Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Потапчук И. В.

В интересах общества необходимо следует узнать, какого рода правоотношение имеет лицо, застраховывающее имущество. Иногда при переходе права собственности от одного лица к другому возникает коллизия прав и интересов. Представьте себе, что где-нибудь в провинции застраховывается имущество, имущество переходит сначала в заклад, затем в собственность другого лица, возникают некоторые недоразумения, вот хоть, например, наподобие тех, какие встречаем мы в настоящем деле. Во владение имуществом входит притом такое лицо, с которым, быть может, страховое общество не желало бы вступать в договор. Вы слышали из свидетельских показаний агентов «Северного общества», что Овсянникову в дальнейшем страховании мельницы было отказано. По каким основаниям, по каким побуждениям, я разбирать не буду, но общество имело право это сделать. С одной стороны, общественная точка зрения требует, чтобы правоотношения страхователя были в точности определены, с другой стороны, требуют того же и интересы страховых обществ, а потому по страховым уставам страхователь обязывается о каждом изменении в правоотношениях заявлять обществу. В настоящем случае страховым обществам не было сделано никакого заявления о переходе мельницы в собственность Кокорева. В заявлении от 8 февраля, дней 6 спустя после пожара, Овсянников пишет в страховое общество таким образом: «Произошел пожар на мельнице, принадлежавшей во время страхования Фейгину и находившейся в залоге у Кокорева, о чем мною объявлено при страховании, а ныне утвержденной за залогодателем Кокоревым». Вы видите из этого заявления, что Овсянников знал о том решении судебной палаты, в силу которого Кокорев признан собственником мельницы. Следовательно, слово «ныне» относится ко времени до пожара. В силу такого нарушения страхового устава страховое общество бесспорно может отказать Кокореву в страховой сумме. Положим, что надо было ожидать такого изменения в правоотношениях, положим, что такого рода отказ

был бы некоторого рода придиркой со стороны общества, допустим, что страховое общество, дорожа своим кредитом, не поставило бы никаких препятствий к удовлетворению страхователя, но это зависело бы во всяком случае от соображения страхового общества, сам же по себе вопрос о праве Кокорева на страховую сумму с истреблением мельницы представляется весьма и весьма спорным. Из вопросов защиты я мог заключить, что Кокорев как бы имеет полное право обратиться к Овсянникову с требованием об уплате той страховой суммы, в которой отказало бы ему страховое общество. Перед вами прочитаны были два договора между Фейгиным, Кокоревым и Овсянниковым. В первом договоре сказано, что Овсянников и Кокорев берут на себя обязательство страховать мельницу. Во втором договоре, передавая Овсянникову свое участие в подряде, Кокорев ничего о страховании не говорит. Таким образом, обязательство страховать осталось как на Овсянникове, так и на Кокореве, а потому ошибка и недосмотр падают как на того, так и на другого.

Таким образом, господа присяжные заседатели, если бы Кокорев мог рассчитывать на вознаграждение того ущерба, который понесен им вследствие истребления мельницы, то ему оставалось бы рассчитывать только на совесть Овсянникова. При этом нельзя не остановиться на удостоверении Кокорева, что Овсянников раз уже отступил от своего обязательства: когда ему следовало выдать 400 тысяч рублей, он их выдать отказался. Это обстоятельство я считаю за факт потому, что Овсянников никаких возражений по этому поводу Кокореву не сделал. Если интересы Кокорева обеспечиваются лишь совестью Овсянникова, то шансы Кокорева на соревнование по долгосрочному подряду весьма шатки.

