Русские трагики конца XIX — начала XX вв.
Шрифт:
Адельгеймы ставили также «Фауста» Гёте. В том случае, когда Роберт Львович играл Фауста, Рафаил Львович — Валентина, и наоборот, когда Рафаил был Фаустом, Роберт становился Валентином, В одной из рецензий было сказано, что в роли Фауста «очень хорош был г. Роберт Адельгейм».
Из числа пьес не классических, в которых Адельгеймы с успехом выступали, назовем пьесу «Кин, или Гений и беспутство» А. Дюма-отца.
Пьеса эта, когда-то одна из самых репертуарных, давно не ставится, поэтому следует напомнить ее содержание. Великий английский актер-романтик Эдмунд Кин каждую ночь кутит. Он нравится многим женщинам, и в том числе жене датского посла Елене Кэфельд, и сам увлечен этой женщиной. Но Кина также любит невеста лорда Мервиля Анна Демби. Перед самым венчанием она бежит к Кину, умоляя помочь ей стать актрисой. Кин готов оказать помощь, но решительно отвергает ее любовь. Однажды перед спектаклем в уборную Кина приходит Елена и здесь ее едва не застает муж, явившийся с принцем Уэльским.
Учитывая, что по ходу роли Кин принимает участие в драке, Роберт Львович взял несколько уроков бокса и на сцене блеснул своей мускулатурой и умением вести кулачный бой. Зрителям даже «показалось, что они действительно сидят в кабачке и видят драку пьяных собутыльников» [63] .
Рецензируя спектакль «Кин», критик задавал вопрос: «Отчего возникает у братьев такой успех?» (Рафаил Львович играл роль суфлера Соломона). И сам же пытался отвечать: «Наряду с мейерхольдовскими приемами, с бесовскими действиями, балаганщиной, ведекиндовщиной, их искусство все же является настоящим, неувядаемым искусством» [64] .
63
Дим Яз. Спектакль бр. Адельгейм в театре «Эрмитаж». — «Русский артист», 1908, № 11, с. 167.
64
В. Р. (В. А. Регинин). Гастроли бр. Адельгейм. — «Биржевые ведомости» (веч. вып.), 1908, 31 марта.
Кин Роберта Львовича был смел, активен, сочетал пафос с искренностью. Это был подлинный герой-любовник старого театра, и в этом качестве он вызывал симпатии и сочувствие.
Не менее репертуарной пьесой старого театра была «Мадам Сан-Жен» В. Сарду и Э. Моро. В ней блистал Рафаил Львович, игравший Наполеона. Писательница А. Я. Бруштейн, характеризуя творчество этого актера, писала, что он не был так картинно красив, как Роберт Львович, что его голос отличался резковатостью, особенно в нижних регистрах. «Ему была свойственна рассудочность, всякая его роль была продумана насквозь во всех деталях» [65] . Эта оценка может быть отнесена и к исполнению роли Наполеона. Французскому императору, каким его показывал артист, не хватало значительности: его ярость скорее походила на запальчивость, гнев — на бытовое раздражение дюжинной натуры. Но актеру очень удавалась сцена из третьего акта, когда Наполеон, пренебрегая этикетом, растроганно вспоминал вместе с бывшей прачкой свои скитания и свою службу бедного поручика. «Здесь у артиста милые и задушевные интонации, жизненный тон и художественная правда» [66] .
65
Бруштейн Александра. Страницы прошлого, с. 213.
66
«Речь», 1909, 2 апреля.
Из русского классического репертуара братья играли только в «Ревизоре», Рафаил Львович — Городничего, а Роберт Львович — Хлестакова. Но эти роли не вплели новых лавров в их венок. Следует сказать, что обычно актер, на амплуа героя-любовника имел в репертуаре роли Чацкого и Хлестакова — это позволяло ему показать широту своего творческого диапазона. И естественно, Роберт Львович, считавший себя актером на амплуа героев-любовников, не мог не взять хотя бы одну из этих ролей. К сожалению, у его Хлестакова не было легкости, юмора. Диалог он вел однообразно и как-то безразлично. Речь, как и всегда у этого актера, отличалась напевностью, ей не хватало мягкости, оживленности. Ожидая хозяина трактира, Хлестаков не насвистывал, как это значилось в авторской ремарке, а напевал какую-то шансонетку. Встретив в этой связи замечание со стороны критика, Роберт Львович объяснил такое отклонение от пьесы тем, что не умеет свистеть. Говоря о перьях, плавающих в супе, Хлестаков—Адельгейм действительно вынимал перья. Появлявшийся Городничий совсем не пугал Хлестакова, наоборот, он при нем начинал еще более хорохориться. Сцена опьянения проводилась слишком рассудочно, и совсем, не чувствовалось, что Хлестаков врет так безбожно потому, что он пьян. Критик уточнял: «Момент, когда Хлестаков поскальзывался и чуть-чуть не шлепался, у г. Адельгейма был совсем не подготовлен и являлся неожиданным» [67] .
