Русские куртизанки
Шрифт:
— Да разве ж это беда? — пожала плечами Прасковья. — Кто сказал, будто муж умен должен быть?! Небось дураком управлять проще. Пожалуй, ты права: пойду за Якова Александровича! Он ведь еще чем хорош? Вояка! То и дело в полку. Что может быть лучше супруга, которого дома днем с огнем не найдешь? Так и быть, скажу маменьке, согласна, мол. Потом быстренько рожу Брюсу сына или дочку — да и с плеч долой! Снова стану жить в свое удовольствие!
Сказано — сделано! Вскоре была сыграна свадьба Якова Брюса и Прасковьи Румянцевой. Великая княгиня Екатерина Алексеевна прислала дорогой подруге богатые подарки и сама почтила своим присутствием ее свадьбу, однако ж сильно по ее отсутствию во дворце не печалилась: после той достопамятной встречи начался ее бурный роман с обворожительным поляком Станиславом Понятовским, и этот роман на долгое время поглотил ее целиком и полностью, ну а во дворце их отношения сделались притчей во языцех.
Тем временем Прасковья, как и обещала, проворно родила дочку, которую — понятно, в честь кого, — назвала Екатериной (великая княгиня была восприемницей младенца и крестной матерью), и, поскорей передав ее на попечение мамок-нянек, вернулась к своим фрейлинским обязанностям, вновь прочно утвердясь при великой княгине на положении ближайшей подруги и конфидентки. Супруг, граф Брюс, не возражал, ибо вскоре после свадьбы, едва успев обрюхатить жену, отбыл в качестве волонтера на театр боевых действий — как раз началась война Франции с Пруссией, и вот во французской-то армии Яков Александрович пожелал служить. Оно конечно, тотчас после свадьбы очертя голову, добровольно кинуться прямиком в пасть кровавым псам Беллоны… воля ваша, как-то оно этак… неловко… наводит на некие размышления… Ну что же, пусть кто что хочет, тот то и думает, зато у Прасковьи теперь оказались вполне развязаны руки. Муж далеко, что хочу, то и ворочу! Она была теперь назначена статс-дамой малого двора и стала во главе целого штата молоденьких фрейлин, беззаветно преданных Екатерине, посвященных во множество ее тайн — вполне, впрочем, прозрачных… — однако готовых молчать о них даже под пытками. Что и говорить, Екатерина умела возбуждать в людях преданность к себе, а Прасковья умела, где лаской, где таской, преданность эту поддерживать и дисциплинировать. Сам великий князь Петр Федорович, большой поклонник строжайшей прусской муштры, не единожды говаривал: из графини, мол, Брюс вышел бы хороший полковник, — однако если он думал, что этим комплиментом сможет снискать расположение Прасковьи Александровны, то зря старался: забота об интересах Екатерины Алексеевны составляла весь смысл ее существования, и пеклась она об этих интересах со всем мыслимым и немыслимым старанием.
Как-то раз графиня Брюс сидела в беседке дворцового парка и наблюдала, как две фрейлины играли с маленькой болонкой. Внезапно она загадочно произнесла:
— Да! Болонки — это коварнейшие из созданий!
— Господь с вами, Прасковья Александровна! Что может быть коварного в этой миленькой собачонке? — удивилась одна из девушек.
— Вы, наверно, уже наслышаны о романе Екатерины Алексеевны с графом Станиславом-Августом Понятовским? — тихо спросила Прасковья.
— А то! Об этом весь двор говорит.
— Так вот, Екатерина Алексеевна и граф поначалу держали роман сей в глубочайшей тайне. А раскрыт он был самым невероятнейшим образом.
Девушки с любопытством уставились на нее. Прасковья продолжала:
— В тот злосчастный день Екатерине нездоровилось, и она решила принять гостей в своей комнате. В числе приглашенных было несколько иностранцев, в том числе швед, граф Горн. И когда он входил в комнату великой княгини, то маленькая болонка, принадлежащая Екатерине, принялась яростно лаять на него и на всех входивших. Вдруг появился Понятовский, и собачка бросилась к молодому графу с величайшей радостью и со всеми проявлениями нежности. «Друг мой, — сказал швед, отводя Понятовского в сторону, — нет ничего ужаснее болонки. Когда я любил какую-нибудь женщину, то первым делом дарил ей болонку, я через нее всегда узнавал, имею ли я счастливого соперника». Ну и как после всего этого надо относиться к таким коварным созданиям, как болонки? — расхохоталась Прасковья.
