Русский флаг
Шрифт:
Прайс брезгливым жестом положил газету на тростниковый стол.
– Если сведения о Петропавловске так же точны, как сообщение о дезертирстве с "Президента", - процедил он, - то гарнизон этого русского порта следует исчислять примерно в четыреста - пятьсот человек.
Никто не поддержал его.
– Такая цифра, - продолжал Прайс, помолчав, - отвечает рассказам купцов и китобоев, которых нам удалось опросить.
Все молчали.
Прайс вопросительно посмотрел на Депуанта, плохо переносившего тропическую жару.
– Я убежден, что мы справимся с ними, - сказал Депуант и, неопределенно махнув рукой, утер платком лицо, по которому обильно стекал пот, - сколько бы их там ни было, четыреста или четыре тысячи. Конечно, если
– Камчатка - страна вечных снегов и белых медведей, - глубокомысленно сообщил английский консул.
– Согласен! На все согласен!
– буркнул Депуант и в притворном отчаянии развел руками.
В разговор вмешался Виллье. Все умолкли, вслушиваясь в его тусклый, дистиллированный голос, лишенный живых интонаций.
– Газета не должна вызывать вашего раздражения, господин адмирал. Этот листок, как и все подобные ему, тем и полезен, что он сообщает заведомо ложные сведения. Пресса превратилась бы в страшный бич человечества, вздумай она давать точную информацию. Она разоблачала бы политиков, упрощала бы труд полководцев, лишая его риска, а значит, и некоторой части славы, уничтожала бы хитроумные комбинации деловых людей. Пусть знает мир, что в Петропавловске четыре тысячи хорошо вооруженных солдат, хотя это ложь, фантастика, миф.
– У Виллье неприятный рот; верхний ряд зубов карнизом нависает над нижней губой, над тупым и бесхарактерным подбородком. Чувствовалось, что этот человек не выдержал бы пустякового испытания на море, ничтожной опасности, боли, голода - всего, что выпадает на долю моряка, и оттого его правота особенно раздражала офицеров.
– Если вам случится покорить Петропавловск, мир воздаст вам величайшую хвалу, как победителям многочисленного гарнизона. Потерпев поражение, ищите газету вернее, наймите газету, - способную доказать, что гарнизон Петропавловска насчитывал восемь тысяч стрелков, - и ваша честь спасена.
– А по-вашему, сколько там солдат?
– резко спросил Никольсон, которого больше других злил менторский тон Виллье.
– Немногим больше, чем полагает господин контр-адмирал. Может быть, шестьсот. Не более семисот. Но дело не в этом. Русские плохо вооружены, у них нет нарезных ружей. Ваши стрелки будут иметь большое преимущество. Когда Виллье закрывал рот, редкие, расширявшиеся книзу зубы ложились на вялую губу.
– Необходимо знать, где находятся русские фрегаты. "Аврора" ушла из Кальяо, не простившись с вами. Капитан "Дианы", господин Лесовский, очень любезный, обязательный господин, не явился ко мне с прощальным визитом. Я был бы рад передать ему привет, письмо. Я и раньше думал, что "Диана" уйдет в Петропавловск. "Полинезиаль" убеждает меня в том, что я прав.
– Виллье сложил руки на груди, протянул вперед ноги в щегольских сапогах, которые все же не могли скрыть две неприятно выпиравшие косточки больших пальцев.
– "Оливуца", несомненно, там. Господин Назимов, командир фрегата, ушел в Петропавловск из Гонолулу. Мы провожали его всем нашим тесным дружеским кругом. "Камчатка", надо полагать, привезла провизию. Есть основания думать, что и третье судно, о котором упоминает заметка, - сорокачетырехпушечный фрегат не выдуман газетой. Это "Диана".
– Или "Аврора", - сказал Никольсон.
– Может быть, - согласился Виллье.
– Хотя я лично думаю, что "Аврора" ушла в Ситху и займется крейсерством у берегов Калифорнии. Лавры "Эссекса" и нашего славного капитана Портера не дают покоя русским.
