Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира
Шрифт:
— Не слышал я раньше, чтоб ты так говорила, — потупился я.
— Раньше — это сколько? Пятьсот лет? Тысячу? Мы ведем так себя, потому что нас так выучили. Натренировали. Мы же Дети, нам нельзя рассуждать по-взрослому. И не надоело тебе все это? Чем мы занимаемся? И как с нами обращаются? И то, что мы выглядим как десятилетние дети?
— Мы и есть Дети, — сказал я. — А десятилетние или тысячелетние — неважно.
— Мне — важно! Во время Постсингулярности я была бы уже старухой. А еще раньше — не знаю, остались бы от меня даже кости. А вот теперь я навечно ребенок!
— Не навечно.
— Да? Ты вот, например, хочешь,
— Нет, конечно.
— И я тоже не хочу. Никто не хочет. И значит, мы навечно Дети.
— Но ведь можно стать Взрослым и по-другому?
— По какому по-другому? Ты хоть раз об этом слышал?
Как всегда, когда меня что-то интересовало, я спросил Систему. Но ответов не было.
Система же может восстановить любого Ребенка. А Взрослых, получается, восстановить нельзя?
«Можно восстановить любого человека».
Почему тогда не восстановили папу Эрни?
«Информация для Взрослых».
Он ведь хотел умереть? Почему?
«Информация для Взрослых».
Сколько времени нужно ждать Ребенку, чтобы стать Взрослым? Без того, чтобы его мама или папа умерли? Дети играют, но и Взрослые тоже играют. В реконструкцию, в лингвогенез, как мама. Какая разница? Какой во всем этом смысл?
«Информация для Взрослых»
А если я спрошу у мамы? Она мне ответит?
«Нет».
Можем мы с мамой выключать Систему, чтобы поговорить?
«Информация для Взрослых».
Я хотел рассказать обо всем Киму, но ему было не до того. Он стоял в окружении других Детей и азартно о чем-то рассказывал, подпрыгивая и махая руками. Похоже, он то ли выдумал, то ли узнал от Системы новую игру.
— Разбиваемся на две команды, нужны поле, двое ворот вот таких здоровых с сеткой и мяч. Мяч пинают ногами и пытаются попасть в ворота. Это одна команда, а другая не дает. И наоборот. А когда мяч попадет в ворота, значит, плюс одно очко команде. Классная же игра, гораздо лучше прыжков на бетон, да, Биф?
Владимир Бутрим
Зеркало без героя
Ніе Rhodiis, hie salta [1] .
В тот день я проснулся поздно. Зачитался накануне вечером «Вариантом „Прим“», как давно уже не случалось со мной. И всю ночь то принимал судьбоносные для страны и мира решения, обремененный непостижимым грузом ответственности и маршальскими звездами на погонах, а то заходил в хвост и валил, пользуясь преимуществом на вертикальном маневре, американские «Сейбры» в раскаленном арабском небе.
1
Здесь Родос, здесь прыгай (лат.).
В реальном мире за окнами девятиэтажки тоже плавился зной. Идти никуда не хотелось, разве
На улице стояла невероятная духота. Выплыв, распаренный, из тесного салона маршрутки, я всеми фибрами души алкал хоть немного прохлады. Как это порой случается, небо вняло моим пожеланиям с чрезмерным усердием. Откуда ни возьмись налетел шквальный ветер, пригнавший себе в сообщницы огромную косматую тучу. В недрах ее заворчало, грохнуло, и на землю обрушился ливень. Красная футболка моя, бывшая влажной от пота, мгновенно промокла до нитки. Спасаясь, я заскочил под навес заброшенной автобусной остановки, где и переждал разбушевавшуюся внезапно стихию. К счастью, все длилось недолго. Дождевые капли еще с мягким шелестом срывались с деревьев, а я уже зашагал по дорожке вдоль кирпичной ограды упраздненного предприятия.
Когда из-за угла заросшего бурьяном забора выскочил краснозвездный грохочущий паровоз, удивиться я не успел. Что есть прыти рванулся в сторону, а он, черный, блестящий, мокрый, обдал меня клубами пара и покатил, уверенно набирая ход, дальше. Машинист, загорелый, с испачканными сажей светлыми волосами, крикнул на прощание что-то витиевато-нецензурное, но за грохотом слов было не разобрать. Я остался стоять у самого края насыпи, по которой бежали удивительно новенькие, блестящие рельсы. Будто не врастали они, забытые, в землю, не ржавели, заброшенные, все эти годы. Будто не прорастали между гнилых рассохшихся шпал наглые толстые стебли лебеды и репейника.
Приходя в себя, огляделся — что-то еще было не так, кроме внезапно вернувшихся в пору собственной юности железнодорожных путей и едва не переехавшего меня нахального паровоза. Что-то не укладывалось в привычную для глаз картину. Забор? Нет, забор был «мой», знакомый. Правда, он тоже помолодел, втянул отвисший живот и расправил плечи. А может, это гроза так хорошо отмыла его старые кости? Гроза… я поднял взгляд к горизонту, где всего минуту назад вдалеке над крышами облезлых девятиэтажек клубились набрякшие облака и косые нити дождя сшивали небо и землю… Облака висели. Домов не было! Весь огромный, построенный на моей памяти микрорайон исчез, словно смытый ливнем!
Обеспокоенный, я повернул вспять и сначала пошел, а потом побежал, все быстрей и быстрей, будто бы еще мог успеть на какой-то немыслимый, отправившийся вне всякого расписания, поезд.
Когда ставший неимоверно длинным забор свернул вправо, худшие опасения подтвердились — вместо «сталинских» трехэтажек, чьи желтые стены еще недавно виднелись в просветах разросшегося призаводского парка, простирались шеренги бараков. Сам парк едва угадывался в робком рисунке нескольких асфальтированных тропинок, обрамленных жиденькими, чуть зеленевшими прутиками. А там, где когда-то бетонный микрорайон «брежневок» остановился в своем наступлении на ветшающее трехэтажное прошлое, простирался необъятный пустырь.