Русские мыслители
Шрифт:
Люди, знакомые с работами Исайи Берлина в данной области, заметят отсутствие трех важных произведений. Два из них — вступительные статьи к переводам из Герцена, упоминаемым в перечне условных сокращений (см. ниже, стр. ХХ-ХХ1Г). Эти предисловия исключены, поскольку содержание обоих, до известной степени, совпадает с содержанием двух очерков о Герцене, вошедших в эту книгу. Предисловия к книгам «С того берега» и «Русский народ и социализм» ныне включены в собрание малых очерков Берлина: The Power of Ideas (London and Princeton, 2000), а вступление к «Былому и думам» вошло в сборник Against the Current. Третье исключенное произведение —Artistic Commitment: A Russian Legacy, недоступное читателю в 1978-м, а ныне опубликованное в The Sense of Reality: Studies in Ideas and Their History (London, 1996; New York, 1997) —
Особое душевное родство Берлина с Тургеневым, живо обнаруженное работой «Отцы и дети», отражается также и в трех переводах из Тургенева — новелле, пьесе и автобиографическом рассказе. Переводы новеллы («Первая любовь») и пьесы («Месяц в деревне») также напечатаны в серии Penguin Classics. А рассказ «Пожар на море» был, со вступительной заметкой Берлина, опубликован под названием А п Episode in the Life of Ivan Turgenev («Случай из жизни Ивана Тургенева») в London Magazine,,July 1957, и затем переиздан вместе с новеллой как First Love and A Fire at Sea («Первая любовь и Пожар на море». London, 1982: Hogarth Press; New York, 1983: Viking).
Вероятно, читатели будут не прочь узнать и об иных произведениях, прямо или косвенно относящихся к этой же области, но в данную книгу не вошедших. Исайя Берлин провел три радиопередачи: The Man Who Became a Myth («Человек, сделавшийся мифом. О Белинском»), The Father of Russian Marxism («Отец русского марксизма. О Плеханове») и The Role of the Intelligentsia («Роль интеллигенции») — все три вошли в сборник The Power of Ideas. Имеются несколько работ о Советской России, сведенные воедино под заглавием The Soviet Mind: Russian Culture under Communism (Washington, 2004: Brookings Institution Press); это собрание содержит и библиографию остальных работ Берлина, посвященных России. Очерк Meetings with Russian Writers in 1945 and 1956 («Встречи с русскими писателями в 1945-м и 1956-м») — главным образом рассказывающий об Анне Ахматовой и Борисе Пастернаке, — отыщется в книге Personal Impressions, а его сокращенный вариант, озаглавленный Conversations with Akhmatova and Pasternak («Беседы с Ахматовой и Пастернаком») входит в книгу The Soviet Mind и в The Proper Study of Mankind (London, 1997; New York, 1998) — антологию очерков, извлеченных из предыдущих собраний.
Следует упомянуть и о недавних событиях в истории сочинений Исайи Берлина, относящихся к России.
Премьеры драматической трилогии «Берег Утопии», написанной Томом Стоппардом и посвященной судьбам русской интеллигенции, состоялись в Лондонском Королевском Национальном Театре (2002 г.), Нью-Йоркском Линкольн- центре (2006-2007 гг.) и Российском академическом молодежном тетре (Москва, 2007 г.). По словам самого Стоппарда, на создание трилогии его «вдохновило чтение «Русских мыслителей», принадлежащих перу Исайи Берлина, восхищение теми людьми, о коих он повествовал». По сути, говорит драматург, «дух сэра Исайи незримо витает над моей трилогией»1. И безусловно, «всеобъемлющий взгляд» Берлина — если заимствовать заголовок содержательного предисловия, написанного Эйлин Келли[12], — почти ощутимо лепит очертания мира, представляемого этими замечательными пьесами.
Многим людям задолжал я искреннюю благодарность — но здесь могу вернуть лишь самые крупные свои долги. Говоря о первом издании этой книги, наипервейшим делом упомяну о необъятной и кропотливой редакторской работе, предпринятой доктором Эйлин Келли: когда бы не ее глубокое знание русского языка и русской культуры девятнадцатого столетия, задача моя осталась бы невыполнимой. Донельзя обремененная в те дни собственными трудами, доктор Келли проводила долгие часы в поисках ответов на мои вопросы. Я обязан и благодарен доктору Келли безмерно. Исайя Берлин был неизменно учтив, добродушен, шел навстречу моим настойчивым и неотступным просьбам дать вторую жизнь его литературоведческой работе — на которую сам он глядел с немалым и все возраставшим скептицизмом — и делился знаниями в ответ на мои зачастую назойливые вопросы, обращавшиеся почти допросами касаемо подробностей мелких и мельчайших. Лесли Чемберлен изрядно помог подготовить к печати очерк «Герцен и Бакунин о свободе личности». Пэт Утехина, последний литературный секретарь Исайи Берлина, проработавшая дольше всех остальных, оказалась незаменимой помощницей и вдохновительницей на всех стадиях нашего сотрудничества.
