Русский Харбин
Шрифт:
Китайцы при первой же возможности постарались арестовать атамана Калмыкова. Поводов к этому у китайской стороны было немного. Главной целью ареста, безусловно, была месть атаману за бесславную ретираду китайских судов из российских территориальных вод в 1919 году. Оказавшись в китайской тюрьме, атаман, не веря в международные законы и их незыблемость, при первой возможности убежал из нее. Больной, он скрывался некоторое время в доме русского консульства в Гирине, но, кем-то выданный, был захвачен китайскими жандармами. В те годы китайцы перестали считаться с экстерриториальностью русских дипломатических учреждений в Китае.
25 августа 1921 года арестованный атаман Калымков был увезен ими в неизвестном направлении. Личность этого атамана мало чем отличалась от многих подобных ему пассионарных людей, волнами смуты выброшенных на поверхность политической жизни Дальнего Востока тех лет. За ним, разумеется, числились и неблаговидные поступки, такие как убийство полковника Февралева — его главного соперника в борьбе за атаманскую булаву Уссурийского казачьего войска. Но вместе с тем налицо были и некоторые благородные черты его натуры — отказ от комфортабельного переезда в поезде в безопасное место под охраной японцев, как выехал, например, штаб Приамурского военного округа, вместо которого он принял личное участие в походе с отрядом под командованием старшего начальника генерала Суходольского. Генерал Суходольский, ушедший со своими людьми на Харбин, позволил желавшим остаться в Фугдине распорядиться своими судьбами в соответствии с собственными убеждениями. Часть из них, обмороженные истощенные русские люди, чувствовали себя брошенными на произвол судьбы в этом богом забытом уголке китайской цивилизации. Те из сомневавшихся беженцев, кто мог и хотел избежать унижений плена, имея деньги или вещи для продажи, поспешили вслед за ушедшим отрядом Суходольского, отправившись в Харбин. Те немногие, кто остался в Фугдине, был вскоре арестованы китайцами и отправлены под конвоем по льду Сунгари в станицу Михаиле-Семеновскую на реке Амур. Там их передали советским пограничникам и войскам ОГПУ, которые конвоировали несчастных на территорию СССР, где потом, по слухам среди местных жителей, их зверски замучили. Больные и недавно оперированные участники отряда Калмыкова, которых по соображениям гуманности китайская сторона не выдала советским властям, дождались в Футдине навигации и на первом же пароходе были перевезены в Харбин.
Глава седьмая
Курс выживания в Харбине
Как известно, когда в начале 1920-х годов в Харбине стало появляться все больше и больше русских беженцев, большая их часть состояла из бывших солдат и офицеров армий Колчака, казачьих корпусов Семёнова и отряда барона Унгерна. К ним можно добавить представителей более мелких военизированных групп — белоповстанцев и чинов Земской Рати генерала Дитерихса, казаков Уральского и Оренбургского казачьих войск. После массовых исходов продолжились небольшие — малыми группами, а то и поодиночке бежали бывшие подданные Российской империи от власти Троцкого и Ленина. И почти всегда путь дальневосточников лежал в Харбин. Город и волшебная страна, где не существовало советской власти и жизнь продолжала протекать в цивилизованных формах, манили к себе неискушенных беглецов. А что же было в действительности? В действительности пришедшая к власти китайская администрация дала понять русским служащим железной дороги, что их время ушло, и теперь они обязаны рассчитывать лишь на благосклонность китайских властей в решении собственных судеб и трудоустройства. В качестве альтернативы им предлагалось возвращение на родину, именуемую теперь странным сокращением «СССР». День за днем все отчетливее понимали перемены в своей жизни разнообразные по своему социальному статусу русские люди — беженцы и технические специалисты, старожилы харбинских особняков и бездомные вчерашние белые воины.
Понимали две основные и главные вещи — что положение их в городе, да и вообще в Северо-Восточном Китае навсегда изменилось к худшему, и что выбор действий у них оставался небольшой.