Интересы подсудимого Овсянникова, связанные с мельницей, представляются совершенно в другом виде. Подсудимый Овсянников, очевидно, мельницею не дорожит и никогда не дорожил. Припомните показание поверенного Кокорева, Мамонтова, который указывал на беспорядочное состояние мельницы. Он указывал, что на потолках была течь, что полы были испорчены, что трубы местами перерезаны, что местами подставлялись ведра, что паровые трубы сочились. Кроме того, вы имеете показания Кильпио и Зоммера. По показанию их оказывается, что подземные каналы переполнены были мучною трухою, так что там гораздо было удобнее ходить на лыжах, чем обыкновенным образом, что в основании дымогарной трубы накоплялся уголь в течение полугода, что заслонки от паровых котлов в дымогарной трубе не чинились в течение нескольких лет. На мельнице оказался страшный беспорядок, и это радовало, по-видимому, подсудимого Левтеева. Мало того, что Овсянников мельницею не дорожил, она была ему в убыток. Мельница, как показали некоторые свидетели, устроена была с излишнею роскошью. Расход на мельницу был слишком велик. Мы старались выяснить перед вами осязательным образом цифру этого расхода и воспользовались всеми средствами, какие имели к тому под руками. Расходы на мельнице определены по книгам от 52 до 70 тысяч в год, не включая сюда жалованья Левтееву и погашений капитала в 780 тысяч рублей, уплаченного с января 1873 года по январь 1875 года; к 1 января 1875 года к уплате из 780 тысяч рублей оставалось всего 50 тысяч. Затем, я предъявил вам негласный отчет Овсянникова для того, чтобы судить, до каких размеров простирались расходы на мельнице. Быть может, этого отчета я бы не предъявил вам, если б я не встретил со стороны защиты опровержения относительно того первого протокола экспертов, на который потрачено было так много времени при предварительном следствии, если бы мне не указали на те громадные расходы, которые имел Фейгин на мельнице. Если вы примете в соображение все те цифры, которые я вам указал, то, полагаю, признаете, что стоимость размола на куль была не менее той цифры, которую определял вам Фейгин.

Кроме того, что работать на мельнице было убыточно, кроме того, что мельница была устроена невыгодно в экономическом отношении, мы имеем прямое доказательство того, что работы на этой мельнице и тяготили Овсянникова. Я ссылаюсь на экспертизу, произведенную предварительным следствием. Протокол этой экспертизы был вам прочитан и со стороны защиты не опровергнут. Защита не придает значения этой экспертизе, так как у нас нет главной и кассовой книг, и, следовательно, заключение экспертов как бы не имеет под собою основания. Я очень жалею, что главной и кассовой книг нет, но их так легко было принести на суд и опровергнуть экспертизу. Я нахожу, что главная и кассовая книги не имеют особенного значения для вычисления о том, в каком количестве рожь поступала, как и куда расходовалась. Из сопоставления протокола экспертов с показанием окружного интенданта Скворцова видно, что по операции с 1873 на 1874 год привезено было в Петербург очень много собственной муки с Волги. Это обстоятельство относится к тому времени, когда возникало в интендантстве подозрение по поводу продажи казенного хлеба с судов, когда возникли первые пререкания между Овсянниковым и интендантством, пререкания, окончившиеся тем, что Овсянников на словах, по-видимому, подчинился требованиям интендантства. Вы помните то письмо, в котором Овсянников пишет окружному интендантству, что вполне подчиняется всем распоряжениям относительно ревизии хлеба на прибывающих судах, что он принял на себя подряд единственно потому лишь, что интендант благосклонно к нему относился. Помните также, вероятно, и показание Висконти. Вскоре после того именно письма Висконти захватил Рудометова на выгрузке хлеба из унжака с закрашенным казенным клеймом. Так вот, в то именно время Овсянниковым завезено было в Петербург много муки. Затем, как видно из протокола экспертизы, этой мукой постоянно заменялась казенная рожь. Защита совершенно справедливо заметила, что по официальной отчетности интендантства рожь в магазинах всегда была налицо, но этому нисколько не противоречит и протокол экспертизы, потому что, если рожь заменяется мукою, то до продажи в частные руки она и была всегда налицо.

Из того же протокола экспертизы видно, что в то время, когда, как говорит окружной интендант, наряд был весьма ограниченный, всего в 150 тысяч четвертей ржи, когда рожь была очень дорога и вследствие того истрачено было из казенного запаса на пополнение наряда 40 тысяч четвертей ржи, в то время, как мы видим из протокола экспертизы, Овсянников продавал казенную рожь в частные руки по 8 р. 25 коп. и 8 р. 60 коп. за четверть. Из той же экспертизы видно, что когда Овсянникову приказано было вывезти из магазина излишнюю рожь в количестве 11 тысяч четвертей, то он вместо того вывез ее в количестве 20 тысяч четвертей. Вообще, отношения подсудимого Овсянникова к окружному интендантству были несколько натянутыми. Окружной интендант Скворцов весьма скромно отзывался об Овсянникове, но эта натянутость в отношениях сама собою проглядывает в той официальной переписке, которую вело интендантство с Овсянниковым, как контрагентом. Я не обвиняю Овсянникова в том, что он распоряжался с казною несколько бесцеремонно, но из этого образа действий тем не менее вывожу два заключения: во-первых, ему всегда было выгодно заменять рожь мукою, во-вторых, он должен был прибегать к таким средствам извлечения выгоды, которые интендантством не могли быть одобрены. Я уже сказал, что мельницею Овсянников не дорожил, что мельница не доставляла ему тех прибылей, какие мог бы обещать подряд в 3 миллиона рублей ежегодного оборота. Надеюсь доказать теперь, что Овсянников, кроме того, мельницею тяготился. Эти три несомненные факта приводят, по мнению моему, к заключению, что Овсянников смотрел на мельницу как на средство к долгосрочному контракту, как на ключ к казенным подрядам.

