Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Потапчук И. В.

Медынцева, Ефимов, Толбузин и сама игуменья согласны, что муфта и шуба были взяты игуменьей на хранение. Когда Медынцева переехала в свой дом, она посылала Иванова вытребовать вещи от игуменьи и жаловалась всем, ее окружающим, что игуменья вещей не возвращает. Иванову игуменья заявила, что муфта и шуба заложены и Макаров их выкупит. Иванов об этом говорил Гатцуку. Против таких показаний свидетелей, как вы заметили, игуменья, конечно, не возражала. Шуба и муфта были найдены судебным следователем, и оказалось, что они проданы в 1871 году Ратнеру за 380 рублей. Продала эти вещи послушница Селафиила, уезжающая за границу всякий раз, когда она нужна к допросу, а в сущности проживающая в Серпуховском монастыре. Продала она их, по ее словам, с согласия Медынцевой, но по приказанию игуменьи. Уличенная этими обстоятельствами игуменья Митрофания созналась в продаже шубы и муфты, но объяснила, что деньги отданы Толбузину на приписку Михаила Ефимова, лакея Медынцевой, в мещане. Поверенный игуменьи поторопился представить и расписку Толбузина, откуда-то вырезанную, кончающуюся двумя точками и не совпадающую по сумме с количеством денег, вырученных за проданные вещи. Кроме того, вы убедились из документов, что Ефимов приписан в мещане в 1872 году, а в 1871 году Толбузин и Самыгин хлопотали по делу Ефимова, но не о приписке его, а хлопотали по поручению игуменьи Митрофании о ссылке Ефимова в Сибирь на поселение. Таким образом, присвоение

и растрата вещей игуменьей Митрофанией стоит вне всякого сомнения.

Я окончил изложение обстоятельств дела о злоупотреблениях по опеке Медынцевой. Позвольте мне сделать несколько общих выводов. Дело это, бесспорно, доказало следующее: игуменья Митрофания, пользуясь положением Медынцевой, выставляя себя особой всемогущей, подчинила своему влиянию Медынцеву. Обольщая ее надеждой снять опеку, сообщая по сему предмету ложные сведения, она выманивала у Медынцевой долговые документы на все ее состояние и употребила эти документы на свои дела; путем обмана, путем мошенничества получила из опекунского управления Медынцевой значительные суммы и, наконец, присвоила и растратила вещи, отданные ей Медынцевой на сохранение. Будучи уличена во всех этих преступных действиях, она, не отвергая фактов, ранее мною изложенных, стремится всю вину сложить на своих сообщников и для доказательства своего оговора совершает подлоги, подделывает расписки от имени Макарова.

В своем месте и по каждому обстоятельству отдельно я указывал вам на то, кто были сообщники игуменьи. Вы уже знаете, что по сделке Сушкина, по двум векселям, отданным подрядчикам, по вымогательству сознания векселей — опекун Макаров есть прямой сообщник игуменьи. Без него игуменья не могла многого сделать, вот почему он и был выбран в опекуны. В прямую вину Макарову должен быть поставлен и вексель Яненко. Красных и Махалин виновны тем, что писали тексты на векселях Медынцевой, зная, что она по ним ничего не должна. Трахтенберг и Махалин виновны в прямом содействии игуменье в мошенническом получении денег из опекунского управления по расписке на брильянты, а последний и по счету портнихи Игнатовой.