«Старожилы» сначала просто ворчали, пытались выстроить отношения с китайской администрацией железной дороги, и порой выигрывали споры о своей незаменимости, ибо действительно были специалистами, знатоками железнодорожного дела, и заменить их китайцам было попросту некем. Своих кадров в Китае в ту пору было необычайно мало, да и сама возможность правительства перебросить их на северо-восток для крупномасштабного принятия дел у русских управленцев и инженеров отсутствовала. Поневоле приходилось продолжать пользоваться услугами русских специалистов, и даже идя на всякого рода компромиссы в виде сохранения относительно высокой оплаты труда. Ярким тому подтверждением явилось назначением китайцами начальником Особого Района Трех Восточных Провинций русского управляющего КВЖД, харбинского инженера путей сообщения Б. В. Остроумова.
Но если технические специалисты, служащие на КВЖД, еще могли рассчитывать на неизменность своего статус-кво, то очень многие из числа перебравшихся в Харбин военных и обыкновенных беженцев просто не могли найти работу по причине невостребованности своих умений и знаний и потому принуждены были влачить жалкое существование. Невыносимые условия быта побуждали целые семьи и отдельных эмигрантов к отъезду на юг, всегда считавшийся благодатным, и большинство русских людей, еще в середине 1920-х перебралось в Шанхай. В Харбине стали закрываться русские школы, институты, больницы, торговые дома… А те эмигранты, что все же решили остаться в Харбине, по недавно приобретенной «демократической» думской традиции раскололись на несколько «фракций» и стали соперничать друг с другом, упражняясь, как это водилось в российских думах до 1917 года, в политической риторике. На правом фланге местных демагогов группировались силы, боровшиеся с большевиками и не смирившиеся со своим поражением, но не желавшие ничего предпринимать для активной борьбы. На левом, не без помощи заезжих большевистских советников, развернули свою деятельность в поддержку советской власти Объединенная конференция профессиональных, политических и общественных организаций полосы отчуждения и сильные левые профсоюзы. Возникло даже местное движение за «смену вех» в отношении большевиков, но, не получив должной поддержки со стороны харбинской общественности, рассеялось и приказало долго жить. Наблюдая бессмысленность политической риторики о судьбах России между соперничавшими политиканами в то время, когда собственное будущее русских в Маньчжурии становилось все менее предсказуемым, исследователь харбинской политической жизни тех лет сделал одно важно наблюдение, говоря о потере частью эмиграции уважения в глазах местного населения: «Эмигранты-беженцы встревожили и всколыхнули не только мир железнодорожников в Манчжурии, они потрясли и весь Китай. Впервые китайский народ осознал, что бедность, лишения, беззащитность, бесправие, полуголодное существование не только удел кули. Он увидел, что это стало и уделом русского беженца. Впервые до сознания китайского народа дошло, что «белые люди», которых он до этого знал как могущественных, богатых, утопающих в роскоши и неге в полудворцах и виллах Шанхая, Тяньзиня, Циндао, могут оказаться такими, как и русские беженцы…» [15]
15
Балакшин Петр. Финал в Китае. T. 1, Сан-Франциско— Париж — Нью-Йорк, Сириус, 1958.
