Русские патриархи 1589–1700 гг
Шрифт:
Стали открыто говорить, что Иоаким сам ест как следует — а братство гноем кормит. «Или только света, что в окне? Или только един Новоспасский монастырь в России? — кричали смутьяны, — поутру уйдем все из монастыря сего!» Безумцы положили меж собой совет, да во время всенощной не пойдет никто из них на клирос петь, но встанут все за церковным столпом, подобно уходящим из обители. Так они и поступили, ожидая: что келарь будет делать или им говорить?!
Итак, смутьяны затаили дыхание: братия, не певшая на клиросе, сидела, не шевелясь. Иоаким подошел к архимандриту в надежде, что тот прикажет начать пение. Но Прохор отвечал с гневом: «Иди сам на клирос и начинай пение, раз ты ненавидишь и оскорбляешь братию!» Иоаким попытался уговорить смутьянов оставить злые помышления и не творить препону славословию Божию. Но
«Теперь оставайся один в обители сей, ибо мы уходим с Божьей помощью вон из монастыря!» Иоаким вновь бросился к архимандриту; тот как бы пробудился и сквозь зубы бросил смутьянам: «Что вы на клирос не идете?» Но и это не помогло. Надвигался бунт. Однако оставался еще покровитель Иоакима, старый отставной царедворец Михаил Ртищев.
С его помощью келарь добился спасения монастыря весьма показательным способом. Всю оставшуюся жизнь, поднимаясь по ступеням церковной иерархии и находясь на самом верху, хранил Иоаким в своем сердце этот чудесный метод развязывать неразрешимые церковные противоречия. И, хотя временами не сразу, но неизменно добивался успеха, устрашая посмевших поднять против него голос и предавая непокорившихся казни как светских преступников.
Когда уговоры Иоакима и Ртищева оказались тщетными, старый окольничий обратил к ослушникам воистину золотое слово: «Враги Божий, что вы себе помыслили! Или бунт у села Коломенского возобновляете? [272] Я сам буду на вас возвестителем великому государю и преосвященному митрополиту! [273] Повели, — рек Михаил Иоакиму, — двери трапезной затворить и сих крамольников не выпускать, пока я сам о всем властей извещу, чтобы велели бунтовщиков смирить строгим наказанием».
272
Во время Медного бунта в июле 1662 г. толпа народа заполнила царский двор в селе Коломенском и Алексею Михайловичу пришлось держать ответ перед разгневанным народом, пока тысячи москвичей (в основном любопытных) не были перебиты войсками. Медные деньги еще ходили во время описанного в Житии Новоспасского возмущения; указ об их отмене явился лишь в 1663 г., а на стабилизацию финансов потребовались годы.
273
Питириму митрополиту Сарскому и Подонскому, управлявшему «между патриаршества» делами Русской православной церкви.
Услыхав столь грозное обещание Ртищева, вкупе с жестоким поношением от окольничего за обиду келаря Иоакима, заговорщики один за другим пошли на клирос и тихо начали всенощное пение. По окончании службы смиренный келарь произнес душеспасительную речь, объяснил, что, гневаясь на него, бедняги вознеистовились на саму Церковь, и подробно растолковал их прегрешения. В результате одни бросились келарю в ноги, прося прощения, другие — «как звери распыхався» яростью, хотели вырваться из трапезной.
Однако убежать от нравоучительных слов кроткого келаря при запертых дверях храма было затруднительно. Иоаким обстоятельно разобрался со всеми: простил просивших о милости и «утешил» своими словами непреклонных, в особенности внушив, что лишь благодаря его заступничеству Михаил Ртищев не спешит «донести до царя такое их роптание».
Завершается описание «Жития и подвигов» келаря Иоакима пассажем о великом почтении к нему старого окольничего Ртищева. Тот не только часто беседовал с Иоакимом «со вниманием к постническим его словесам», но любил смотреть, как тот ест, часто призывал его к себе в келью и «понуждал есть совместно». Впечатление Житие оставляет странное, но автор еще усиливает его, перейдя к подробному описанию перестановок в церковной среде, связанных с возвышением Иоакима.