Допустим, что поджога не было. Взвесьте последствия пожара с точки зрения Овсянникова. Случился пожар: на пожаре истреблено до 14 тысяч кулей казенной муки, 100 тысяч рогож, 15 тысяч кулей, 42 тысячи рогожных мешков, так что весь убыток Овсянникова, по показанию его, простирается до 150 тысяч рублей. Если бы интендантство потребовало от Овсянникова поставки того хлеба, который сгорел, то Овсянников имел бы полное право ответить, что ставить хлеб не обязан, потому что вообще по закону страхование грузов по подрядам представляется полному усмотрению казенного ведомства; по контракту же с интендантством хлеб подлежал страхованию в магазинах и на пути, а страхование на мельнице не было выговорено. Казна оплатила уже тот хлеб, который хранился на мельнице; за риск отвечает хозяин; ущерб от сгоревшего хлеба падал на казну. Убытки Овсянникова сводились лишь к тому, что у него сгорело несколько тысяч кулей и мешков, тысяч на 50 по его расчету. Затем, далее убытков никаких не было. Если за истреблением мельницы Овсянников ничего в будущем не ожидал, на долгосрочный контракт не рассчитывал, то ему предстояло в оставшиеся до срока последние 2 года ставить хлеб вместо ржи мукою. Это составляет громадный расчет в интересах Овсянникова. По поводу этих расчетов много было споров. Я приведу вам несколько соображений, в силу которых, мне кажется, нельзя не прийти к заключению, что гораздо выгоднее ставить хлеб в Петербурге мукою. Дело в том, что по сведениям, которые были доставлены нам биржевым комитетом, оказывается, что колебание в разнице цен на рожь и муку весьма незначительно. Оказывается также, что если цены на рожь подвергаются колебаниям вследствие запроса

за границу, то цены на муку всегда почти одни и те же; рожь то несколько дороже, то несколько дешевле муки. Рожь привозить гораздо труднее, потому что если она подмокнет, то дает ростки и в продажу не годится. Муку привозить легче; ее, кроме того, можно «сдабривать». Это такое же специальное выражение у подрядчиков, каким было в винном откупе выражение «рассиропливать», т. е. разбавлять водку водою. Подмоченную муку смешивают с хорошей и ставят за хорошую. Кроме того, из переписки Овсянникова с приказчиками вы прямо усматриваете, что до пожара он покупал рожь и муку по одной цене. Если вы примете в соображение, что перемол зерна обходился Овсянникову от 50 до 60 коп. с куля, что после пожара он ставил хлеб мукою с Волги, что за последние два года, по показанию окружного интенданта, предстояло поставить до 400 тысяч кулей муки, то с истреблением мельницы Овсянников выигрывал полтинник на куль, следовательно, 400 тысяч полтинников, или 200 тысяч рублей, а потому, если он и потерял 14 тысяч кулей, то ущерб от пожара вполне вознаграждался. В сущности тут убытка никакого не было, потому что 14 тысяч кулей Овсянников казне пожертвовал, и в этом-то именно пожертвовании я и вижу тот образ мыслей, который объясним лишь в связи с фактом поджога. Когда окружной интендант Скворцов приехал на пожар и увидел там помощника градоначальника, сообщившего ему о поджоге, то Овсянников с пожара исчез. Овсянников рассказывал здесь нам, как он следовал по пятам за генералом Козловым, как с опасностью жизни он пролезал в машинное отделение, причем ему пожарная команда кричала: «Господин, опасно!» Я очень сожалею, что защита не попыталась подтвердить этого факта спросом пожарной команды. Свидетель же Козлов этого факта самоотвержения не подтвердил; он указал только, что к нему обращался кто-то из подсудимых, Овсянников или Левтеев, с просьбою отстоять машинное отделение, но тогда уже, когда ничего, конечно, кроме машинного отделения, не оставалось. Итак, как окружной интендант Скворцов приехал на пожар, Овсянников исчез. А Скворцова интересовал вопрос о том, сколько сгорело муки. Левтеев сказал Скворцову, что она застрахована. Тем не менее весьма понятно было беспокойство генерала Скворцова. Он потребовал справки по страховым квитанциям, но эти квитанции уходят из интендантского управления. Я не могу сказать, чтобы они были украдены; из деликатности я говорю, что они уходят, и это представляется особенно странным, потому что в настоящем деле вообще весьма много чудес. Вода уходит из бака, когда она нужна; вода приходит в котлы, когда она не нужна... Страховые квитанции уходят потому, что собственно в них не значилось страхования в деревянных магазинах, хотя в силу контракта страхование в магазинах было уже для Овсянникова обязательно:

