда менее масштабно – кругом-бегом не более 3000 бойцов, в десять раз меньше, чем два года назад. Фактически не слишком большая полицейская операция.
Впрочем, хватило и этого. В начале августа московские войска вышли к Астрахани и – опять безо
Реконкиста
Впрочем, все только начиналось. Вторую после поражения под Судьбищами плюху подряд Девлет-Гирей, видимо, воспринял как вызов Судьбы на поединок, а он был из тех людей, которые не боятся побороться и с Судьбой. Не бросаясь на рожон сразу, он на время занялся другими делами, приводя в порядок отношения с крымскими мурзами и приручая джигитов успешными походами за добычей, а в 1563-м, собрав армию то ли в 40, то ли в 50 тысяч сабель, попытался взять реванш, атаковав Астрахань. Правда, неудачно, зато сделав выводы: силами степной конницы отстроенную русскими «правильную» крепость с мощным (около 1000 стрельцов) гарнизоном и хорошей артиллерией не взять. То есть без турок не обойтись. А следовательно, надо работать со Стамбулом. Три последующих года, как сообщал государю Афанасий Нагой, московский посол в бывшем Царьграде, крымские представители активничали на Босфоре, лоббируя среди визирей и пашей идею хана. Сперва без особого успеха: в Стамбуле понимали, что в реализации проекта заинтересован в основном Бахчисарай, и не видели смысла отвлекать силы с традиционных фронтов на авантюру, даже в случае победы чреватую появлением на севере нового претендента на роль лидера исламского мира. Так что, пока мудрый и опытный Сулейман был жив, вопрос, хотя отказа не встречал (никто не понял бы), но тормозился в инстанциях. Однако после смерти великого султана новые люди из окружения Селима II сочли нужным утверждать себя собственными идеями и победами, – и весной 1569 года Девлет-Гирей получил, наконец, долгожданное «добро». А также 3000 янычар, лучшей пехоты тогдашнего мира, во главе с опытным, из сулеймановской плеяды, полководцем Касим-пашой и группой европейских военных инженеров. Предполагалось, пройдя «водой» из Азова вверх по Дону, прорыть канал, чтобы доставить к Астрахани тяжелую осадную артиллерию. Не получилось – рельеф местности исключал простые варианты работ, а искусство обустраивать систему шлюзов османским специалистам еще не было знакомо, однако в сентябре крымско-турецкое войско, таща посуху малые и средние калибры (осадные бомбарды пришлось оставить на судах), все же достигло Астрахани.
С ходу однако взять город не вышло, осада же с самого начала не задалась. В первый же день зарядили ливни, делая жизнь осаждающих трудно выносимой, попытки взрыва стены, а затем и подкопа русские саперы предугадали и предотвратили, а генеральный штурм, несмотря на всю выучку янычар, закончился ничем, причем в отражении его, наряду с гарнизоном, участвовали почти поголовно все астраханские татары, способные держать оружие. «Освободителей», как ни странно, никто не ждал. Дожди не прекращались, губя порох и продовольствие, то и дело налетали «русские» ногайцы, справиться с которыми, не зная местности и путаясь в плавнях, крымские всадники не могли. Спустя неделю янычары начали роптать, и Касим-паша, зная, чем такой ропот чреват, поставил перед ханом вопрос об отходе. Скандал вышел грандиозный. Девлет-Гирей требовал остаться на зимовку, упирая на то, что он тут главный; паша резонно возражал, что начальство его сидит в Стамбуле, а жрать нечего, порох промок, греться и сушить промокшее нечем, так что его парни на взводе и, ежели взбесятся, порвут всех на фиг. До стычки, правда, не дошло. 26 сентября Касим отдал приказ отходить к Дону, на следующий день то же самое сделал и Девлет-Гирей, запретив своим джигитам прикрывать отступающих янычар от ногайских налетов. В итоге до Азова добралось менее трети турок, выступивших в поход. Бедного пашу по приказу из столицы удавили, а хан отметил такую радость пышным пиром с фейерверками, однако вскоре и загрустил, поскольку, в начале 1570 года Порта, изучив вопрос, официально уведомила Москву об отказе от претензий на Астрахань.