Впрочем, с самого начала, со времен фильтрационных и карантинных лагерей на границах с Россией в начале 1920-х годов, на содержание русских, прибывших походным порядком и сдавшихся на милость китайцев, их правительство отпускало средства, едва достаточные для полуголодного существования людей. Да и после, когда части «отфильтрованных» новых эмигрантов было позволено выбрать себе новое место жительства в Маньчжурии, местные русские старожилы Харбина встретили их далеко не доброжелательно. Ведь десятки тысяч нуждающихся соотечественников нарушили безмятежный быт железнодорожников, заставив призадуматься о том, что и их собственное положение стало не таким прочным, как доселе казалось. А вскоре «коренные» жители Харбина смогли убедиться лично в том, что политический раздор между Китаем, СССР и Японией из-за КВЖД в случае возникновения масштабного вооруженного конфликта грозит выбить из-под ног прочную основу и их существования. Впрочем, постепенно обе «партии» — старожилов и беженцев, осознав неизбежное единство судьбы, свыклись с существованием друг друга. «Все ж мы русские люди», — утешали себя и те и другие. Мемуарист утверждал, что «последние нашли в первых то, чего им не хватало: людей более высокой культуры, характера, предприимчивости, выдержки». [16]
16
Указ. соч.
Так, например, после учреждения на русском Дальнем Востоке советской власти многие частные пароходовладельцы, державшие свои коммерческие суда на Амуре, сочли за благо увести свои суда за границу, чем крайне оживили харбинское речное пароходство и грузообороты города. Созданное в Харбине Русское общество судовладельцев, на общественных началах занималось изучением фарватеров рек, пригодных в перспективе для судоходства, оставило после себя многочисленные описания створов и вех по берегам маньчжурских рек. Члены этого общества составили лоции для Сунгари, Пони и Уссури. Впрочем, и не особо состоятельные русские беженцы, прибыв в Маньчжурию, спасаясь от большевистского террора, стали основателями совершенно новых для этого края отраслей промышленности и торговли, занявшись маслоделием, сыроварением, виноделием и изготовлением консервов. Те, кто еще недавно спасал свою жизнь, убегая из Советской России, в относительно спокойных условиях маньчжурской действительности оказались весьма жизнеспособными и предприимчивыми, вложив часть вывезенных капиталов в покупку земельных участков и постройку домов. Как ни странно, но именно благодаря беженцам времен «русской смуты» в Харбине сильно возросло домостроительство, и, как следствие, возле города и в его окрестностях появились новые предместья и поселки, с населением, включая сам город, к 1934 году в полмиллиона человек.
При их деятельном участии в Харбине стали открываться новые рестораны, возникли производственные артели всякого рода ремесел, мастерские по выточке ключей, мелкому и среднему ремонту бытовой утвари, комиссионные, конторы по спросу и предложению. Именно беженцам — чинам белых армий Дальневосточья — харбинцы обязаны появлением на своих улицах первых такси — парка обветшавших автомобилей иностранного производства, лихо управляемых элегантными офицерами в выцветших френчах без погон и залихватских фуражках со следами былых кокард. Они были всегда готовы доставить пассажиров в любом направлении, в том числе и на увеселительные прогулки за город. У стоянок такси стихийно стали возникать разнообразные «погребки», где перед дальней поездкой любой желающий мог вкусно поесть, сопровождая обед недорогой харбинской водкой. В городе бойко заработали новые кабаре, рестораны, ломбарды, в которых с легкой руки беженцев накапливались у ростовщиков коллекции драгоценностей, золота, наград, мехов и фамильного серебра. Деятельность большинства открытых новыми эмигрантами предприятий была сосредоточена на обслуживании досуга мало обремененных делами людей Харбина — состоятельных иностранных и консульских служащих, представителей разведок, в том числе и иностранного отдела ОГПУ. Одним из наиболее посещаемых мест был харбинский «Яр», созданный по образу и подобию знаменитого московского. ОГПУ, в лице своих харбинских работников Сошникова, Кузнецова и Пичугина, вело сбор оперативной информации путем вовлечения в круг информаторов ресторанных див, официанток и просто скучающих любительниц авантюрной жизни, обещая им самые разнообразные поощрения — от дарования советского гражданства до выплаты поражающих воображение сумм. Современники единодушны в признании, что, как правило, обещания эти не выполнялись. Многих инициативных дам ОГПУ просто использовало «втемную» для распространения дезинформации и сбора интересующих данных, а жаловаться на некорректность обращения незадачливым информаторам было некуда.
