Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
– Кто? – насторожилась Ольга Кирилловна.
– Дипломат.
– Офицер, небось?
– Офицер.
– Офицеры – они все красивые!
– То-то и оно… – Баба если на х… подсядет… ей уже все равно, кто он… да хоть Клаус Шакал… По себе небось знаешь? А?!
– Мужа любить – ума не надо, – весело отмахнулась Ольга Кирилловна. – А ты попробуй, двух полюби! Это глупость, Палыч, что двух любить нельзя. У нас в подъезде Лида Смирнова жила, артистка. Так она, Палыч, страсть как мужа любила. И еще – Бондарчука. В оконцовке извелась вся до одури, как сумасшедшая стала. Здесь хочет, и там хочет. Сегодня больше здесь, завтра больше там, потому как соскучилась! Люди-то… они ж разные все. Дажеяблочки на одной и той же ветке зреют по-разному… – Как в лихорадке, короче, к каждому за советом кидалась. Во какая энергетика! А Лаврентий Палыч, голубчик, весь день на работе. С утра и до утра. Все для фронта, все для Победы! Раз так, значит, и уважить могла… толстозадая! Американцу дала? А Лаврентию Палычу не дала! Это что, нормально – скажи!
Окаемов заинтересовался:
– А ты, красивая, часто по начальству шарилась?..
– Так-те все и выложи, Палыч! Родина с кого у нас начинается? Правильно, с начальника! Начальник – он и есть Родина – так ведь?
Она подобострастно заглядывала Окаемову прямо в глаза.
– Молодец! – похвалил Окаемов. – Глубоко мыслишь.
– У нас в доме жилплощадь особая была, – воодушевилась Ольга Кирилловна. – Тихая такая квартирка, все окна во двор. Проживали Муслим с Тамарой и Веретенниковы, тоже певцы. А внизу, на подоконниках, пионеры сидели, поклонницы: вдруг Муслим выйдет? Мы их гоняли, они уйдут и тут же – снова! Садились на подоконник и делали уроки. «Волга» Муслима всегда была в губной помаде. Бывает же так? Муслима все бабы хотели сразу, сотни тысяч, – как не противно, Палыч, «Волгу» целовать? Даже колеса?
Так вот, соседняя с ними квартирка всегда стояла пустой. Для особого случая. Когда серьезные люди, шпиены наши, в Москву выбирались, они с начальством, с генералами тута и встречались…
– Понимаю… – кивнул Окаемов. – У нас похожая система.
– В как их берегли!
– То ж не люди, то золото, хотя другим, нормальным жить негде.
Всех, кто был богаче, чем он, Окаемов считал своими врагами.
– И плотют там хорошо, – заметила Ольга Кирилловна. – Если плохо платить, кто ж шпионить станет? – В квартирке… в эн-той… мужчине одному орден вручали, Звезду Героя. Он, брехали, так америкашков замутил, что если б ихний Президент к нам ракету послал нехорошую, наш мужчина тут же бы узнал и Леонида Ильича – предупредил. СССР, короче, был в безопасности. И вроде… – прошептала Ольга Кирилловна, – сам Юрий Владимирович к нам заезжал… А кто скажет, Юрий Владимирович он или… не Юрий Владимирович? Как определишь? Он же в гриме! А определишь, болтанешь, так и заберут тебя – на хрен!
Окаемов молчал. Если при нем говорили о недозволенном (например, антисоветские анекдоты), он сразу становился глухонемым.
– Юрия Владимировича, говорят, под учителя рисовали. Прикинь, Палыч, – зарделась вдруг Ольга Кирилловна. – А если бы я ему понравилась! Как ты откажешь? Я что, дура… в конце концов? Такому товарищу настроение испортить? Дулю ему показать? А потом мне по куполу?
– Ну…
– Нет, Палыч, нет, маленький человек не может отказать большому, – уверенно говорила Ольга Кирилловна. – Это ж… какую волю надо иметь? Я ведь, Палыч… откроюсь тебе… Андропова-то видала! Приезжал он в эту квартирку. Думала, к Муслиму зайдет… – да куда там! Гордый он человек, слушай, гордый и порочный, с тайной, я таких страсть как люблю! А Сталин, однако, Любови Орловой очень даже симпатизировал, муж у Орловой гомик был, Эйзенштейн развратил, на это и Утесов намекал, а Утесов все знал из любопытства…
– Ладно, идем что ли… – махнул рукой Окаемов. – Устал я.