Надо притом принять в соображение отношения Овсянникова к интендантству. Генерал Скворцов относился с некоторым подозрением к деятельности Овсянникова по подрядам. Он подозревал продажу казенной муки с судов; в предупреждение сбыта дурной муки вынужден был накладывать на кули Овсянникова ярлыки с надписью «в войско не отпускать». Генерал Скворцов объяснил, что если бы в магазинах было 300—400 кулей муки излишней, собственной Овсянникова, то не имел бы ничего против этого, но когда мука эта складывалась рядом с казенной, то представлялась опасность, что мука эта низового помола пойдет вместо той, которая перемолота на паровой мельнице. На вопрос, каким образом охранялись магазины, генерал Скворцов объяснил, что они были в ведении Овсянникова, что смотрители не могли целый день быть при магазинах. Наконец, вы сами слышали, как смотрители за магазинами смотрели. Нельзя никаким образом отрицать того, что подозрение окружного интенданта имело свое основание. Таким образом, отношения Овсянникова к интендантству были натянуты, а с пожаром генерал Скворцов должен был неминуемо обнаружить, что Овсянников нарушил и самый существенный пункт контракта, ибо не страховал хлеба в деревянных магазинах. Присоедините к этому еще убыток на 14 тысяч кулей муки, убыток, который падал на счет казны, и вам сделается понятным, почему все эти обстоятельства, вместе взятые, вызвали подсудимого Овсянникова на пожертвование. Пожертвование необходимо было главным образом потому, что он имел в виду надежды на предстоящий с 1876 года долгосрочный подряд, что зависело от усмотрения интенданта. Пожертвование было сделано, и нельзя сказать, чтобы оно было убыточно в таком размере, как представлял это Овсянников. Во-первых, на мельнице 14 тысяч кулей муки и не было ко дню пожара. Судя по показаниям свидетелей, по книге Морозова, по протоколу экспертизы, там было до 8 тысяч кулей. Казна платила 8 р. 31 к. и, конечно, не во столько же мука обходилась Овсянникову. Разницу надо сбросить с убытка. Горелой муки с мельницы продано после пожара до 2 тысяч 567 кулей, и продавалась она по обыкновенной цене. Купец Шушин телеграфировал тогда Овсянникову: «Более горелой муки с маслом не приму». Таким образом, и самое пожертвование раскладывалось на покупателей.

Я должен бы был представить вам расчеты по ущербу от сгоревших рогож, кулей и мешков, но затрудняюсь свести эти расчеты. По книгам Овсянникова цена этому материалу обозначена от 7 до 12 к. Из инструкции интендантства видно, что кулье переходило Овсянникову от казны еще дешевле, а эксперты, чистопольские купцы, вызванные защитой, показали, что цена этому материалу доходила даже до 25 коп. Во всяком случае, гг. присяжные заседатели, убытки от пожара, даже и при пожертвовании 14 тысяч кулей, представляются только кажущимися, если вы признаете правильным тот представленный мною расчет, который указывает на очевидную выгоду от поставки хлеба вместо ржи мукою.