Ну что же, о романе Екатерины и Станислава уже можно было говорить совершенно спокойно, потому что страсть любовников изрядно поугасла, они начали скучать в объятиях друг друга, и проницательная Прасковья поняла, что очень скоро сердечко Като снова опустеет. Графиня Брюс была уверена, что как деревянная бочка рассыхается и ломается, не будучи заполнена жидкостью, так и женское сердце вполне может разорваться без любви. Опять же — у нежной Като был бешеный любовный темперамент, и Прасковья по опыту знала, как опасно заставлять этот жар пылать попусту. Нет, ну в самом деле, кому это нужно, чтобы будущая императрица Всероссийская гонялась по коридорам дворца за пригожими лакеями или преображенцами, стоящими на страже? У такой женщины, как Като, должен быть любовник — страстный и неутомимый, с достойной оснасткою, красавец и, само собой, не дурак, чтобы умнице Като было с ним о чем поговорить… а уж поговорить-то, едва разомкнув объятия, великая княгиня обожала больше всего на свете. Ну разве что после чтения высокоученых книг и этих самых объятий.
Графиня Брюс принялась искать означенного любовника со всем своим старанием. В то время через ее постель прошло столько мужчин, что история даже не позаботилась сохранить их фамилии. Строго говоря, можно смело открывать списки служащих малого и большого двора и ставить крестики напротив каждой фамилии, отмечая славно потрудившихся на ниве самоотверженных стараний Прасковьи Александровны. Однако единственным добрым, что она из этого времени вынесла, было открытие, что больше забеременеть она не способна, а значит, может совершенно безопасно предаваться любовным утехам. Но ни единый из ее вновь обретенных любовников, как сочла Прасковья, не был достаточно хорош для великой княгини.
— Като, двор обезлюдел! — громогласно жаловалась она Екатерине. — Мужики совершенно испохабились! Сущие мизерабли, дотронуться противно! Право слово, скоро нам, женщинам, придется довольствоваться друг дружкой, дабы не оскорблять свой слух, зрение и осязание, а главное — обоняние!
Екатерина в ответ только вздыхала — Понятовский перестал ее волновать, а жить без сердечных волнений эта женщина не могла. Вспыхнувшее было влечение к Ивану Шувалову, фавориту императрицы Елизаветы Петровны, было именно вспышкой. О, слов нет, он был умен, и тонок, и в постели изобретателен, однако сильного, властного мужчину Екатерина в нем не чувствовала, а ей хотелось оказаться именно во власти любовника, а не господствовать над ним. Эта великая женщина вполне подтверждала прописную истину о том, что нет на свете сильной женщины, которая не мечтала бы быть слабой.
Мечты долго могли бы оставаться несбыточными, когда б неутомимая Прасковья не нашла для нее Григория Орлова.
Надо сказать, что еще до появления этого героя-любовника в постели Екатерины она начала присматриваться к его брату Алексею. Порою утверждение о том, что могучие богатыри сильны также и духом, обманчиво, однако относительно Алексея Орлова это была истинная правда. Екатерина с симпатией поглядывала на этого Геркулеса, самого сильного человека в Преображенском полку, куда он поступил на службу четырнадцати лет от роду. Алексей мог одним ударом сабли снести голову быку (и человеку, конечно, но это уж так, семечки!), раздавить двумя пальцами яблоко, приподнять карету, полную пассажиров… Кроме того, он был умен и хитер, а сабельный шрам во всю щеку, оставшийся у него после одного предательского удара, отнюдь не портил его внешности. Кто знает, очень может статься, что именно Алексей занял бы историческое место в сердце будущей императрицы… а вот интересно, каким путем пошла бы тогда Россия, что с ней сталось бы?! — когда бы в 1758 году не появился в Петербурге брат Алексея Орлова, Григорий.
Он привез в столицу с театра боевых действий в Пруссии взятого в плен адъютанта Фридриха Второго, графа Шверина, ну и, натурально, был принят при малом дворе, а точнее, на половине Петра Федоровича, который, как известно, являлся страстным поклонником Фридриха. Будущий император очень к Орлову благоволил, а оттого графиня Брюс, которая продолжала свои неутомимые любовные изыскания, поглядывала на красавца поначалу не без брезгливости. Впрочем, вскоре слух, поползший по Петербургу, заставил ее переменить мнение.
Слух касался отношений — вернее, сношений! — этого самого Орлова с признанной красавицей Еленой Куракиной, любовницей графа и генерала-фельдцейхмейстера Петра Ивановича Шувалова. Самое пикантное заключалось в том, что Шувалов, восхищенный воинскими подвигами Григория, тотчас по приезде в Петербург взял его к себе в адъютанты. Ну что ж, восхищаться и впрямь было чем: в сражении под Цорнсдорфом Григорий был трижды ранен и обратил на себя общее внимание своей храбростью и хладнокровием. Однако, сочтя, что его подвиги требуют награды, а раны — ухода, Орлов выбрал себе в милосердные сестры именно любовницу своего патрона.