Игры с разведкой некоторых особо доверчивых харбинцев кажутся теперь детским лепетом в сравнении с небывалым расцветом наркоторговли в Харбине в середине 1920-х годов. К традиционно распространенным занятиям харбинских теневых дельцов, промышлявших контрабандой драгоценностей на линии КВЖД, в те годы добавилось изготовление и сбыт наркотиков отдельными этническими группами, склонными к стремительному обогащению без приложения особых стараний. Так, опиум в Харбин доставлялся из Приморья, где незаконно проживавшие корейцы засеивали маком огромные пространства, специально подготовленные для этого в Уссурийской тайге, куда не проникала рука советской власти. Опиум провозился в Харбин в паровозах, в вагонах с электрическими генераторами, в вагонах-ресторанах, в пассажирских купе за разборными стенками, в пачках, обернутых в свинцовую бумагу и резиновую ткань для сокрытия его специфического запаха. За доставку опиума курьерам платили от двух до пяти китайских долларов. Опиумный бизнес в Харбине был сосредоточен в руках корейца по фамилии Пак и некоего таинственного господина по фамилии Вульфович. Лица, ведающие доставкой, заранее договаривались с китайскими таможенными чинами, платя им за беспрепятственный пропуск «товара», в результате чего, доставленный в харбинские опиумокурильни, он стоил многократно дороже, но продолжал неизменно пользоваться спросом. Еще одним, весьма доходным бизнесом теневых предпринимателей Харбина 1920–1930-х годов была контрабанда драгоценностей, конфискованных советским правительством у репрессированных граждан и направляемых через Маньчжурию на продажу на иностранные рынки драгоценных металлов. Обеспечением беспрепятственного провоза через границу драгоценностей и их продажей в Харбине ведали люди, тесно связанные с советскими учреждениями, регулярно поставлявшими товар из СССР, но не желавшие предавать огласке происхождение ценностей. Контрагентами ОГПУ в городе становились, по утверждению современников, арендаторы вагонов-ресторанов и станционных буфетов, припрятывавшие передаваемые им драгоценности, а также ведущие переговоры о беспрепятственном провозе товара с китайской таможней. Традиционно привокзальные буфеты в Харбине принадлежали выходцам из Грузии. Многочисленные кавказцы, обслуживающие в вагонах-ресторанах, прицепляемых к транзитным поездам, следовавшим из СССР на юг Китая через Маньчжурию, были вовлечены в этот бизнес и обладали советскими паспортами, что облегчало им контакты с основными поставщиками товара из соответствующих советских учреждений. Средства за вывезенные и проданные за рубеж золото и драгоценные металлы использовались советской властью в ходе различных внешнеполитических операций, считавшихся важными с точки зрения деятельности Коминтерна. Когда не хватало «государственного» золота, советские представители без тени сомнения обращались к своим харбинским контактам — знаменитым в теневой среде харбинским городским дельцам — Аполлонову, Берковичу, Бесеновичу, Утвескому или Шихману. Последний, на выгодных для себя условиях, ссудил как-то раз советских представителей слитками золота для финансирования военных операций между конфликтующими китайскими сторонами, когда генерал Фэн Юйсян согласился на сделку с коминтерновцами ввиду того, что маршал Чжан Цзолинь не предложил ему ожидаемого объема золота в обмен на вооруженную поддержку.
Нельзя сказать, что борьба с теневой экономикой в городе совсем не интересовала полицию Харбина. Впрочем, русская полиция как институт была отменена сразу же по захвату дороги китайской администрацией, а новая, которой руководили китайские чиновники, не определила в числе своих приоритетных задач борьбу с экономическими преступлениями. Более того, никакая, даже самая энергичная, работа по обузданию наркоторговли или контрабанды не могла быть эффективно доведена до своего конца ввиду слабости самой системы правосудия, пришедшей в упадок, после того как русские суды были отменены.