67
«Театр
Именно в «Ревизоре» у братьев, особенно у Роберта Львовича, вдруг проявлялась какая-то нерусская интонация, иная, чем в русском языке, напевность. Послушаем критика. «Я смотрел Адельгеймов в «Ревизоре» […] и не мог отделаться от странного ощущения. Мне казалось, что я не в самарском театре, а где-нибудь в Германии, в Берлине… и слышится, как играют Гоголя хорошие немецкие актеры. Играют хорошо, нельзя лучше требовать от иностранцев. Хлестаков у Роберта Адельгейма — это какой-то внепространственный рыцарь наживы и самозванец — чистенький, кругленький и джентльменистый. По окружности ни толст, ни тонок — уже скорее Чичиков» [68] .
68
Треплев А. «Ревизор». — «Коммуна», 1924, 14 февраля, с. 5.
Пожалуй, несколько ближе к Гоголю оказался Рафаил Львович, но и его Сквозник Дмухановский был тяжел, говорил каким-то плаксивым и гнусавым голосом. Фортеля же, к которым он прибегал, стремясь рассмешить публику, казались грубыми и неуместными.
С жестоким юмором, но справедливо писала А. Я. Бруштейн: «В бессмертной комедии Гоголя оба трагика выглядели заблудившимися туристами, севшими не в тот поезд и приехавшими «место похорон на свадьбу» [69] .
Это был один из немногих спектаклей Адельгеймов, не имевших успеха у публики, но, верные себе, они продолжали его ставить, стремясь добиться совершенства.
69
Бруштейн Александра. Страницы прошлого, с. 216.
Из пьес русских авторов братья с удовольствием играли в драме И. В. Шпажинского «Кручина». В ней Рафаил Львович выступал в роли Недыхляева.
Маленький чиновник мечтал о том, чтобы выбиться в люди. Не в силах переживать постоянные унижения, он уезжает из Москвы в провинцию. И здесь ему повезло: удалось жениться на дочери богатого купца и к тому же красавице. Кажется, пришло счастье! Но так случилось что жена Недыхляева влюбляется в его воспитанника Рубежникова. Муж узнает об этом и жестоко страдает. В свою очередь Рубежников истово любит Марию Семеновну, но она не собирается уходить от мужа, боится потерять положение в обществе и материальное благополучие. Недыхляев готов, кажется, убить жену и ее любовника, но для этого у него не хватает нравственных сил. Остается только плакать и проклинать судьбу.
Роль Недыхляева Рафаил Львович относил к числу своих коронных и нередко выбирал ее для своих бенефисов. Критик писал:
«Его игра захватывала зал […]. Театр жил и дышал большой страстью Недыхляева» [70] . Но, может быть, этот «захват» возникал из-за мелодраматической направленности пьесы? Кажется, была права Бруштейн, когда говорила, что для этой в общем фальшивой роли Рафаил Львович был душевно «слишком явно здоров и крепок», поэтому он играл ее однотонно, уныло, не умея найти в себе, своей здоровой психике нужных, созвучных струн. Он закатывал истерики, но это было неприятно, не более того. «Образа человека с обнаженной нервной системой, с интуицией, обостренной патологическим состоянием не получилось» [71] .
70
«Биржевые ведомости», 1908, 16 апреля.
71
Бруштейн Александра. Страницы прошлого, с. 216–217.
Роль Недыхляева считалась одной из лучших в репертуаре выдающегося актера второй половины XIX века В. Н. Андреева-Бурлака. Он стремился оттенить в этом персонаже злое, эгоистическое, в то время как Рафаил Адельгейм главное внимание обращал на человеческое, доброе. Но исполняя эту роль, артист демонстрировал высокую технику актерской игры и стремление к характерности. Правда, при этом иногда чрезмерно сгущая краски, но это было уже качество, без которого ни один гастролер, даже П. Н. Орленев, не обходился. Публика, особенно в провинции, должна была «почувствовать игру».
На протяжении своей долгой сценической деятельности Адельгеймы поставили и некоторые новые произведения. Назовем среди них драматическую поэму А. К. Толстого «Дон-Жуан». Спектакль пошел в 1905 году.
Это сочинение на протяжении сорока лет находилось под цензурным запретом. Причина заключалась в вольнолюбии главного героя, в том, что он не подчинялся существующим религиозным канонам. Это вызвало недовольство со стороны святейшего синода, верховного органа по управлению православной церковью. А цензура к мнению синода не могла не прислушаться.