Русский Харбин
Шрифт:
В 1937 году Харбин, как и вся зарубежная Россия, пышно отметил 100-летие кончины величайшего русского поэта А. С. Пушкина. В следующем году торжества были посвящены 950-летию крещения Руси. Молодежь, впитывая эти идеи, все больше осознавала важность национального достоинства и прав, что помогло многим пережить новую волну притеснений со стороны оккупационных властей, когда в июле 1937 года Япония продолжила военные действия в Китае с целью подчинить себе всю его территорию, и харбинские русские эмигранты подверглись строгому полицейскому контролю. В зоне повышенного внимания японцев находились и православные епархии. Влияние епископата на умы самых широких слоев русского населения раздражало японскую администрацию, стремившуюся подчинить себе начальника православной Духовной миссии в Пекине и священнослужителей Харбинской епархии. Попутно японцы стремились завладеть значительной частью церковного имущества, собранного накоплениями и стараниями клира. Так как по вполне понятным причинам начальник православной миссии в Пекине не пользовался ни доверием, ни уважением японских оккупационных властей, после создания нового марионеточного государства Маньчжоу-го владыка Виктор был даже принудительно вызван японскими военными властями в Харбин. Там ему под страхом объявления его военным преступником было предложено передать священнослужителей церквей и подворий Российской духовной миссии на территории Маньчжурии в ведение Харбинской епархии. Доверенность на управление имуществом была передана митрополиту Мелетию, проживавшему на миссийском подворье в Харбине. Однако в силу того, что он пользовался большим авторитетом среди русских эмигрантов в Пекинской епархии, японцы были вынуждены считаться с его влиянием. Вопреки собственному желанию владыку Виктора даже назначили председателем Антикоминтерновского союза Северного Китая. Именно этим впоследствии воспользовалось гоминдановские власти в качестве повода для передачи о. Виктора органам СМЕРШ, арестовавшим владыку по обвинению в сотрудничестве с японскими оккупантами, а не за участие в борьбе с большевиками в его бытность офицером корпуса генерала Андрея Степановича Бакича.
Впрочем, с другой стороны, полностью отрицать факт сотрудничества владыки было бы неверным, ибо, как свидетельствовали современники, о. Виктор неустанно служил напутственные молебны японским войскам и возносил молитвы о победе японского оружия.
Несмотря на декларируемую православным духовенством благожелательность к японским властям, некоторые харбинские священнослужители вспоминали те нередкие случаи, когда японские оккупационные власти напрямую участвовали в разграблении и разрушении разнообразных объектов православной церкви, что со временем приняло почти массовый характер в Северо-Восточном Китае. Во время периодических грабительских рейдов оккупационными властями Японии был разрушен храм-памятник в Тянь-зине, а в Чжалайноре был убит иеромонах Павел; до смерти был замучен настоятель храма в Калгане о. Александр Жуч, убит священник Федор Боголюбов. В довершение всего японцы захватили приличную часть церковной недвижимости в Тяньзине, где у прихода были отобраны школа, больница, дом милосердия и библиотека.
В 1939 году японцы дополнили список своих преступлений против человечества новым делом, отстроив вблизи станции Пинфань, в 20 километрах от Харбина, военный городок, получивший название Лагерь Хогоин («Приют»), в котором был размещен так называемый «Отряд № 731». Основанный по секретному указу еще в 1936 году, он вначале был размещен в Харбине. На новом месте у него появились многочисленные лаборатории и службы, вокруг которых была создана запретная зона. Отряд имел даже собственную авиационную часть, а на станции Аньда — полигон. Лагерь в Пинфане носил официальное название Управление водоснабжения и профилактики Квантунской армии, однако на самом деле это был научно-исследовательский отдел, в котором, как и в отряде № 100, шла подготовка к практическому применению бактериологического оружия. Он был оснащен оборудованием для культивирования чумных и тифозных бактерий, бактерий сибирской язвы, брюшного тифа, паратифа, дизентерии и холеры. Проверка изготовляемых образцов бактериологического оружия и изыскание способов лечения эпидемических заболеваний велись путем производства опытов над живыми людьми. Среди заключенных были китайцы и русские. Одно время там находилось несколько женщин, из которых две были русские. У одной из них в тюрьме родился ребенок. Все содержавшиеся в камерах были закованы в ножные кандалы. Из заключенных русских большинство составляли перебежчики из Советского Союза и советские граждане, задержанные японскими пограничными и полицейскими отрядами на территории Маньчжурии. Остальные были эмигрантами. Опыты производились различного характера. Велись исследования с целью изучения способа усиления токсичности смертоносных бактерий — возбудителей различных инфекционных заболеваний и применения их на живых людях. Заключенных подвергали заражению, следили за процессом болезни, лечили, пробуя различные методы лечения. Подопытных людей нормально кормили, и, если они выздоравливали, подвергали другим видам заражения. Выздоровление заключенного не спасало его от повторных опытов, которые продолжались до тех пор, пока он не умирал от заражения.