Никольсон ожесточенно сжал челюсти. Прайс тоже находил это замечание Виллье бестактным в обществе офицеров флота ее величества.
Через два дня Прайс, после новых мучительных колебаний, принял решение.
Соединенная эскадра немедленно отправится к берегам Камчатки. Если ему удастся захватить врасплох корвет "Оливуца" и один из русских фрегатов, он уничтожит почти половину неуловимого
Прайс твердо надеялся застигнуть эскадру Путятина или часть этой эскадры в Петропавловске. Может быть, там и назначено место зимовки. Слухи о каких-то гаванях в Татарском проливе, о каких-то открытиях русских на Амуре недоверчивый Прайс относил к числу легенд, в которых нет недостатка на море. Если судьба и на этот раз будет благоприятствовать ему, соединенная эскадра одним ударом покончит с морскими силами русских на Тихом океане. Слава богу, худшее время осталось позади. Апрель, май и июнь - самые трудные месяцы для плавания у берегов Камчатки - миновали. Кончились сплошные туманы, утихли непокорные ветры, бросавшие суда на пустынные скалистые берега. С попутным ветром, задувшим 25 июля, Дэвис Прайс рассчитывал быстро достичь Петропавловска. Построив суда в кильватерную колонну, он отправился в путь.
Ветер, который сначала дул в корму, сменился порывистым галфиндом и заставил Прайса уклониться в сторону, но эскадра благополучно двигалась к цели. Все спокойно, только в душе Прайса было по-прежнему пасмурно, хмуро. По ночам ему виделся Виллье с черными впадинами вместо глаз, тонущие купеческие корабли, матросы, хватающиеся за обломки мачт; тюки хлопка, уходящие в воду, и газетные листы, падающие на него с тяжестью свинцовых плит.
АВГУСТ
I
Наступил август, а сигнальщики с Дальнего маяка не тревожили жителей Петропавловска известиями о чужих кораблях. После прихода "Двины" в порту наступило затишье. Изредка разве мелькнет в заливе рыбачий парус да медленно проползет на плоском брюхе плашкоут, груженный кирпичом или углем. Уже и птицы стали сбиваться в стаи, готовясь к отлету. По утрам клоктуши и казарки подымали деловой галдеж, не похожий на звонкие весенние крики или ликующие летние призывы. Были они чем-то озабочены, встревожены, выбирая вожака в дорогу или обсуждая подробности небесных маршрутов.
В Камчатке лето кончается сразу же после первых заморозков. Осень расползается желтизной и пятнами багрянца, сушит листву, а ночные ветры сбрасывают ее на тронутую инеем землю. Но пока еще, в солнечный воскресный день середины августа 1854 года, когда компания молодежи отправилась из Петропавловска на прогулку к Светлому ключу, лето было в полной силе. Дружно вставали травы после июльского покоса, багряные кисти рябины были разбросаны в сочной, налитой влагой и теплом зелени.
Общество, собиравшееся по вечерам в гостиной Юлии Егоровны, за несколько недель привыкло к аврорцам, включило их в круг своих интересов и продолжало прежнее неторопливое существование.
Из офицеров в рыцари ломберного стола был принят один-единственный Тироль, как равный, не затмивший, однако, ни судьи, ни правителя губернской канцелярии, - они обнаруживали за вистом такую меткость ума и выдержку, какую нельзя было в них и заподозрить. Тироль часами просиживал за ломберным столом, хмуря тонкий профиль с прямым носом и четко, словно резцом гравера очерченными, правильными губами. Молчание, нарушавшееся только короткими и только к делу относящимися репликами, было ему по душе. Константин Пастухов так непростительно помолодел в Петропавловске, что, с легкой руки Юлии Егоровны, его все стали называть Костенькой с такой нежностью, которая могла повредить продвижению по службе. Братья Максутовы оказались и здесь в центре общего внимания: Александр - в роли спорщика и мизантропа, Дмитрий - весельчака и души общества.