Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
Раневская мечтательно закатывала глаза. Она гениально играла идиоток. Всегда! И от нее отстали – вы… вы мне верите?..
Алешка внимательно смотрел на старика. Ему вдруг показалось, что Борис Александрович долго-долго не был в Москве, тем временем в его квартиру забрались воры, унесли из квартиры все самое ценное, а он только сейчас заметил пропажу. Но поверить, что его действительно обокрали, не может, это не укладывается у него в голове…
– Значит… вы разгромили СССР? – вдруг тихо, почти шепотом, спросил старик.
– Не мы, мэтр, –
– Да что вы, что вы… – замахал руками Борис Александрович, – сам Союз никогда бы не рассыпался, вы уж извините меня, старика! Он же был людьми соединен, люди – самая прочная связь на свете…
– Он уже рассыпался, – перебил его Бурбулис. – ГКЧП, который так и не понял, как не понимаете вы, Борис Александрович, что Советский Союз давным-давно умер, ГКЧП вбил в этот гроб последний гвоздик!
– А вот скажите, – Борис Александрович все время поправлял очки, – Галина Уланова, великая балерина…
– Пусть приходит, двери открыты…
– Это имя… как Юрий Гагарин… как Анатолий Карпов… оно известно всей планете…
– И что? – поднял глаза Бурбулис.
– Но иногда… после войны… в Кремле, знаете ли, были такие… тихие концерты. И Галина Сергеевна танцевала для Сталина. Пели Козловский, Максим Михайлов, иногда – Юрьева Изабелла… а Сереженька Образцов, мой друг, показывал куклы…
– По-моему, Уланова… не подписывала «Слово к народу», – насторожился Бурбулис.
– А если б подписала?
– Я бы его принял.
Борис Александрович опустил голову, потом медленно встал, сделал шаг к столу, к Бурбулису, и протянул ему руку.
– Извините, что отнял время. Был очень рад познакомиться.
– И вам спасибо, – улыбнулся Бурбулис, пожимая его ладошку. – Мы, я чувствую, стоим пока на разных позициях, но сближение неизбежно: демократические институты хороши тем, что у каждого из нас есть право на ошибку; мы как-то забыли…
– Если б не вы, товарищ Бурбулис, – теперь уже старик вдруг резко его перебил, – Советский Союз жил бы еще триста лет, как дом Романовых! Дело в людях, а не в начинке… социалистический он там… капиталистический, – он и социалистическим не был, потому что Ленин сразу ввел нэп и эти страшные концессии, Троцкий настаивал, Лев Давидович, Ленина в Россию немцы привезли, а Троцкого параллельно с Лениным, тогда же, в 17-м, везли – кораблем – американцы.
Дублирующий вариант, так сказать! Очень хотелось все захватить. И получили – в подарок – концессии: КВЖД, Дальний Восток, весь север. Когда приходят американцы, они всегда грабят. Где здесь социализм, равенство, братство?
Вот у вас бутылка, – Борис Александрович заметил вдруг бутылочку боржоми, стоявшую на журнальном столике. – Ей какая разница, бутылке-то, какая водичка в ней плещется? Бутылка на то и бутылка, чтобы объем сохранить, чтобы напиточек не разлился! Но если эту бутылочку с размаха да еще и об землю, о камни, она же разлетится к чертовой матери! Но зачем? Зачем ее разбивать? Осколки потом не соберешь, то есть придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться всю оставшуюся жизнь, ноги в кровь резать, потому что другой земли других осколков у нас нет!
Сто лет пройдет, сто, не меньше, пока мы эти осколки своими босыми ногами в песок превратим! А до тех пор, пока не превратим в песок, мы все в крови будем. Все умоемся. От этой гадости – раскол – не убережешься, осколки могут резаться, а кровь – пачкаться! Кровь всегда брызгами летит, не разбирая сторон… Когда брызги повсюду – это уже фонтан! Ну что же… – значит, поделом нам, если по матушке-земле, предкам завещанной, достойно пройти не сумели…
Борис Александрович встал, вежливо поклонился Бурбулису и незаметно поправил на шее платок-подушечку Он старался не смотреть Бурбулису в глаза, ему хотелось как можно быстрее закончить разговор и выйти отсюда.
Бурбулис молча, с поклоном, пожал Борису Александровичу руку и скрылся в комнате отдыха.
«Кто он такой, этот Бурбулис, – подумал Алешка, – что бы великий старик так сейчас волновался?»
Алешка вышел проводить Бориса Александровича на Ивановскую площадь, и вдруг выяснилось, что у старика нет машины.
– Суббота, знаете ли, – извинился Борис Александрович. – У шофера – выходной, он и так внуков не видит…
Алешка взглянул на часы. Нет, не суббота, уже воскресенье, полночь.
Пошел снег. Опираясь на палку, которая то и дело съезжала в сторону, старик сделал несколько шагов и чуть не упал. Даже здесь, в Кремле, снег почти не убирали. Зарплаты – копеечные, они сейчас везде копеечные, поэтому дворники – разбежались.
Алешка хотел вернуться обратно, в приемную Бурбулиса, попросить машину, но остановился: он знал, машину ему никто не даст, если бы Недошивин хотел – предложил бы сам, но он, видимо, решил, что машина Борису Александровичу не положена по его статусу…
Алешка подбежал к старику:
– Пойдемте… поймаем такси….
Он аккуратно взял его под руку.
– Да как же, господи, вы ж раздетый… – заупрямился Борис Александрович.
– Ничего-ничего, идемте! Я закаленный! Я из Болшева!..
– Болшево? Вот это да… А у меня, знаете ли, дача в Валентиновке, совсем рядом… электричка ходит… – тихо бормотал старик.
Он тяжело опирался на его руку. Ноги скользили, но держались; Борис Александрович и Алешка медленно шли вниз, к Боровицким воротам. Мимо них вдруг промчался кортеж Бурбулиса, и Геннадий Эдуардович, как показалось Алешке, весело помахал им рукой…