Вступление во Вторую мировую войну Японии, ознаменовавшееся ее нападением на американскую воєнно — морскую базу Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, изменило многое в жизни харбинской. Для иностранцев, в том числе и русских, наступили весьма тяжелые времена. Японские оккупационные власти постоянно ужесточали административный и политический контроль над проживавшими европейцами и немногочисленными американцами, создавали всевозможные препоны для их коммерческой деятельности, усилив идеологическое давление на харбинскую прессу. Надо признать, что с началом Второй мировой войны в среде харбинской русской диаспоры произошел традиционный для всей русской эмиграции в целом раскол. Самые «правые» из эмигрантов, особенно активно боровшиеся все эти годы с советской властью, и наиболее враждебно настроенные к СССР руководители эмигрантских организаций, созданных японцами, таких как БРЭМ и его филиалы, приветствовали начало войны и желали выступления Японии на Дальнем Востоке. Их руками японское командование создавало малочисленные русские военные отряды для участия в планировавшейся войне с СССР. Начиная с 1942 года, все молодые русские жители Харбина подлежали мобилизации для прохождения военной службы в отрядах Асано. Незадолго до начала войны японские власти в Маньчжурии ввели повсеместное обучение молодежи школьного возраста строю. Военно-воспитательная подготовка была введена в таких учебных заведениях как Железнодорожный институт, Русский техникум, колледж и институт Христианского союза молодых людей, гимназия под управлением Бюро российских эмигрантов, Школа языковедения, Лицей Св. Николая, Духовная семинария. Было открыто даже военное училище, курс которого был рассчитан на два года и выпускникам которого предоставлялась последующая возможность службы в Квантунской армии. Первый отряд из числа русской молодежи, прошедшей начальную военную подготовку, был сформирован в 1937 году. Располагался он неподалеку от Харбина, и во главе был поставлен японский полковник Асано. Отряд так и называли «Асано», а тех, кто служил в нем, — асановцами. В 1944 году самурай Асано «пошел на повышение» и с достоинством отбыл из Харбина. Его сменил русский полковник Я. Я. Смирнов, его заместителем стал майор Михайлов, из забайкальских казаков. Ну а тех, кто служил в отряде, по сложившейся традиции продолжали называть «асановцами». Каждый призыв в отряд состоял из 45–50 новобранцев, прибывавших с восточной стороны железнодорожной ветки КВЖД. Чуть меньше прибывало в отряд из Хайлара и Трехречья. Пехотным отрядом, расквартированным на станции Ханьдаохедзи, командовал майор маньчжурской службы А. Н. Гукаев.
Еще накануне войны, в 1938 году, отряд Асано использовался японцами в боях с корейскими партизанами, а годом позже, в 1939 году, в составе 250 человек участвовал в боях против советской армии на реке Халхин-Гол. И уже в самом конце 1943 года этот отряд был развернут в «российские воинские отряды» армии Маньчжоу-Ди-Го, состоявшей из регулярных частей кавалерии, пехоты и отдельных иррегулярных казачьих частей. Харбинское отделение Союза казаков по заданию штаба Квантунской армии сформировало собственные казачьи части, численностью в 5 полков, двух дивизионов и одной отдельной сотни, входивших в так называемый Захинганский корпус. Второй русский отряд был сформирован в Хайларе, в 1939–1940 годы, во главе с полковником Иваном Александровичем Пешковым, почему и получил неформальное название «Пешковский». По мнению историков, этот отряд входил в состав Квантунской армии, и какое-то время его казаки были даже вооружены самурайскими мечами. Ежегодный призыв в отряд составлял около 250 человек, преимущественно из казаков Трехречья и Хайлара, а также из поселков западной ветки КВЖД. И хотя оба отряда к январю 1945 года уже достигли численности в 1500 человек, в августе началось их спешное расформирование японцами, не доведенное, впрочем, до конца. 9 августа 1945 года оставшимся казакам-пешковцам японцы приказали грузиться в вагоны, направив с ними по сотне маньчжур и японцев. Выгрузив казаков на станции Бухэду, куда неспешно прибыл состав, японцы повелели устроить привал и сложить оружие в пирамиды. Едва казаки расположились на отдых, они были окружены ехавшими с ними маньчжурами и японцами: к окруженным подтянулась японская конница. По сигналу начались избиение казаков. Связывали по несколько человек и расстреливали из пулеметов, а раненых добивали штыками на месте. В этой неожиданной расправе над собственными союзниками японцы уничтожили более 100 человек, в том числе и полковника Пешкова, и его помощника Бориса Зимина.