Определив разницу в интересах Кокорева и Овсянникова к мельнице, необходимо определить свойство их взаимных отношений, возникших из спора по поводу мельницы. Защита указывала в своих вопросах на то обстоятельство, что даже после пожара Кокорев был посредником между Овсянниковым и Утиным в покупке дома, что должно как бы свидетельствовать об отсутствии враждебных между ними отношений. Мне казалось бы, что лучшим опровержением такому предположению может служить то, что Кокорев и Овсянников сидят теперь на противоположных друг от друга концах; Овсянников оправдывает себя от обвинения в поджоге, Кокорев же имеет в виду доказывать, что мельница истреблена Овсянниковым. Затем, вообще люди, обладающие большим практическим тактом, и в особенности люди, занятые постоянно крупными финансовыми оборотами, никогда не увлекаются личными отношениями в ущерб дела до внешних проявлений озлобления. Кокорев с улыбкой на устах отбирает у Овсянникова мельницу, Овсянников с улыбкой на устах объявляет Кокореву после пожара, что на мельнице «блины пекли». Незадолго до пожара морское министерство отказало Овсянникову в ходатайстве на подряд. Мельница была отвоевана Кокоревым, а из показания окружного интенданта Скворцова видно, что право собственности на мельницу давало преимущество конкуренции на предстоящий долгосрочный подряд. В 1876 году Овсянникову предстояло удалиться с мельницы, а между тем за 4 года подряда он заплатил 750 тысяч рублей. Вот в каком положении находился Овсянников с переходом мельницы к Кокореву и вот как объясняется то заявление, в котором Овсянников изъявляет интендантству готовность построить новую мельницу. Казалось бы, обвинение должно вам представить в цифрах определение того, что такое этот долгосрочный подряд. Но вам уже известно, до каких размеров простирался ежегодно наряд на поставку ржи, овса, муки. Казна ежегодно платила за поставляемый провиант до 3 миллионов рублей. В бумагах, отобранных при обыске у Овсянникова, есть, между прочим, литературные статьи по поводу того, что такое долгосрочный контракт. Какой-то литератор доказывает, в какой степени подряд этот выгоден для казны и разорителен для подрядчика. Мне кажется, что вопрос разрешается весьма просто. Какой купец откажется от предложения поставлять ежегодно на 3 миллиона товара? Долгосрочный контракт с казною на поставку провианта — это один из тех контрактов, которые принято в коммерческом быту подписывать золотыми перьями.

Овсянников «с материнской колыбели» шел по широкой дороге к хлебному рынку, поддряживаясь крупными интендантскими подрядами. Он действительно пришел к обладанию этим рынком, но в семидесятилетнем возрасте приходилось отказаться от обладания рынком, отказаться от карьеры, от стремлений к казенным подрядам, тогда как стремления эти составляли задачу всей жизни. Это было очень тяжело... И вот каким образом я объясняю себе поджог мельницы.

Позвольте мне, господа присяжные заседатели, представить вам вкратце выводы из всего того, что мною сказано. Я говорю, что свидетели, удостоверяющие о признаках дыма накануне пожара из дымовой трубы, свидетельствуют ложно, что факт поджога налицо, что распоряжения Левтеева относительно выпуска воды из бака представляют собою приготовительные меры к поджогу, что поджог был в интересах Овсянникова, что благодаря лишь поджогу он имел возможность рассчитывать на будущий долгосрочный подряд, потому что трудно было бы ожидать, чтобы кто-либо другой мог конкурировать с Овсянниковым в предложении интендантству устроить новую мельницу. Если пожар тушить было нечем, то тушить его было и некому. Мельница охранялась, как вы можете вывести заключение из судебного следствия, сторожем Рудометовым. Положение сторожа Рудометова в деле крайне щекотливое. Не мне приходится его обвинять, а ему перед вами оправдываться. Он изменил уже одно показание, которое дал на предварительном следствии. Здесь он объясняет, что не был на карауле во дворе, что оставался в квартире. Сначала я не мог себе объяснить причины такого изменения показания, но затем, когда явился свидетель Валдаев, когда оказалось, что труха при сгорании дает сильный запах гари наподобие горящего торфа или леса, то я понял, почему Рудометов должен был уйти со двора в квартиру. Невозможно было бы оставаться во дворе и не заметить в зерносушильне тления трухи, если пожар шел из трубы. Вообще, положение человека, который дает два показания перед судом общественной совести, крайне щекотливо. Одно из показаний непременно должно быть ложно.