Чудовский архимандрит
С рокировкой церковных властей 1664 г. мы уже знакомились в биографии Питирима, перешедшего с места управляющего делами Церкви митрополита Сарского и Подонского на первую перед патриаршеством архиерейскую степень митрополита Великого Новгорода.
К этому времени знаменитый публицист — старовер дьякон Федор Иванов относит «испытание» келаря Иоакима царем Алексеем, в ходе коего будущий патриарх потряс государя своим «символом веры» [274] . Любопытно, что о разговоре Иоакима с государем после церемоний поставления келаря в дьяконы, а 19 августа — в иеромонахи, но до рукоположения в архимандриты, говорит и Житие. Там показано, между прочим, что первую часть церемоний проводил митрополит Питирим Новгородский, а в Чудовский монастырь Иоакима ставил после своего рукоположения в митрополиты Сарские Павел. Новый архимандрит, таким образом, был обязан обоим церковным деятелям, проводившим согласованную политику.
274
Буквально слова эти звучат так: «Аз–де, государь, не знаю ни старыя веры, ни новыя, но что велят начальницы, то и готов творить и слушать их во всем».
Намерения Питирима, Павла и Иоакима были просты: 1) добиться устранения опасности со стороны Никона (что стало возможным только путем его соборного осуждения и ссылки); 2) сохранить его реформы и искоренить раскол суровым преследованием староверов; 3) закрепить достигнутое при Никоне положение Русской православной церкви, заняв в ней ведущие места: патриарха и его ближайших помощников. Увы, полное совпадение первых двух направлений деятельности энергичной троицы с чаяниями светской власти не означало, что напуганные примером Никона царь и бояре поддержат честолюбивые замыслы своих духовных союзников.
Иоаким правильно понял значение своей миссии и избрал вернейший способ ее осуществления. В отличие от Никона и многообразных «ревнителей благочестия», новый Чудовский архимандрит блистал скромностью и кротостью. Правда, он помнил все свои заслуги и в особенности нанесенные ему мельчайшие обиды, но молчал о первых и делал вид, что не замечает вторых, отпуская грехи даже «когда кто каково речение от дерзостных на него испущаше [275] .
В Чудовском монастыре — одном из общественных центров Кремля — Иоаким не мог позволить себе малейшего конфликта с братией, ничего, что могло бы напомнить окружающим о властности Никона. Поведение архимандрита было «зело благостройно и чинно», на братию он старался воздействовать одним лишь добрым примером и «всею любовию».
275
Не реагировал на дерзкие слова! По мнению Игнатия Римского–Корсакова, это был истинный подвиг благочестия.
Образ доброго и благочестивого архимандрита пришелся ко двору. Сам царь Алексей Михайлович его «вельми любил и почитал'', почасту призывал во дворец «пресветлые свои государские очи видеть и беседовал с ним зело любезно, и в сладость выслушивал его о всяких своих великих царственных делах, зная его как мужа праведного и добродетельного, тихого и кроткого», — гласит Житие.
Обзавелся архимандрит и влиятельными друзьями среди царедворцев, мудро выбирая их не по внешнему блеску знатности, чинов и должностей — но учитывая реальное и растущее влияние на царя. Знаком изрядной прозорливости Иоакима стала «крайняя» дружба с полковником Артамоном Сергеевичем Матвеевым, отраженная в сочинениях людей, весьма близких к будущему боярину и канцлеру [276] .
276
История о невинном заточении ближнего боярина Артамона Сергеевича Матвеева… / Публ. Н. И. Новикова, 1785. Изд. 2–е. С. 367–427; Записки Андрея Артамоновича графа Матвеева // Сахаров И. П. Записки русских людей. Спб., 1841. С. 1—94.