Нас могут спросить теперь, как совместить этот ряд преступных деяний, совершенных игуменьей, с теми высокими нравственными чертами ее характера, которые старались выставить в течение всего судебного следствия? Вы слышали содержание ее формулярного списка; консистория в своем заключении вместо разбора обстоятельств дела указывает главных образок на те награды, которыми удостоена была игуменья Митрофания во время ее служебной деятельности. Этот формулярный список, действительно, составлен очень полно. В него внесены даже такие обстоятельства, которые ничего общего со служебной деятельностью не имеют: получение за выставку по отделу шелководства золотой медали и выбор игуменьи Митрофании почетным членом общества. В этом же списке перечислены и ее личные пожертвования. С формальной стороны ее аттестуют как особу с прекрасными нравственными качествами и «к послушанию способную». Путем свидетельских показаний желали указать вам на устройство ею монастыря, т. е. ее собственного дома, да притом еще и на монастырские деньги, на пожертвование всего ее состояния на дела благотворения. Какие же это пожертвования? Из формулярного списка мы знаем только о двух: игуменья пожертвовала что-то на переселение крестьян с монастырской земли и на развитие шелководства. Других нет, а список уже, конечно, по тону, в котором он написан, не преминул бы упомянуть о том. Если состояние все отдано бедным, зачем же игуменья составляла свое духовное завещание, и оно касается не маленького капитала? Откуда же это состояние взялось? Может быть, укажут на отчет Петербургской общины? Но вы уже знаете, как сдавалась община и что значит указание игуменьи на ее пожертвование. Неужели игуменью не поблагодарили бы, если бы пожертвование в 12 тысяч было бы ею сделано?

Нет, господа присяжные заседатели, этот прием употреблен только для того, чтобы возбудить в вас сострадание к подсудимой. Но он вынуждает нас остановиться на чертах характера игуменьи для того, чтобы доказать вам, что игуменья представляется таким лицом, которое могло совершить те преступления, о которых идет речь. Я не приведу ни одной черты, не сделаю ни одного вывода, который не был бы основан на факте, вполне доказанном.

Первая черта ее характера рисуется ее письмами и документами, ею самой составленными. Все они переполнены указаниями на ее высокое положение, на ее громадные связи; на каждом шагу говорится о ее высоких нравственных качествах, о тех христианских свойствах ее души, которые побуждают ее творить добро. Самовосхваление, самообожание доведено в них до крайних пределов. Самообожание это доводит игуменью до того, что она считает себя вне закона, вне всякой ответственности и высокомерно заявляет о том суду. Как подчиняется закону, правилам церкви и своему начальству это лицо, способное к послушанию? Закон воспрещает монахиням производить какую бы то ни было торговлю, кроме рукоделия, а она торгует векселями, лесом, сукном, мясом, оружием — одним словом, сознательно не подчиняется закону. Консистория вручает ей денежные книги — она их переправляя, подчищает и вносит в них ложные сведения. Перед своим непосредственным начальством она систематически лжет и ставит свое начальство в самое неловкое положение. Закон и церковь обязывают ее печься о нравственном состоянии своих сестер, быть примером монахиням, ей подчиненным, а она приучает своих послушниц к вексельным оборотам, учит их выставлять на подложных документах их бланки, приводит своих монахинь на суд и учит их лжесвидетельству, учит пренебрегать присягою, установленною законом и произносимою перед Св. Крестом и Евангелием. Вот как эта женщина способна к послушанию!..

Игуменья Митрофания — женщина, посвятившая себя служению Богу и церкви. Как же обращается она с предметами священными в своих письмах? Вот чему она поучает: св. Анастасия и Ангел-Хранитель, говорит она, научат ее подать в консисторию рапорт задним числом. Бог невидимо помогает им добывать ложные свидетельства; вы слышали, какой материал был употреблен для написания с Сущевской части подложного духовного завещания. И это монахиня! Что делает игуменья Митрофания как частный человек? Она кичится на суде тем, что пишет анонимные письма с целью унизить одного человека в глазах другого — таково ее показание по делу Лебедева. Она держит около себя женщину, погибшую от злоупотребления спиртными напитками, и из корыстных целей восстановляет около этой женщины ту обстановку, среди которой она погибла, поощряет эту обстановку и покровительствует дурным склонностям Медынцевой. Рядом с этим она клевещет, кидает грязью в мужа этой женщины, который всеми законными мерами желает спасти от окончательной гибели свою жену и свое семейное достояние. Она не пускает сына к матери до тех пор, пока не вымогает от него денежных документов. Она, игуменья православного монастыря, покровительствует в лице главного коновода гнусной ереси Солодовникова самую ересь; она желает противодействовать всем мерам правосудия, направленным против Солодовникова, и рядом с этим, пользуясь испугом Солодовникова, обирает его и содействует к получению Серебряным документов. Вы знаете, что векселя переданы Серебряному при содействии игуменьи. Кто из них получил

