Русские патриархи 1589–1700 гг
Шрифт:
Сами по себе царевны, даже славившаяся своим умом Софья, не представляли реальной опасности. Будучи «зазорными лицами», они не имели права даже показываться на люди вне узкого круга высшей знати. Но царевны составляли при дворе неискоренимый центр сопротивления власти Матвеева, вокруг которого группировались все недовольные канцлером. На их стороне была и традиция наследования по старшинству. Что можно было противопоставить этому, кроме мнения освященного собора духовенства, определявшегося волей патриарха?
Не исключено, что самому Матвееву план дворцового переворота, на необходимость которого указывали обстоятельства, представлялся слишком смелым, даже авантюрным.
Собор 1675 г. (I)
Патриарх желал порадеть Русской православной церкви — и добился того, что не удалось даже Никону, тщетно возмущавшемуся властью светских чиновников над духовенством. Правда, низложенный «великий государь святейший патриарх» был непоследователен, клеймя Соборное уложение 1649 г. и Монастырский приказ, но широко используя светских чиновников в своей собственной администрации. Иоаким же был убежден, что мирские судьи не должны ни в чем нигде судить лиц духовного звания и управлять ими — с одной существенной, как увидим далее, оговоркой.
Большой собор в 1667 г. довольно решительно запретил «влачить священников и монахов в мирские судилища или судить их мирским людям» [284] . На деле, однако, как административный штат патриарха и архиереев был в значительной части светским, так и представители государственной власти мало считались с духовным саном, доходя в своих притязаниях до допроса священников о тайне исповеди (узаконенного только Петром I) [285] .
Еще большую проблему для архиерейской власти представляла слабость внутренней иерархии Русской православной церкви, значительная часть которой оставалась в самоуправлении верующих. Митрополит Псковский Маркелл так живописал ужасное с его точки зрения и обычное для страны соотношение власти архиерея и церковных общин:
284
СГГиД. М., 1826. Т. IV. № 35. С. 128; АИ. Спб.. 1842. Т. V. № 135; Акты Археографической экспедиции. Т. VI. № 204; ПСЗ–1. Спб., 1830. Т. 1. С. 99 и сл. (статьи 37–38).
285
ПСЗ–1. Т. 2. № 826—827. Неукоснительно нарушать тайну исповеди при малейшей склонности исповедующегося «к измене или бунту на государя» требовал указ 1722 г. Впоследствии сфера подлежащего доношению из исповедальни расширялась.
«Во Пскове и пригородах с уездами сто шестьдесят церквей, и над теми церквами архиереи воли не имеют, владеют мужики — а церкви все вотчинные — и теми вотчинами владеют, и себя помнят, и корыстуются сами, и архиерею непослушны, о чем указ пошлешь — не слушают и бесчестят… Они же кормчествуют церквами, на всякий год сговариваются со священниками на дешевую ругу, кто меньше руги возьмет; хотя которые попы пьяницы и бесчинники — тех и принимают, а добрым священникам отказывают и
286
АИ.Т.У. №122.
Сам Никон махнул рукой на нищенствующее белое духовенство — и тем косвенно способствовал завоеванию его староверами, подкрепленному при Иоакиме карательными действиями, В самом деле: только крупные церковные корпорации могли рассчитывать на независимость от соседей–феодалов, поелику сами являлись крупными феодалами. Бесправие и бедность либо низводили попов и дьяконов в положение дворовых холопов, либо сближали с работными людьми и крестьянами, что было еще опасней для церковной власти «бунташного века» крестьянских войн и городских восстаний.
Патриарх Иоаким прекрасно понимал, что епархиальное управление вносит собственную немалую лепту в униженное нищетой и бесправием жалкое существование большинства российского духовенства. Что бы ни говорили об архипастыре позже многочисленные враги, он был далеко не глуп. Иоаким видел прямую связь между полюсами церковной жизни: 1) роскошью глав епархий и крупнейших монастырей, величавшихся друг перед другом золотом и парчой, драгоценным каменьем и шелками; каретами и присвоением себе несвойственных сану действии яра богослужении, и 2) крайней степенью падения значительной части чернецов и белого духовенства, особенно скитавшихся «меж двор» среди подонков общества.
Патриотическое отступление
Защитники российской «самобытности» спешат заметить в пои связи, что прямо–таки напрашивающиеся на перо примеры роскоши и разврата богатого русского духовенства — а равно пьянства и разврата нищих попов и монахов — не идут ни в какое сравнение с увековеченными литературой безобразиями священнослужителей западного христианства. Как обычно, различия здесь сильно преувеличены в связи с тем, что раскол Русской православной церкви, оставшийся в пределах государственных границ, не достиг той степени политической остроты, которая на Западе вылилась в религиозные войны, залившие католицизм и протестантизм реками крови и чернил.
Неистовое обличение пороков религиозных противников породило в Западной Европе столь мощную антиклерикальную литературу, что она должна была перерасти в обличение Церкви вообще и вылиться в воинствующий атеизм. Преступления против человечности и морали были не только совершены (причем Новое время оставило далеко позади «достижения» средневековья), но, рассмотренные в увеличительное стекло взаимных обвинении и растиражировынные печатным станком, стали неотъемлемой частью художественной литературы.
Русская литература и фольклор XVII в., при всей остроте отраженных ими противоречий, далеко не столь эффективно повлияли на сознание позднейших писателей, а через их труды — на читателей. Благодетельная завеса укрывает от общественного мнения многие обстоятельства жизни православного духовенства: и мы оставим ее на месте, ограничившись патриотическим замечанием, что и наши архиереи не лаптем щи хлебали, а равно корыстолюбивые пьяницы–попы вкупе с любвеобильными монахами по праву занимали в сознании современников то же самое место, что их западные собратья.