Русские поэты 20 века. Люди и судьбы
Шрифт:
Тайнослышание «смысловика». Процесс сочинения им стихов можно разделить на такие этапы. Уход в себя (даже на людях) и стремление остаться наедине с самим собой. Появляется какая-то предварительная тревога, затем – звучащий слепок формы, смутно ощущаемый слухом. Далее – первичное бормотание, в котором уже появляется какой-то ритм и приходят первые слова. Затем – радость первых находок верных и настоящих слов. Текст записывается. Потом идет работа по нахождению отсутствующих и ликвидации слабых слов и замене их настоящими. Поиски потерянного слова. Не всегда удачные. Длительная углубленность в свой уже вышедший на поверхность текст. Муки рождения стиха они совершенно
Такой опыт тайнослышания формирует и преображает поэта. Мелкие инстинкты засыхают на корню. Поэт удивляется незаслуженности своего дара и благодарен гармонии, нашедшей его вновь. Но он остается самим собой. Возвращение в обычное течение жизни – «и средь людей презренных мира быть может всех презренней он».
Но Мандельштам, как блестящий собеседник, ощущал (и чем дальше, тем больше) острый дефицит общения – вокруг него угрожающе расширялся искусственно созданный коммуникационный вакуум. Он всю жизнь испытывал неутоленную жажду реализации: роль «поэта для знатоков» его нисколько не прельщала. Ему постоянно казалось, что его «любят не те, кому надо…».
В глазах официальной критики его творчество «несозвучно эпохе», поскольку поэт «сохраняет позицию абсолютного социального индифферентизма, этой специфической формы буржуазной вражды к социалистической революции», что «указывает на буржуазный и контрреволюционный характер акмеизма, школы воинствующего буржуазного искусства в канун пролетарской революции». (13) Он становится поэтом «непечатающимся», пишущим только для себя. Его произведения появляются лишь в периодике, причем исключительно редко, каждый раз вызывая резкие нападки критики и цензуры.
Разрыв с государством и прежней культурой для Мандельштама – бесценное богатство, источник нового творчества. В его представлении – это и есть полная свобода! Он печалится не о себе, а обо всех, кому в этой «безвоздушном времени» нечем дышать:
Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь, за твою рабу…
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
Январь 1931
Но ему, как и любому поэту, все же необходимы слушатели и читатели – хотя они нередко становились для него источником повышенной опасности.
Его нечастые, полуслучайные и полулегальные творческие вечера (зима 1932-1933 года) проходят весьма успешно. Впрочем, он чужд основной массе советских поэтов и читателей. Н.И.Харджиев так описал в письме Б.М.Эйхенбауму свое впечатление от вечера стихов О.М 10 ноября 1932 года: «Зрелище было величественное. Мандельштам, седобородый патриарх, шаманил в продолжение двух с половиной часов. Он прочел все свои стихи (последних двух лет) – в хронологическом порядке! Это были такие страшные заклинания, что многие испугались. Испугался даже Пастернак, пролепетавший: «Я завидую Вашей свободе. Для меня Вы новый Хлебников. И такой же чужой. Мне нужна несвобода». Но все признают в нем Поэта.
При содействии Н.Бухарина он в марте 1932 года, едва перейдя 41-летний рубеж, получает небольшую (200 рублей в месяц) пенсию – «за заслуги в русской литературе при невозможности использовать» данного писателя в советской…
С ним заключают договор на издание двухтомного собрания сочинений. Проект остался нереализованным, однако на полученный гонорар (и с помощью того же Н.Бухарина) поэту удалось осенью 1933 года приобрести отдельную двухкомнатную кооперативную квартиру – на пятом этаже московского писательского дома в Нащокинском переулке. (14) Тогда это считалось невероятной удачей. В этой квартире у Мандельштамов бывали, гостили, а иногда просто жили близкие друзья: А.Ахматова, Л.Гумилев, вдова А.Грина и другие. Жена поэта писала на склоне дней: «Я не помню ничего страшнее зимы 33/34 года в новой и единственной в моей жизни квартире. За стеной – гавайская гитара Кирсанова, по вентиляционным трубам запахи писательских обедов и клопомора, денег нет, есть нечего, а вечером – толпа гостей, их которых половина подослана. Гибель могла прийти в форме медленного или быстрого уничтожения. О.М. предпочел быстрое».
Но все же это – какое-то относительное благополучие, очень зыбкое, непрочное, временное: постоянных заработков, а значит и денег, не было и, в общем-то, не предвиделось. Передышка перед гибелью.
В известном стихотворении (ноябрь 1933 года) поэт проклинает свое призрачно уютное жилище:
Квартира тиха как бумага –
Пустая, без всяких затей, -
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон…
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть…
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни наглей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей…
И вместо ключа Иппокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Смерть А.Белого (январь 1934 года) воспринимается Мандельштамом как «конец эпохи». В Крыму (еще весной-летом 1933 года) он видит последствия «великого голода», что получает отражение в стихах («Старый Крым»):
…Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украины, Кубани…
Как в туфлях войлочных голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.
Май 1933
Поэт раздражен и публичным скандалом – после упомянутого «общественного писательского съезда»…
В нем накапливается потенциал для внутреннего взрыва, и разрядка происходит в ноябре 1933 года – с появлением ставшего знаменитым антисталинского стихотворения:
Мы живем, под ногами не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
Только слышно кремлевского горца,
Душегуба и мужикоборца…
Более известен и признан каноническим вариант этих стихов с измененным – несколько «смягченным» – началом. И сами по себе они, по замечанию М.Гаспарова, как бы «выпадают из главного направления» мандельштамовской поэзии: по сути, это – эпиграмма, близкая к «побочным» и «шуточным» опусам поэта. По мнению Эренбурга – это одноплановые, лобовые и случайные в творчестве поэта стихи. А ведь за уничтожаемое крестьянство из всех русских поэтов (кроме Клюева) заступился один высоколобый эстет Мандельштам.