Русский ад. Книга вторая
Шрифт:
Недошивин аккуратно выяснял у старика, чем же все-таки он занимается.
– Постановки делаю, – объяснил Покровский. Он был в отличном настроении и приготовился к серьезному разговору.
– Так мы коллеги… – легонечко урчал Недошивин.
В аппарате Геннадия Эдуардовича не принято говорить громко.
– Да ну?
– Здесь, батяня, в Кремле, тоже сплошные постановки!
– А что идет? – заинтересовался Борис Александрович; Большой театр только что отказался от Кремлевского дворца, слишком дорогая аренда. Дворец полностью перешел на хозрасчет и поэтому пустовал: начальники ломили такую цену за аренду зала, что дворец было проще закрыть, чем содержать, найти арендатора – хотя бы на один вечер.
– Что же здесь ставят, молодой человек?
– Да так, хрень разная, – сообщил Недошивин. – Сплошные постановки: загляделся – схавают! Сегодня Гамлет, завтра труп. Хорошо, что я в этом уже прожарился.
– А…
– Вот так, батяня, и живем. Кроилово ведет к попадалову Понимаешь? Хуже, чем у Шекспира. В застенке сидим, короче.
– Где? – обмер Борис Александрович. – Где, простите?
– В застенке. Ну, за стеной… за кремлевской, – объяснил Недошивин. – В застенке.
– Да-а…
– Вот так, дорогой…
Он в сердцах махнул рукой и вышел в коридор.
Старость редко бывает красивой. Особенно в Москве. Русский человек вообще не любит жить, в старости – тем более.
Старость тех, кого Борис Александрович хорошо знал, кого уважал, была удивительной: старость Рихтера, Козловского, Семеновой, Рейзена, Мравинского…
Анна Андреевна Ахматова говорила Борису Александровичу, что Пастернак в старости был так красив, так… молод, что с молодым Пастернаком его просто невозможно сравнивать!
А сама Анна Андреевна? Царица. Бедно, очень бедно жила, но какое величие! Однажды, у кого-то в гостях… где это было? У Рихтера? У Ардова? Анна Андреевна обронила… ну, нечто дамское… что-то там предательски лопнуло, какая-то резинка, и это дамское… свалилось на паркет.
Анна Андреевна небрежно, ногой, откинула тряпку под стол и как ни в чем не бывало продолжала беседу: ничто не помешает разговору, если это разговор!
Последний раз Борис Александрович был в Кремле в 49-м. У Сталина.
Другие начальники – Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев оперой не интересовались. Правда, вечером 31-го декабря Раиса Максимовна любила посмотреть «Щелкунчика» вместе с детьми и скучающим Михаилом Сергеевичем, но оперу она тоже не любила.
– А что будэт ставить Ба-альшой театр? – Сталин всегда начинал разговоры с конца, у него не было привычки торопиться.
– «Риголетто» и «Псковитянку», – доложил Борис Александрович.
– Ха-рошая музыка, – одобрил Сталин. – Ска-жите… а идут у вас «Борис Годунов» и «Пиковая дама»?
– Нет, – насторожился Борис Александрович. – Сейчас не идут, Иосиф Виссарионович.
– А ха-рашо бы… – Сталин прошелся по кабинету. – Сначала «Годунов», а па-том – «Риголетто». Ба-альшой театр – национальный театр.
Русский театр. Как без «Годунова»? Я правильно говорю, товарищ Лебедев? – Сталин повернулся к министру культуры.
– Так точно, товарищ Сталин! – вскочил Лебедев. – Мы учтем.
– Ска-жите… – продолжал Сталин. – Ата-варищ Поровский член партии?
Лебедев побледнел.
– Никак нет.
Стало тихо и страшно. Все молчали. Сталин опять прошелся по кабинету, потом внимательно посмотрел на Покровского:
– Это ха-рашо, та-варищи. Он укрепляет блок коммунистов и беспартийных товарищей…
Разговор как разговор. Вроде бы ничего особенного.
Борис Александрович помнил его всю жизнь.
Сталин, Сталин… – каждый человек, каждый, певцы Большого театра и крестьяне в далеких деревнях, полководцы, маршалы и рядовые солдаты, директора заводов, инженеры и просто рабочие в цехе – все чувствовали его присутствие [1] .
1
46-й, Сталин из Кремля едет домой, на Ближнюю дачу. Вдруг резко меняет маршрут:
Воробьевы горы, потом – Каширское шоссе.
Идет страшный ливень. На автобусной остановке – промокшие до нитки люди (навесов тогда почти не было).
Сталин приказывает остановиться. Капитан госбезопасности Турков, «личник» Сталина, ждет распоряжений.
– Иди, Турков, зови людей. Нам и одной машины хватит. Сажай и развези по домам.
Турков бросается на автобусную остановку:
– Товарищи! Иосиф Виссарионович Сталин приглашает вас в наши автомобили. Приказал доставить вас до дома!
Да, об этом тут же узнала вся Москва.
Спектакль? Но какой!
А может, не спектакль?..
Как-то раз Алешка спросил Бурбулиса, как он относится к Сталину
В ответ получил недоуменный взгляд. Алешка тут же перевел разговор на Гайдара.
– То, что Гайдар провел свое детство в Свердловске…
– …на улице Чапаева… – кивнул Бурбулис. – Часто приезжал…
– …сыграло роль в назначении его и.о. премьера?
Бурбулис задумался.
– Ну… знаешь… Ельцин увидел молодого, решительного человека, – сказал он после долгой паузы, – способного брать на себя ответственность.
Он опять замолчал; в диалогах Бурбулис часто подолгу молчал: думал, подбирал самые точные слова.
– Символично, конечно, – продолжал он. – что реформатор, представленный Ельцину, – внук Аркадия Гайдара. Президент, Алеша, тоже создал «тимуровскую команду», способную заботиться о бабушках и дедушках, то есть о народе. И о нравственном климате в обществе.
«Гайдар – потомок Бажова, Ельцин – Свердловск, Бурбулис – Свердловск… – прав царь Петр, – думал Алешка, – в России и небываемое бывает. Три богатыря. Землячество!»
Как прошло само знакомство с Борисом Александровичем, Алешка не разглядел: Бурбулис стремительно вышел в приемную – старику навстречу, Алешка поскромничал, остался в его кабинете. Через открытую дверь ему показалось, что Бурбулис быстро протянул Покровскому обе руки, а Борис Александрович неловко сунул в них свою ладошку
– Алексей Арзамасцев. Наш сотрудник, – представил его Бурбулис.
– Как молод! – удивился Борис Александрович.
Старику за восемьдесят, а рукопожатие крепкое.