Ва-банк
Фактически это означало крах проектов хана. Однако Девлет-Гирей был Девлет-Гиреем. Не прося у Стамбула ни разрешения, ни помощи, он в 1570-м учинил большой набег на Рязань, показав джигитам, что русских вполне можно бить, а в 1571-м, скоординировав действия с поляками, организовал знаменитый «великий поход», не просто жутко разорив южные русские земли, но даже спалив Москву (кроме Кремля) и вынудив Грозного просить мира в крайне унизительной форме. Царь, похоже, был всерьез потрясен и готов на многое. Он не только предлагал уступить крымскому коллеге Астрахань, но и – чего не случалось ни до, ни после – выдал на расправу «хранителю веры» крымского эмигранта, принявшего на Москве православие. На беду хана, его уже несло вразнос. Возомнив себя как минимум Тохтамышем, он требовал еще и Казань, а также, по сообщению ряда авторов, «выходы», как при давно забытом Амурате, отказа «московского князя» от царского титула и согласия получать ярлык на княжение в Бахчисарае. Едва ли, кстати, веря в согласие. Напротив, согласие ему в этот момент, на гребне успеха, нужно было менее всего – теперь, на фоне сгоревшей Москвы, ему было что предъявлять Стамбулу, не прося, а требуя у султана и халифа поддержки. Которая и была, невзирая на официальный демарш двухлетней давности, оказана. Впрочем, как известно, у корриды свои законы. Бывает, что бык матадора, но, как правило, матадор быка. Летом следующего, 1572 года 120-тысячное крымское войско, поддержанное 8-тысячным корпусом янычар и турецкой артиллерией, было остановлено, опрокинуто и едва ли не поголовно уничтожено вдвое уступавшей ему по численности армией Михаила Воротынского при Молодеях. Этот поход стал последней крупной кампанией Крыма против России и – по факту – началом конца его «симбиотического» статуса в составе Порты. Что до «астраханского вопроса», вернее сказать, «вопроса о правопреемстве», то он был решен окончательно и бесповоротно. Однако, сказав «а» и «б», не сказать «в» было уже невозможно…
Глава III. МУЖСКИЕ ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ
Право собственности
Насколько можно судить, в Западной Сибири, на удобных для кочевья берегах Иртыша и Тобола, не говоря уж о Барабинских степях тюрки, крохотные осколки Великого Переселения народов, появились очень давно. Где-то в XI веке созрело даже нечто, похожее на государство со столицей в городе Кызыл-Тура, Красная Крепость. История его смутна и почти легендарна; казанские историки, плотно поработав, предлагают составленные по отрывкам отрывков списки правителей, естественно, по их мнению, вассалов Великой Булгарии. Как бы то ни было, люди жили, облагали данью манси, хантов, прочие малые народцы, обеспечивали безопасность транзита на участке Хорезм – Волга, решали (почему другим можно, а нам нет?) местечковые, но важные для них вопросы наследования, слегка, но без лишнего напряга интересовались исламом. И так примерно аж до монголов. Которые прибрали «страну Шибир» настолько легко, походя, что этот поход даже не описан в летописях. Известно лишь, что некий Тайбуга, князек мелкой (500 всадников) кипчакской ордёнки, кочевавшей под Бухарой, примкнув к Чингисхану, оказал какие-то услуги, а затем выпросил у Потрясателя Вселенной право завоевать себе юрт (удел) по рекам Ишиму, Иртышу и Туре. Взамен обязавшись верно и аккуратно платить «тюмень», дань с 10 000 человек (минимальная ставка для «автономий» в составе Орды). Поход удался. Старую династию вырезали, учредили конфедерацию двух княжеств, Чинги-Тура и Искер, по количеству наследников Тайбуги. В принципе смена династии мало что изменила, разве что «примучивать» малые народы новые власти стали намного успешнее, да еще ислам, раньше проникавший понемножку, с купеческими караванами и бродячими дервишами-энтузиастами, и бывший делом сугубо добровольным, стали насаждать силой. В конце XIV века грянула даже настоящая «священная война», стоившая жизни многим бухарским миссионерам. В итоге язычники, как положено, проиграли, ислам утвердился, но не очень: влияние Бухары в городах стало неоспоримым, зато в лесах «идолополонники» рулили и полтора века спустя.
