Русский боевик
Шрифт:
— А кто вы такая?
— Вам будет спокойнее на душе, если вы будете это знать? Отвечайте быстро.
— Да.
— Шелест.
— Шелест? Шелест… Э… Какой Шелест? Тот самый, легендарный?
— Благодарю, — сухо сказала женщина, глядя оценивающе на Демичева.
— Шелест — мужчина, — возразил Демичев.
— Сплетни, — парировала женщина. — Впрочем, если вам непременно нужен мужчина, я могу уйти без вас. Ждите мужчину.
Помолчали.
— Решайте, — сказала женщина.
— Что решать?
— Идете со мной или остаетесь?
— Я…
— Вы совершили несколько глупостей за последние пять часов, совершенно непростительных.
Демичев похолодел.
— Например, —
Демичев промолчал. Человек смелый от рождения, он в первый раз в жизни почувствовал безнадежный, леденящий ужас.
— Тем не менее, уговор остается в силе. Только запомните, Демичев. Куда бы вы сейчас не подались, без моей помощи вас нигде не ждут радушные хозяева. Об этом вас предупреждали заранее, и вы кивали головой с важным видом, не так ли. В Москве, в Киеве, в Вашингтоне, в Лондоне, в Париже, в Берлине — вас уберут в течении двух дней, и об этом никто не узнает. Вам повезло — с этой вашей глупостью. Президент Украины, или Франции, обязательно пригласил бы вас к себе, и пообещал бы вас уберечь. Чтобы тут же вас убрать. Президент Белоруссии оказался единственным непосвященным. И он на вас, судя по интонациям, за что-то сердит. Ну, не важно. Отвечайте — идете со мной?
Демичев кивнул.
— Правильное решение. Теперь мне нужно знать, куда вас пристроить.
Она перевернула один из чемоданов, открыла его, и оглядела содержимое.
— По-французски говорите?
— Нет.
— Плохо. По-английски?
— Нет.
— По-немецки?
— Нет. По-испански немного.
— Вот и хорошо. Стало быть, Южная Америка.
— Почему же не Испания?
— Потому что у меня не туристическое агентство. Теперь отвечайте — но говорите только правду, и делайте это быстро, от этого зависит, куда именно я вас определю. Арабескам бонбоньерки и конфетницы не поставляли, находясь на посту?
— А?
— Арабескам. Бонбоньерки.
— Нет.
— А персирианцам?
— Нет.
— А вообще с магометанием дело имели?
— Э…
— Да или нет.
— Нет.
— Ну, смотрите. Теперь так. Вы одеваете вот это… черт… плавать умеете?
— Умею.
— Оденете вот это барахло. И я надену такое же. Мы выйдем в коридор и пройдем восемнадцать шагов. Затем повернем направо. Там дверь на лестницу, а на лестнице окно. Под окном козырек, но не над входом, а просто так. Спрыгнем на козырек, не подвернув ногу. С козырька на землю. Спокойным шагом выйдем в переулок. Переулок ведет к реке. Там сейчас воды по колено. Вставим в хлебальники трубы и похуячим вверх по течению. Затем переправимся. Сядем в катер.
— Какой катер?
— Непотопляемый. Двухместный.
— Э…
— Да?
— Вообще-то наверху стоит вертолет, — сказал Демичев.
— Погода нелетная на дворе. Буря. Осадки. Кроме того, вертолет этот, кажется, упал давеча.
— Куда упал?
— На тротуар. И раскололся. И, кажется, взорвался. Надо было брезентом закрывать.
— А нельзя…
— Нет.
— Что — нет?
— Вы хотели взять с собой кого-то. Нет, детка, увы, нельзя. Я бы тоже кое-кого взяла с собой. И уж точно не вас. Есть у меня тут один на примете…
Все — Марианна, Стенька, Пушкин, отец Михаил, присоединившиеся к ним Нинка с привратником — обернулись, когда в бар, не помня себя, вбежала неровной рысью телеведущая Людмила. Полуголая, босая, с разбитым ликом, с запекшейся в волосах кровью, запричитала в голос студийным контральто:
— Эдик! Где Эдик?! Эдик, спаси меня!