деньги, привезенные Махалиным, это осталось тайной игуменьи и Серебряного. Дополнительную же за размен бумаг сумму получила игуменья. В бумагах, ею написанных, в показаниях, данных на суде, нет пощады никому, кто осмелился стать преградой на ее преступном пути. Она клевещет, старается заклеймить каждого позором и. возвеличить только себя. Простаков обокрал своего хозяина; Медынцев истязал и спаивал свою жену, члены Петербургской общины — люди корыстолюбивые. В ее рапорте митрополиту нет пощады тому лицу, которого уважает вся Москва, которое занимает один из высоких постов, нашему генерал-губернатору. Все чины полиции и лица купечества, производившие дознание,— люди нечестные; судебные следователи и прокурорский надзор ее истязают, вымогают показания, а судебная палата тому покровительствует, эксперты подкуплены и даже здесь весь суд над ней глумится. Какая постоянная заведомая ложь! Какое стремление оклеветать всех, кто не за нее! Трогательным тоном хотела заявить игуменья Митрофания на суде о ее презрении к высшим слоям нашего общества. Русское дворянство, говорила она, только обещает помощь бедным, но ничего никогда не дает. Она, по ее словам, предпочитает хижину «мужичка» и дом купца. Там, в этих хижинах, любила она пить чай с огородниками. Какая клевета на высшее в государстве сословие. Всякое сословие, гг. присяжные заседатели, почтенно, достойно уважения. Это сознает и чувствует каждый. Но сколько неправды, лицемерия в заявлении игуменьи? Посмотрите, как любит она мужичков и купцов, что она для них делает. Кичась и хвастаясь своими связями именно в высших слоях общества, она первым своим долгом при вступлении в сан игуменьи считает переселить, перенести столь любимые ею хижины мужичков с монастырской земли на другую. Среди вас, гг. присяжные заседатели, есть крестьяне; они знают, что такое для крестьянина переселение; они знают, что такое переселение крестьянина ничем вознаградить нельзя. Игуменья любит мужичков, с чувством: говорит она о том поте и крови, которые проливали они на постройках общины и тем добывали себе насущный кусок хлеба. Что же делают они теперь? Теряют свое время, теряют свой труд, проливают свой пот в коридорах суда, отыскивая путем суда заработанный ими насущный кусок хлеба. Они не получили расчета от игуменьи, она снабдила их заведомо подложными документами. Что сделала она для купцов; чем отблагодарила она их — своих благодетелей? Едва прикоснется рука игуменьи Митрофании к делам этих купцов, и торговля их, кредит, благосостояние — все подорвано: у Богданова опись и продажа имущества: его спасла снисходительность присяжного поверенного Соловьева. Ермолов — банкрот; Медынцева — обобрана; Солодовниковы — борются против подложных документов; Лебедев — подвергается той же участи и должен слушать клевету, расточаемую ему щедрою рукою; Махалин, Красных — на скамье обвиняемых.

Нет, господа присяжные заседатели, не это любимая среда игуменьи. Вся ее деятельность проходит среди Макаровых, Либерманов, Эпштейнов, Фриденсонов... вот ее мир, вот ее возлюбленное общество. И что же! Вращаясь среди подобных людей, среди подобной обстановки, она с необычайною дерзостью осмеливается называть и ссылаться на такие имена, перед которыми благоговеет вся Россия, которые составляют славу и гордость России — имена Особ Царствующего Дома. Вы своим приговором положите конец такой небывалой дерзости.

