Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира
Шрифт:
Но обо всем по порядку.
Вчера был эпохальный день — утвердили в последнем чтении закон об уголовной ответственности за употребление бранных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств официально закреплено архаичное, но не имеющее никакой негативной смысловой нагрузки слово «быдло». Также решено использовать производные «быдлован» и «быдлоюзер» — в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой речи разрешено самоназвание «мелкие», но из официальных документов позорное словосочетание «маленький человек» изгнано — отныне и навсегда.
Наша партия добивалась этого более полувека, и еще несколько лет назад
— Ну и что такого? Они же действительно маленькие…
А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» — конечно, если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личного рейтинга никому из них не хотелось.
Но мы продолжали борьбу — тогда казавшуюся безнадежной.
В старинной классической музыке, которой увлекалась моя Люсиль, был такой термин — «колбаса». Постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжелые дни мне казалось, что вся наша жизнь — такая вот колбаса, старинная заезженная пластинка, снова и снова проворачивающаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас наступать на те же самые грабли.
Постоянное стремление разделить людей на сверх- и недочеловеков. Постоянная борьба за власть — и коллективное попинание тех, кому в этой борьбе не повезло. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы евгенистов, но продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так исторически сложилось, — это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не добьемся, слишком все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.
И вот — свершилось.
8 сентября 206 года после Евгенической Реформации
Эта дата войдет в историю как Великий День — так думал я, удирая с официального торжества после первого же тоста: хотелось немедленно разделить радость с теми, кто заслужил ее более всего.
Дома ждала жена, но она наверняка уже все знает, из зала велась прямая трансляция. Люсиль не могла ее не смотреть, этот проект — наше общее детище, шестой и самый любимый ребенок, отнимавший больше времени, чем любой из пяти настоящих. С Люсиль мы отметим вечером, а сейчас следовало порадовать тех, кто вряд ли смотрел тиви.
Я спешил в Мемориал.
Когда-то эти районы называли «резервациями» или даже «спальными», но те времена, к счастью, давно миновали. Колючая проволока, в несколько рядов окружавшая участок города, ныне съедена ржавчиной, и ужасные те слова тоже истрепались и вышли из употребления. Рыжие ошметки уничтоженного временем ограждения иногда попадаются между стенами полуразрушенных домов — они меня радуют, эти уродливые фрагменты прошлого.
Они показывают, насколько мы изменились.
Сейчас даже представить невозможно, чтобы часть города, здание или просто клочок земли был окружен колючей проволокой или забором. Однажды я попытался объяснить концепцию принудительного ограничения свободы своим детям, но не добился успеха. Они так ничего и не поняли, переспрашивая все время:
— Но забор-то зачем? Ведь он же мешает! Если забор, то как входить? И выходить как?
А потом Лайса, самая младшая, принялась смеяться и хлопать в ладошки — она решила, что папочка шутит. И они все смеялись вместе с ней: и двойняшки, и старший, Тимоти — уже вполне себе такой солидный первоклассник. И я тоже смеялся и утирал с глаз слезы радости. Это прекрасно, что дети больше не понимают такого!
Я шел по знакомой улочке между привычно обшарпанных Домов с картонками в оконных проемах, аккуратно перешагивая кучки мусора и здороваясь со встречными. И радовался, когда со мною здоровались в ответ или просто кивали. Десять лет назад, когда я начинал, добиться ответного «привета» — или даже просто вежливого кивка! — от местного быдла считалось невиданным достижением. А сегодня со мною здоровается чуть ли не каждый пятый. И некоторые даже не в ответ, а сами. Сами! И не все из них ходили в мою группу, раньше я не обращал внимания, а сегодня как громом среди ясного неба. Это ли не прогресс и не доказательство?! Значит, и между собою они тоже могут общаться и обучать друг друга, значит, наши труды не пропадают даром!
Жену я застал в клубе.
Как я мог только подумать, что моя деятельная Люсиль в столь важный и радостный день усидит дома и будет терпеливо дожидаться мужа с работы подобно средневековой домохозяйке! Конечно же, ей пришла в голову та же самая мысль, что и мне, — праздник будет неполным без наших развивающихся друзей, даже мысленно я не хочу называть их подопечными — это оскорбительно.
Люсиль очень энергична, но не всегда правильно оценивает ситуацию. Вот и сейчас она включила большой экран во всю стену ауди-зала и отыскала новостной канал. И теперь пыталась втолковать что-то собравшемуся в зале быдлу, радостно улыбаясь и широко размахивая руками, такая прекрасная в своем порыве, что у меня защемило в груди. Я хотел бы еще полюбоваться ею, но положение следовало спасать — кое-кто из быдлован уже начал проявлять первые признаки скуки, этого нельзя допустить, если не хочешь потерять аудиторию и закрепить негативный рефлекс, они ведь куда легче положительных закрепляются, иногда буквально с первого раза…
Громко хлопнув в ладоши, я шагнул в зал. Взмахнул обеими руками вверх, через стороны. И замер, улыбаясь навстречу обернувшимся лицам.
Вот чему никак не научится Люсиль. Широкие резкие жесты очень эффективны. Но ими, как и любым сильнодействующим средством, нельзя злоупотреблять, иначе наступает привыкание. Так природа устроила, и между обычным человеком и быдлованом разница невелика, что бы там ни утверждали евгенисты. Просто мозг обычного человека с раннего детства подвергается массовым атакам раздражителей и постепенно адаптируется. Быдловане куда ближе к природе, а потому быстро утомляются и теряют интерес.
В работе с ними главное — вовремя делать развлекательные паузы.
Вот как сейчас, например.
— Дядяденс! — кричит Вьюн, я узнаю его по щербатой улыбке и рыжим косичкам. — СбачкаІ Дядяденс!
Меня окружили, радостно дергали за одежду, выкрикивали приветствия. Вьюн пробился, сияя жутенькой улыбкой, в которой с прошлой нашей встречи зубов еще поубавилось. Протянул мне фонарик из гуманитарного набора и протараторил:
— Првет, Дядяденс! Сбачка гавк! Кажи сбачку, а?!
И я зажег фонарик и показал им «собачку» — на стене, тенью от ладони с оттопыренным мизинцем, при движении которого собачка «гавкала». Люсиль смотрела осуждающе.
Поиграв минут десять тенями на стене, передал фонарик одному из учеников и попытался «сделать собачку» ладонью Вьюна. Мимоходом удивился ее чистоте, но потом учуял запах фисташкового мыла и понял, что Люсиль не преминула первым делом прогнать всех через процедуру умывания, с гигиеной у нее строго.
Я аккуратно прижал большой палец Вьюна к ладони сбоку, чтобы крайняя фаланга торчала ушком, потом помог оттопырить мизинец, придерживая при этом вместе остальные пальцы. Вьюн способный, многие вообще не могут шевелить пальцами по отдельности.