Отец Михаил встал и протянул к ней руку.
— Где Эдик? — повторила она. — Он меня убьет! Где Эдик?
— Эдик сейчас придет, — пообещал отец Михаил, снимая пиджак. — Вот, накиньте, а то холодно.
— Нет! Он меня убьет! И вас всех тоже!
Отец Михаил терпеливо ждал, держа пиджак в руках. Марианна, чуть придя в себя, нарушила Третью Заповедь, и это как-то подействовало на Людмилу, вывело ее из узконаправленности мысли.
— А? — сказала она.
Отец Михаил шагнул к ней. Она позволила ему накинуть ей пиджак на плечи. Он ласково но настойчиво повлек ее к столу.
— Сгинь, — сказал он Стеньке, и Стенька поспешно пересел к суетящемуся, то привстающему, то снова садящемуся, Пушкину.
Отец Михаил усадил Людмилу между собой и Марианной таким образом, чтобы быть между женщинами и входом. Затем он посмотрел на стол, и Пушкин тут же макнул в стакан салфетку и протянул священнику.
— Нас всех убьют, — сказала Марианна убежденно.
— Возможно, — согласился отец Михаил. — Тем не менее, на все воля Всевышнего.
— Это вот… — начал было Стенька.
— Заткнись, — сказал отец Михаил.
В вестибюле раздалось несколько выстрелов. Стенька вскочил на ноги. Нинка, до того смотревшая на всех круглыми глазами, завизжала, а привратник и Пушкин, ненужно пригнувшись, стали пробираться к проему. Оба знали про себя, что они трусы, а у трусов есть лишь два способа существования — подчиняться трусости или преодолевать ее действием. Вот и пошли оба — смотреть, что происходит. Привратник, легче и моложе Пушкина, дошел до проема первый, и входящий в сопровождении двух людей в хаки бармен Олег сходу сбил его с ног яростным ударом в глаз. Пушкин, оказавшись чуть сбоку, у стойки, преодолел трусость еще раз, захватил со стойки пустую бутылку с намерением использовать ее как холодное оружие для ближнего боя в закрытом помещении с ограниченным пространством для маневрирования, но в этот момент один из людей в хаки выстрелил, не целясь, из пистолета — и Пушкин, ударившись головой о стойку, упал на пол.
— Иди сюда, стерва, не прячься за попом! — потребовал Олег.
Отец Михаил встал, закрывая собой Людмилу. Завизжали одновременно Марианна и Нинка.
За спиной Олега и двоих в хаки раздался вдруг голос — Эдуард спокойно и зычно, как маститый поэт перед микрофоном, отчеканил:
— Олег Кречет, вы арестованы. Бросайте оружие. Все трое.
Свет погас. Сразу за этим на тысячную долю секунды запоздав, разразился взрыв — возможно, в подвале, возможно рядом с гостиницей — в любом случае, пол и стены дрогнули, посыпалась со столиков, стойки, и полки за стойкой стеклотара. Эдуард, боясь в темноте попасть в кого-нибудь помимо Кречета и потом об этом пожалеть, рванулся вперед. Справа закричали, он схватил кого-то, кто-то сзади больно ударил его в позвоночник. Снова завизжали женщины. Раздался выстрел, вспышка осветила помещение, но в чудовищном хаосе мечущихся тел нечего нельзя было понять. Затем от проема дали автоматную очередь — очевидно, поверх голов, и сразу включился снова свет. То ли генератор в подвале оправился от шока, то ли взорвалось не в подвале — бар осветился.
Неудавшаяся барыня Аделина стояла в проеме с автоматом наизготовку.
Стенька, сообразив, что держит мертвой хваткой вовсе не Кречета, и даже не одного из людей в хаки, а пытающегося придти в сознание Пушкина, сполз с него и встал на ноги, озираясь. Эдуард взглядом оценил обстановку, кинулся к двери в банкетный зал, распахнул ее. Пусто. Нет, они ушли — мимо Линки — в вестибюль. Линка стоит в проеме с гаубицей в руках, ничего не заметила — и то благо. Не хватало только, чтобы Кречет ее пришил. Партизанка хуева.