Путем преступлений добыла игуменья деньги. Хранит ли она их, употребляет ли всецело на дела благотворения? Мы знаем, что деньги эти, по собственным словам игуменьи, расточаются на дела Смирновых, на незаконное снятие опеки, они раздаются в долги; на них живет игуменья привольно, не стесняя себя; тратит по четыре тысячи на разъезды и экипажи; путешествует с целым штатом монахинь и своих сподвижников; и в конце концов не может сама дать точного ответа. Вы слышали из обвинительного акта — расчета вам представить не хотели, а мне помешали,— какие суммы были собраны и куда употреблены. Вы припомните, что община стоила 536 тысяч 258 рублей, долгу на ней 301 тысяча 108 рублей, значит, на общину употреблено 235 тысяч рублей наличных денег. Собрано пожертвований 275 тысяч рублей, да к этому следует присоединить суммы, вырученные от продажи документов Солодовникова и Медынцевой, хотя бы вполовину их стоимости, и мы увидим громадную сумму до 300 тысяч рублей, неизвестно куда употребленную. Еще одна, последняя черта нарисует нам нравственный образ игуменьи. Черта эта поистине возмутительна. Это подлог, совершенный игуменьей, подлог уже не с целью наживы, а с целью выбраться самой из-под суда, сложить всю вину на другое лицо — подлог Макаровских расписок. Вот что говорят нам факты о нравственных качествах обвиняемой.

С какою целью совершено преступление игуменьей? Оно совершено ради честолюбия, ради самовластия, ради привольной жизни в миру вместо монашеской кельи, ради корыстных целей. Я не могу подыскать ничего, могущего влиять на смягчение участи обвиняемой, но это дело защиты. Но неужели здесь на суде найдет себе место такая мысль, что всякие средства хороши, лишь бы они вели к хорошей цели. И цель-то здесь корыстная, и средства отвратительны. Да разве возможно обирать своего ближнего, пускать его по миру ради того, чтобы на чужой счет оказать благотворение другому? Разве можно воспитывать сирот, облегчать положение страждущих на воровские деньги, на деньги, добытые преступлением? Нет, такой повод не найдет отголоска в вашем сердце, вы с негодованием от него отвернетесь; вы подумаете о том, что бы сказали вы, если бы в вашу семью прокралась под видом благотворения такая личность, как обвиняемая, и пустила бы по миру вас и ваших детей. Вы бы сказали: это преступление возмутительно; против прямого нападения разбойника на большой дороге у нас есть физическая сила, револьвер, а против такого преступления нет защиты; карайте такую личность путем закона, защитите нас от таких гнусных нападений. А ведь к этому нападению, гнусному самому по себе, присоединяется еще обстоятельство не менее тяжкое. Все преступные деяния совершены под покровом монашеской мантии, той мантии, которая всегда была уважаема русским народом, той мантии, которая всегда была и будет выражением высоких принципов смирения, послушания и любви, той мантии, которая среди русского народа отворяет носящему ее двери каждого честного дома.

Обсудите же со всех сторон это дело, господа присяжные заседатели, карайте преступление, где бы оно ни скрывалось. Виновность лиц, преданных суду, ясна и вполне доказана. Вы убедитесь в этом еще сильнее, выслушав доводы обвинения по делу, составляющему венец творения игуменьи Митрофании, по делу о векселях Солодовникова.

Речь доктора уголовного права присяжного поверенного А. В. Лохвицкого в защиту Лебедева

Господа судьи, господа присяжные! Вы вчера выслушали представителей обвинительной власти о преступлениях, совершенных игуменьей Митрофанией. Теперь вам предстоит выслушать, как говорилось в старину, «тех разбитых людей вон», тех людей, чьих имуществ касались ее преступления. В числе этих людей находится и купец Лебедев, представителем которого я являюсь перед вами. Дело Лебедева по количеству материального вреда исчезает перед двумя такими колоссами, каковы дела Медынцевой и Солодовникова. Но здесь важно не количество вреда; вы должны отнестись к этому делу с таким же вниманием, как и к двум другим, может быть, даже с большим, так как по своим последствиям оно представляется еще более страшным, чем дела Медынцевой и Солодовникова.