Обязательства перед Ордой наследники Тайбуги блюли четко, что, однако, не спасло их от головной боли. Сложности боссов, как водится, отразились на низах; когда в самом начале XV века, проиграв в очередной раз, в Западную Сибирь отступил амбициозный неудачник Тохтамыш, он, по сути, нуль без палочки, но все же Чингизид с парой тысяч нукеров, в этих малолюдных краях стал бесспорной величиной. А потому легко занял престол в Искере, оставив вассалам-Тайбугидам только Чинги-Туру. Чуть позже, добив Тохтамыша, знаменитый эмир Едигей устроил здесь своего рода «теплицу», где держал ручных потомков Чингисхана, доставая по мере надобности. После гибели Едигея его сын Мансур сажает на престол Сибири и основанной покойным папенькой Ногайской Орды очередного «законного» хана Хаджи Мухаммада, перебравшегося из Искера в древнюю Кызыл-Туру. Акцией этой он явно показал, что намерен покончить с разделом юрта, за что, скорее всего, и погиб от рук узбекского хана Абулхаира, тоже потомка Чингисхана по линии Шейбани, вовсе не заинтересованного в том, чтобы в Сибири появился сильный претендент. На какое-то время чинги-турские Тайбугиды, Махмутек и Ахмад, возвращают себе прадедовский юрт, уйдя под крышу Узбекской Орды. Когда там начались проблемы, ногайцы берут реванш: Ибрагим ака Ибак – внук убиенного Хаджи Мухаммада, в 1480-м не просто возвращается, но и уничтожает княжество Тайбугидов, сделав их столицу, Чинги-Тура, центром всего юрта. Однако сыновей казненного князя все же пощадил, дав им в кормление маленькие уделы на периферии. Судя по всему, он был человеком достаточно гуманным – по меркам степных войн род врага считалось разумным искоренять, но, с другой стороны, речь все-таки шла не о Чингизидах, права на ханский титул помилованные не имели, так что, как скорее всего рассуждал хан, и не опасны. Насколько он ошибался, выяснилось очень не скоро.
Собственность по факту
Ибак был человек серьезный, на две головы выше прочих. Покончив с внутренними проблемами, он занялся большой политикой, 6 января 1481 года разгромив и убив Ахмада, последнего хана Золотой (тогда уже просто Большой) Орды, незадолго до того безуспешно ходившего на Русь, а «весь ордабазар поведе с собою». После чего сообщил в Москву, что отныне «ставка Бату хана пребывает в Тюмени». Учитывая, что под бунчуком Ибака на тот момент собрались Сибирь, Ногайская Орда и остатки Большой Орды, это соответствовало истине. Была, правда, еще и Казань, в то время уже протекторат Москвы, но Ибак не скрывал, что намерен решить и этот вопрос, активно зазывая и привечая казанскую оппозицию. В сущности, Орда Ибака стала региональной сверхдержавой, и, видимо, как раз это его и погубило. Ногайским бекам хан с тяжелой рукой не нравился; они то смещали его, то звали обратно, но и позвав, всячески ставили палки в колеса. Еще больше опасались активного сибиряка казанские мурзы, не жалевшие средств на поиски решения. Так что убийство Ибака в 1495-м людьми князя Мухаммада, отпрыска неосмотрительно недорезанных Тайбугидов, следует рассматривать как грустную закономерность. Убийца немедленно перебрался в Искер, Чинги Тура же с округой осталась за семьей покойного хана, спасенной от полного изгнания казанскими эмигрантами, но главное – подоспевшими ногайцами, надеявшимися с их помощью давить и на Сибирь, и на Казань. Что и имело место аж до 1530 года, когда Тайбугиды, набравшись сил, не упразднили княжество.