Возвращаясь к нынешнему отредактированному переизданию, первым долгом почитаю от всего сердца поблагодарить Дерека Оффорда, много дней тратившего долгие часы в поисках цитируемых литературных источников, сверявшего цитаты — и являвшего при этом поистине ангельское терпение. Отнюдь не будет преувеличением сказать: без Дерека я ни за что не сумел бы подготовить настоящий том к печати в его нынешнем виде. Я столь же безмерно признателен Татьяне Поздняковой, чьи глубочайшие познания (и добрая готовность помогать) позволили непостижимым образом — там, где остальные лишь разводили руками в бессильном отчаянии, — выявить происхождение почти всех приводимых прозаических отрывков. Время от времени Татьяне содействовал Константин Глебович Исупов. Татьяна также обустроила сканирование иллюстраций к «Отцам и детям» в Российской национальной библиотеке (Санкт- Петербург). Усердие этих двоих ученых — простиравшееся далеко за вообразимые пределы исполняемых служебных обязанностей — побудило меня снабдить настоящий том посвящением, ибо редакторские труды всецело зависели от помощи надежных сотрудников.
Маршалл Шатц со всевозможным дружелюбием и без малейших жалоб содействовал мне в разрешении многих нелегких задач — особенно там, где речь заходила о Бакунине; Эндрью Дрозд, Яап Энгельсман, Ричард Фриборн,
Стеффен Гросс, Робин Гессман, Эйлин Келли, Марина Хмельницкая, Марина Козырева, Николай Сергеевич Матвеев, Елена Раппопорт, Джуди Скелтон, Роман Давидович Тимен- чик, Патрик Уоддингтон и Андрей Зорин также приходили на выручку — многие из них не единожды. В нескольких случаях мои затруднения разрешали Ник Хирн, Ричард Рэмедж, Лиза-Мария Спирина, а также их коллеги из Славянского отдела Taylorian Institution Library[13] в Оксфорде. И впрямь: ныне изрядно заржавевшее — да и прежде бывшее довольно ученическим — знание русского языка делало меня особенно зависимым от посторонней помощи при подготовке нынешнего тома, который, в известном смысле, является плодом совокупных усилий — и, справедливости ради, надлежало бы упомянуть на титульном листе не только четырех «избранных соавторов». Тем не менее за любые незамеченные редакторские оплошности отвечаю, разумеется, лишь я один.
Г. Г.
Вульфсон-колледж, Оксфорд Октябрь 2007
•
Предисловие
Всеобъемлющий взгляд
Не ищи решений в этой книге — их нет в ней, их вообще нет у современного человека. Александр Герцен. С того берега[14]
О
днажды, пытаясь разъяснить леди Оттолине Мор- релл, откуда взялся русский большевизм, Бертран Рассел заметил: хоть и чудовищно подобное владычество, да в России оно вполне уместно. «Если зададитесь вопросом: а как же надобно править людьми из романов Достоевского? — уразумеете, в чем дело»[15].
С точки зрения многих западных либералов, советская тирания выглядела неминуемым итогом образа мыслей и действий, присущего «бесам» Достоевского — радикальным русским интеллигентам. Что до степени отчужденности от окружавшего общества и, одновременно, степени воздействия на него, то радикальная русская интеллигенция девятнадцатого столетия была явлением почти sui generis[16]. Ее идейные вожаки образовывали небольшой кружок, сплоченностью своих членов и убежденностью в непогрешимой правоте своей изрядно смахивавший на религиозную секту. Ярым нравственным противостоянием существовавшему порядку, полнейшей идейной одержимостью, верой в рассудок и науку они вымостили путь к русской революции, и тем самым обрели великое историческое значение. Но слишком часто английские и американские историки пишут об этих людях со снисходительной брезгливостью, ибо учения, коих они столь пылко придерживались, были не их собственными, а заимствованными у Запада, зачастую ложно понятыми и порочно использованными, — а еще потому, что фанатическая преданность идеям крайнего порядка якобы понудила их очертя голову — подобно героям «Бесов» — ринуться к самоистреблению, увлекая за собой и собственный народ, и значительную часть остального человечества. Русская революция со всеми ее последствиями упрочила и без того твердокаменное англо-саксонское убеждение: страстная увлеченность идеями есть признак умственного и душевного расстройства.
Один могучий либеральный голос неизменно возражал против подобного взгляда на русскую интеллигенцию. Исайя Берлин — один из наиболее чтимых политических мыслителей второй половины двадцатого столетия, поборник того, что Джон Грэй определяет как «стоический и трагический либерализм» при неизбежном столкновении несовместимых воззрений, — вдохнул новую жизнь в либеральное умствование1.
Все написанное сэром Исайей пронизано верой в то, что либеральные ценности более всего способен защитить человек, лучше всех разумеющий могущество идей: в частности, чувствующий — как выразился сам Берлин — интеллектуальную и нравственную привлекательность, присущую великим деспотическим мечтаниям правых и левых. Мыслящая Англия весьма выиграла, когда Берлин противостал привычному равнодушию островитян к путям европейского умственного развития. Череда блистательных исследований, написанных Берлиным, познакомила широкую публику с некоторыми из наиболее своеобразных мыслителей, живших после эпохи Возрождения, а в очерках, образующих данную книгу, сэр Исайя открыл читателю феномен, именуемый русской интеллигенцией.