– А маршал Жуков, – тараторила Ольга Кирилловна, – врачихе, с которой он в армии амур крутил, важнейший орден Ленина преподнес. Указом товарища Сталина.
Значит, было за что награждать, – верно? Во как эта стелька на Победу его вдохновляла!..
Окаемов действительно устал: в подвале дышать было нечем. Двух бомжей подцепили – хорошо: «правильный» бомж был у милиции в цене, на них здесь скидывали «висяки» и «глухари», прежде всего убийства: за хорошую раскрываемость полагались премии и новые «звездочки».
– Идем, Оленька…
– Так кто ее, а? – теребила его Ольга Кирилловна. – Палыч?! Скажи!
– Кого?
– Да Зойку твою. С задом.
– Кто-кто… Викин муж, я думаю. Бывший муж дочки. И тоже америкашка, кстати. Время такое. Мир, Оленька, только через дырку между ног можно было увидеть…
Ольга Кирилловна не поверила.
– Брось, Палыч! Все артистки – маришонды. А особенно их детки. Одеваются… знаешь как? Как психи на бал. Платья из штор делают, ш-шоб их за версту заметили, и трусы у всех концертные, черте что, а не трусы! Ни хрена в белье не понимают, потому морозов не знают.
– Ну, пойдем, пойдем… – усмехнулся Окаемов. – Местонахождение установлено.
– Есть! – вытянулась Ольга Кирилловна.
– Можно расслабиться, Оленька, и лихо отметить нашу охоту. У нас в отделе если кто после трех трезвый ходит, значит, отдыхать не умеет, потому как жизнь от него отвернулась.
– А я, Палыч, борщок приготовила. С пампушками.
– Ну и к борщику…
– …да как же без белоглазенькой?.. – тараторила Ольга Кирилловна. – Мы ж ради счастья живем, а белоглазенькая счастье-то приближает…
Из песка с опилками вдруг показалась деревянная рука бидона.
Окаемов брезгливо нагнулся, подцепил бидон пальцем и выдернул его из опилок.
– Надо ж, совсем как мой… – удивилась Ольга Кирилловна. – Окаемов, слышишь? Как мой!
Бидон был абсолютно новый, хотя и с царапиной у ручки.
– Смотри, и царапинка, как моя…
– Скоммуниздили, – объяснил Окаемов. – По квартирам промышляют. А это состав. Может, им кто сюда жратву таскает?
– Зачем?
– Из жалости…
– Во! – возмутилась Ольга Кирилловна. – Гниляков кормить! Ты, Палыч, лучше про Зойку договори. И че, значит, забрали у нее по случаю?
– Антиквариат, что!.. – Окаемов покрутил в руках бидон и с такой силой вдруг залепил его в стенку, что бидон разорвался, как снаряд.
– У Зойки подружка была, киноактриса Окуневская, – продолжал Окаемов. – На брюликах закорешились. А Викин америкашка летчиком был. И раз в неделю – из Нью-Йорка в Белокаменную. А Зойка в этот момент с Окуневской мелкие брюлики на пару крупных развернули. Барыги болтали, даже с доплатой. Тут-то зятек и нарисовался. Все знал, дровосек! Зойка эту суку как родного встречала, он ей лекарства из-за бугра привозил.
– Дура старая… – вздохнула Ольга Кирилловна.
– Да, Оленька, своих убийц мы сами к себе в дом приводим, – вздохнул Окаемов. – Даже статистика есть. Цепляем… разных, кого в любовницы, кого в прислугу. А они потом убивают.
– А че не взяли-то?
– Кого?
– Америкашку.
– А как ты его возьмешь? Он в тот же вечер обратно в Штаты улетел. И больше в Союз ни ногой. А в Нью-Йорке, прикинь, тут же из летчиков уволился и открыл… знаешь что? Антикварку! Антикварный магазин. Значит, оборотка появилась, верно?