Русские поэты XX века: учебное пособие

Лосев В. В.

России – пасынок, а Польше —Не знаю сам, кто Польше я.Но: восемь томиков, не больше, —И в них вся родина моя.

Восемь томиков – это популярное в начале XX века издание сочинений А.С. Пушкина. Вся деятельность великого русского поэта, все его творческое наследие были для Ходасевича неиссякаемым источником вдохновения: он писал продолжения его неоконченных стихов, создал книгу «Поэтическое хозяйство Пушкина», его оригинальные стихотворения изобилуют пушкинскими ассоциациями – «Люблю людей, люблю природу», «Памятник» и многие другие. Художественный мир Ходасевича стоит на пушкинских ценностях. Они определяют тематику и звучание его стихов:

…для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь

божественным природы красотамИ пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья,Вот счастье! вот права…

Хотя чаще, чем у Пушкина, звучат у него трагические и религиозные мотивы. Обратить на себя внимание в том половодье великолепных стихов, какое явила миру в те годы русская литература, было не просто. Ходасевичу это удалось уже в первых его поэтических сборниках «Молодость», «Счастливый домик» и других, созданных до 1917 года. Вершина же его поэтической деятельности пришлась на первые послереволюционные годы – сборники «Путем зерна» и «Тяжелая лира».

В 1922 году Ходасевич эмигрировал. В зарубежных стихах, собранных в сборнике «Европейская ночь» (1927), обращает на себя внимание решительное преобладание русской тематики. Программным же произведением поэта осталось стихотворение «Путем зерна», открывавшее поэтический сборник под этим названием.

Библейская притча о сеятеле из Евангелия от Матфея перекликается у Ходасевича с мотивами стихотворения Пушкина «Свободы сеятель пустынный». Его волнует главная для него проблема: судьба и долг поэта – проповедника, сеятеля, пророка – в новых исторических условиях:

Проходит сеятель по ровным бороздам.Отец и дед его по тем же шли путям.Сверкает золотом в его руке зерно,Но в землю черную оно упасть должно.И там, где червь слепой прокладывает ход,Оно в заветный срок умрет и прорастет.Так и душа моя идет путем зерна:Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.И ты, моя страна, и ты, ее народ,Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, —Затем, что мудрость нам единая дана:Всему живущему идти путем зерна.

23 декабря 1917 года

Жизнь Ходасевича, как и жизнь большинства русских эмигрантов, закончилась печально. Он умер в парижской больнице для бедных. Его имя и его творчество вернулись в Россию только несколько десятилетий спустя.

СТАНСЫ

Уж волосы седые на вискахЯ прядью черной прикрываю,И замирает сердце, как в тисках,От лишнего стакана чаю.Уж тяжелы мне долгие труды,И не таят очарованьяНи знаний слишком пряные плоды,Ни женщин душные лобзанья.С холодностью взираю я теперьНа скуку славы предстоящей…Зато слова: цветок, ребенок, зверь —Приходят на уста все чаще.Рассеянно я слушаю поройПоэтов праздные бряцанья,Но душу полнит сладкой полнотойЗерна немое прорастанье.

24–25 октября 1918

АНЮТЕ

На спичечной коробке —Смотри-ка – славный вид:Кораблик трехмачтовыйНе двигаясь бежит.Не разглядишь, а верноКоманда есть на нем,И в тесном трюме, в бочках,Изюм, корица, ром.И есть на нем, конечно,Отважный капитан,Который видел многоНепостижимых стран.И верно – есть матросик,Что мастер песни петьИ любит ночью звезднойНа небеса глядеть…И я, в руке Господней,Здесь на Его земле, —Точь-в-точь как тот матросикНа этом корабле.Вот и сейчас, быть может,В каюте кормовойВ окошечко глядит ОнИ видит – нас с тобой.

25 января 1918

* * *

Не матерью, но тульскою крестьянкойЕленой Кузиной я выкормлен.Она Свивальники мне грела над лежанкой,Крестила на ночь от дурного сна.Она не знала сказок и не пела.Зато всегда хранила для меняВ заветном сундуке, обитом жестью белой,То пряник вяземский, то мятного коня.Она меня молитвам не учила,Но отдала мне безраздельно все:И материнство горькое свое,И просто все, что дорого ей было.Лишь раз, когда упал я из окна,Но встал живой (как помню этот день я!),Грошовую свечу за чудное спасеньеУ Иверской поставила она.И вот Россия, «громкая держава»,Ее сосцы губами теребя,Я высосал мучительное правоТебя любить и проклинать тебя.В том честном подвиге, в том счастье песнопенийКоторому служу я каждый миг,Учитель мой – твой чудотворный гений,И поприще – волшебный твой язык.И пред твоими слабыми сынамиЕще порой гордиться я могу,Что сей язык, завещанный веками,Любовней и ревнивей берегу…Года бегут. Грядущего не надо,Минувшее в душе пережжено,Но тайная жива еще отрада,Что есть и мне прибежище одно:Там, где на сердце, съеденном червями,Любовь ко мне нетленно затая,Спит рядом с царскими, ходынскими гостямиЕлена Кузина, кормилица моя.

12 февраля 1917, 2 марта 1922

* * *

Люблю людей, люблю природу,Но не люблю ходить гулять,И твердо знаю, что народуМоих творений не понять.Довольный малым созерцаюТо, что дает нещедрый рок:Вяз, прислонившийся к сараю,Покрытый лесом бугорок…Ни грубой славы, ни гоненийОт современников ни жду,Но сам стригу кусты сирениВокруг террасы и в саду.

15–16 июня 1921

Когда б я долго жил на свете,Должно быть, на исходе днейУпали бы соблазнов сетиС несчастной совести моей.Какая может быть досада,И счастья разве хочешь сам,Когда нездешняя прохладаУже бежит по волосам?Глаз отдыхает, слух не слышит,Жизнь потаенно хороша,И небом невозбранно дышитПочти свободная душа.

8-29 июня 1921

В ЗАСЕДАНИИ

Грубой жизнью оглушенный,Нестерпимо уязвленный,Опускаю веки я —И дремлю, чтоб легче минул,Чтобы как отлив отхлынулШум земного бытия.Лучше спать, чем слушать речиЗлобной жизни человечьей,Малых правд пустую прю.Все я знаю, все я вижу —Лучше сном к себе приближуНеизвестную зарю.А уж если сны приснятся,То пускай в них повторятсяДетства давние года:Снег на дворике московскомИль – в Петровско-РазумовскомПар над зеркалом пруда.