Глава девятая
Харбинцы русские и «советские»
Не лучшим образом, хотя и не всегда столь трагично, как это происходило на родине, складывались судьбы русских людей, продолжавших жить и работать в Харбине при японцах. Долгие годы японская оккупационная власть рассматривала русскую диаспору в основном в качестве исправных налогоплательщиков и поставщика кадров для решения тактических военных задач. Учитывая продолжавшее оставаться сравнительно большим количество русского населения в Северо-Восточном Китае, и в Харбине в частности, японская военная спецслужба создала Бюро по делам российской эмиграции в Манчжурии (БРЭМ), которое строго регламентировало каждый шаг русских эмигрантов. Именно это бюро направляло русских молодых людей в Монголию, Чахар и Жехэ в помощь японским властям в качестве переводчиков и даже разведчиков. В 1932 году по поручению начальника харбинской военной миссии полковника Комацубара из русских эмигрантов были сформированы два вооруженных отряда для несения охранной службы на Мукден-Шанхай-Гуаньской железной дороге и на строившейся Лафа-Гиринской железной дороге. Позже по распоряжению того же Комацубара из мобилизованных русских создали полицейские отряды для борьбы против хунхузов. Нередко японская разведка прибегала к форсированному способу вербовки в агенты лиц, не желавших добровольно идти на эту работу. Устраивались аресты, длительное подследственное заключение, во время которого применялись угрозы, издевательства и пытки, включая такие, как вливание из чайника через нос воды, смешанной с керосином.
Отряды, составленные из русских жителей Харбина, иногда использовались японцами для создания пограничных инцидентов, результаты которых затем приписывались советским властям. Вся эта широкая и полезная для японских властей деятельность бюро ничего им не стоила, так как все расходы окупались сбором взносов при регистрации и устройством национальной лотереи в Маньчжоу-Ди-Го.
В том же 1932 году в Харбине были открыты специальные курсы для русских, состоявших на японской службе и предназначенных для отправки в качестве агентов в Советский Союз. На проводимых занятиях кроме специальностей шофера, радиста, механика курсанты изучали приемы разведывательной работы под руководством японских офицеров. В качестве практических занятий, по распоряжению японских властей, курсанты разных специальностей под руководством бюро занялись восстановлением Трехречья, пострадавшего от налетов советских карательных отрядов во время так называемой маньчжуро-чжалайнорской операции в 1929 году. Во главе казачьего поселения был поставлен генерал-майор барон Артемий Игнатьевич Тирбах, один из бывших сподвижников барона Унгерна. Условия жизни были тяжелые, обещанная японскими властями помощь не осуществилась. В августе 1935 года в Трехречье произошло восстание казаков, окончившееся убийством генерал Тирбаха, его адъютанта и нескольких японских офицеров и солдат.
Все жители Харбина, занимавшие сколь бы то ни было высокое положение в кругах русской эмиграции Маньчжурии, на протяжении многих лет были ставленниками японских властей. По негласному правилу, руководящую роль в них играли лишь те, кто занимал посты в Бюро по делам российских эмигрантов и в обществе Кео-Ва-Кай. Все остальные общественные и политические организации, за исключением Русской фашистской партии, были в глазах японских властей организациями второстепенными и терпимыми постольку, поскольку они находились в послушании. Генерал от кавалерии Владимир Александрович Кислицын занимал пост начальника Бюро по делам российских эмигрантов с 1938 по 1944 год. После реорганизации бюро в 1935 году он был назначен начальником 7-го — военного — отдела бюро, членом президиума и советником главного его отдела. Глава Бюро по делам российских эмигрантов был обязан выполнять поручения японских властей и ежедневно рапортовать о проделанной им работе.
С приходом японцев начала выходить новая ежедневная газета на русском языке под названием «Харбинское время». Ее редактором-издателем был японец. Большинство рядовых эмигрантов старалось держаться нейтрально, избегая тесных контактов с японской военной и гражданской администрацией. Один из белых эмигрантов, некто Е. В. Саблин, отмечал в своей книге, что «японцы учитывают эти различные настроения среди русских. Они допускают сочувствующих им русских на службу в войсках и в учреждениях нового маньчжурского государства, однако и там их держат лишь на низших ступенях. По отношению к русским, кажущимся им недостаточно надежными, принимаются систематические меры. Русские, занимающие сколько-нибудь выдающееся положение в Маньчжурии, а также крупные торговцы, более или менее независимые люди из интеллигенции вытесняются из Маньчжурии и Восточной Монголии под благовидными предлогами и вынуждаются перебираться в города Китая, где их встречают, в общем, довольно сочувственно».
Вся политическая и общественная жизнь Харбина как составной части «империи» Маньчжоу-Ди-Го по большей части находилась под жестким контролем японских властей, создавших ряд идеологических организаций, подчиняющих себе буквально все стороны эмигрантского существования. Одной из таких организаций было общество «Сехэхуай». Как было отмечено в приказе командующего Квантунской армией генерала К. Уэда в марте 1937 года, это объединение стало «организацией, родившейся одновременно с основанием Маньчжоу-Ди-Го как государственный орган. Это общество является единственной идеологической, культурной, политической и практической организацией, которая, охраняя дух и идеалы основания государства, воспитывает народ к воплощению государственных идей Маньчжоу-Ди-Го». 15 августа 1937 года, по случаю начала японо-китайской войны, русские люди организовали в Харбине Всенародное собрание протеста против «вероломного нападения китайских властей в Северном Китае». В собрании было представлено 69 организаций всех национальностей Маньчжоу-Ди-Го, в том числе разнообразные объединения русских эмигрантов.