Русский боевик
Шрифт:
Половина стенда за стойкой стояла пустая — бутылки перемещались на столики, и гости небрежно объясняли это, иногда вслух, тем, что «всё включено», и, вроде бы, никто, даже Стенька, не задавался вопросом — куда или во что оно, «всё», включено. Свечи горели на всех столах и на стойке. Вадим экономил электричество.
Вид вошедшего в бар отца Михаила был страшен. Священник был в брюках и светлой хлопковой рубашке, заляпанной кровью, лицо разбито, левый глаз заплыл, волосы торчали в разные стороны. Быстрым и твердым
— Что с вами? — спросила Марианна.
Аделина чуть подалась вперед, глаза у нее сверкнули, но промолчала.
— Готовлюсь к подаче петиции митрополиту на причисление меня к лику святых, — объяснил отец Михаил, и потрогал указательным пальцем правый передний резец, крайний резец, и моляр. — При жизни, если повезет.
— Вы отказались выступать? — спросил Некрасов после паузы.
Отец Михаил поднял на него глаза.
— Где эта… армянка? — спросил он. — А? Говорите.
— В номере у себя отдыхает, — машинально откликнулся Некрасов. — Так вы отказались?
— Нехорошее вы дело затеяли.
— Кто это вы?
— Вы с ними. Вы лично, и они.
— Уверяю вас, я…
— Не важно, — отец Михаил потянулся к стакану. — Церковь не может поддерживать такое.
— Какое? — спросил Эдуард.
— Кошмар, — сказала Марианна.
— Такое. Нет санкции, но это ерунда. Долг христианина существует помимо всяких санкций. А коньяк этот — дрянь. Пойло. Написали — Вэ-эС-О-Пэ, а на самом деле… Так вот, не может церковь такое поддерживать.
— Церковь и не такое поддерживала, — компетентно заметила Марианна.
— Не надо оправдываться, — заметил ей отец Михаил. — Вы выступили два раза, и вам всю жизнь теперь не отмыться, милая моя.
— Я не по своей воле…
— При чем тут воля? Мы же не о идеалах рассуждаем, и не о профессиональной гордости. Вы что же, думаете, что мне ваши теории не нравятся, или нравятся? Или что мне есть дело до теории Кудрявцева? Да мне насрать. Речь идет о людях и судьбах. Совершенно неизвестно, чем все это кончится, но началось оно, это, с вашей помощью, милая. Чтоб вам всем пусто было.
Он налил себе еще коньяку и еще раз выпил залпом.
— Стенька, — позвала Аделина.
Но Стенька не ответил. Он медленно поднялся, отрешенно глядя на священника — будто что-то прикидывал в уме.
— Стенька.
Переведя взгляд на Аделину, он совершил то, чего от него нельзя было ожидать — он подмигнул ей. Будто очнувшись от шока, Аделина встрепенулась, судорожно вздохнула, и вскочила на ноги. Эдуард, не вставая, вопросительно посмотрел на нее. Она ринулась за Стенькой, который шествовал к выходу своей странной, чем-то напоминающей Чарли Чаплина, походкой.
Милн,
— Как-то странно он ходит, этот Стенька, — заметил он Эдуарду через стол, и вернулся к разглядыванию повреждений.
— Стенька не ходит, — машинально откликнулся Эдуард, тоже разглядывая лицо отца Михаила. — Стенька канает.
— Вот тут совершенно точно нужно зашивать, — сказал Милн. — Вот в этом месте. И в этом. Торквемады доморощенные. Малюты Скуратовы. Эдуард…
— Сейчас схожу за аптечкой, — сказал Эдуард.
Догнав Стеньку в вестибюле, Аделина схватила его за плечо.
— Ты куда это собрался, кретин?
— К ним.
— Иди обратно сейчас же!
— Не бойся, ничего плохого.
— Не смей…
— Ты подумала, что я буду бить им морды? — понял Стенька и чуть не засмеялся. — Не бойся, девушка. Мордобоя не будет.
Это «девушка» и снисходительный тон — так было не похоже на Стеньку, что Аделина убрала руку с его плеча.
— Тебя мало давеча разукрасили? — по инерции все же спросила она.
— Я семинарист.
— Ну и что?
— Я предложу им свои услуги. Сделаю то, от чего отказался отец Михаил. Православная церковь…
— Дурак, — зло сказала Аделина. — Дурак, — повторила она, раскатывая «р» с чувством, на манер сердитых мещанок из Автово. — Нужен ты им. Иди обратно в бар!
— Не волнуйся, — сказал он еще снисходительнее.
А пусть идет, подумала она. Над ним посмеются — и только.
— Куда он там намылился? — спросил Эдуард, поднимаясь, чтобы идти за аптечкой, у вернувшейся Аделины.
Аделина села к столу боком, закинула ногу на ногу, и налила себе коньяку. И не ответила.
— Звероборец пошел услуги предлагать, — объяснил Эдуарду отец Михаил, от которого мало что можно было скрыть, даже в его теперешнем состоянии. — Кажется, у меня сломано ребро, но точно не знаю. — Он потрогал ребра слева. — Погорячились мальчики. Потеплеют к вечеру. С такой рожей меня перед камерой ставить нельзя — сколько грима ни накладывай.
Эдуард вышел. Марианна только качала головой испуганно. Некрасов встал, отошел к окну, отодвинул занавесь и вдохнул влажный ветер.
Именно в этот момент в бар вошел оправившийся от шока полунасильственного перемещения в «Русский Простор» из новгородского НИИ, и успевший привести себя в порядок в отведенном ему номере, Лев Пушкин.
Биохимик Пушкин оказался полноватым, круглолицым, чисто одетым, симпатичным биохимиком, приемлемого вида, с хорошими манерами, брюнет с ранней сединой, лет сорока. Глаза у него время от времени слезились из-за контактных линз с дефектом — он стеснялся носить очки, о чем тут же и объявил, войдя в бар.