Как бы то ни было, переворот Мухаммада следует считать моментом рождения Сибирского ханства как самостоятельного государства, ни на что, кроме своих традиционных владений, не претендующего и ни с какими Ордами себя не соотносящего. Учитывая, разумеется, что с точки зрения тогдашнего международного права государство это было хотя и состоявшимся, но не вполне легитимным – сами Тайбугиды именовали себя ханами, но в глазах зарубежной общественности таковыми, естественно, не были, именуясь в дипломатической переписке только беками. Их это, впрочем, не слишком волновало. Жизнь понемногу налаживалась, при Ядгар-Гази (Едигере) и его брате Бек-Булате, внуках Мухаммада, нашли общий язык (караванная торговля – святое дело) даже с ногайцами, а в 1555-м Едигер отправил Ивану Грозному поздравление с победой над Казанью и предложил себя Москве в вассалы и данники. Не из врожденной, ясен пень, подельчивости, а имея в виду гарантии против засевших у ногайцев и в Бухаре Шейбанидов. Грозный, естественно, предложение принял, положив Сибирскому «княжеству» тысячу соболей и тысячу белок ясака на год, по ходу дела заодно и выяснив, что податных душ под рукой нового вассала числится 30 700 (хотя, скорее всего, раза в полтора больше, поскольку многие наверняка от переписи уклонились). Дело, однако, было не в соболях. По чести сказать, Кремль мог бы и сам приплатить, поскольку политически важность «демарша Едигера» была неоценима: впервые именно Москве, юридически, как ни крути, одному из осколков Орды, добровольно (!), без завоевания, присягнул на верность другой, формально ничем не отличающийся осколок. По факту, это было доказательством того, что московский Царь – настоящий и, стало быть, имеет не только право облагать данью всех «менее равных», но даже обязан покончить с сепаратизмом, восстановив «большой улус». А что первыми новые реалии признали какие-то второстепенные Тайбугиды, так это, в сущности, неважно. Лиха беда начало, главное, что процесс пошел.
Возвращение государя
На беду сибиряков, именно в это время Москве было не совсем до них. Назревала война за раздел ливонского наследства, и все внимание Кремля было приковано к западному направлению. А между тем на арену вновь вышли Шейбаниды. После долгих и тяжелых войн далеко на юге вновь усилились узбеки, успевшие из кочевых стать вполне оседлыми. Абдулла, хан Бухары, один из последних великих потомков Чингиса, принял решение вернуть под власть своего дома все, что было утрачено за годы смут. Из нафталина был извлечен престарелый, слепой и глухой сибирский наследник Муртаза бен Ибак, благословивший на поход сына, очень шустрого и хваткого Кучума. Абдулла, приняв присягу на верность, дал протеже несколько сотен конницы, после чего протеже резво захватил Кызыл-Туру, а затем, правда, после довольно нудной войнушки, добрался и до Искера, списав при взятии крепости в расход и Егигера, и Бек-Булата, и всех попавшихся под руку потомков Тайбуги. С этого момента Сибирь, наконец, стала настоящим ханством во главе с потомком Чингисхана. Причем абсолютно независимым, поскольку Ногайская Орда к тому времени отказалась от «собственных» ханов, номинально уйдя «под Крым», а бухарец Абдулла, хотя как бы и суверен, однако пребывал слишком далеко, чтобы вмешиваться. Да и не собирался – для него усадить родню на трон было делом принципа. Ну и, конечно, меха…