Русский крест
Шрифт:
– Что пели? - спросил генерал.
– "Полно вам, снежочки, на талой земле лежать", - ответил Пауль.
– Дальше как?
– "Полно вам, ребятушки, горе горевать..."
– Ну!
Пауль вполголоса стал напевать:
Оставим тоску во темном леску,
Станем привыкать к грузинским горам,
К чеченским местам,
Станем забывать...
Гридасов сверкнул глазами, подхватил:
... отца, матерю, жену,
С девками, с молодками полно пить-гулять,
Перины,
Кутепов перебил с усмешкой:
– Знаю, хорошо... Заслуживаете гауптвахты. Как, юнкера? - Он посмотрел на юнкеров. - Чтоб не давались сережам?!
Константиновны не отвечали. Кутепов понял, что они думают, махнул рукой.
– Ладно! Без гауптвахты. Надеюсь, впредь не повторится.
Юнкера вздохнули с облегчением, раздались возгласы:
– Не повторится!.. Пусть попробуют тронуть!
Кутепов только пригрозил, но отпустил с миром. Этот муж не собирался снисходить до человеческого чувства.
И все же Пауль и Гридасов возвращались в лагерь в приподнятом настроении. Удаляясь от командующего, они впервые испытывали не униженность беженца, а защищенность воина, принадлежащего к армии.
Возле развалин древнего амфитеатра, на стенах которого росли кривые сосны, встретились им два сенегала. Гридасов остановился, вперившись в них.
– Карашо! - крикнул один сенегал. - Рюс, фрасе, сенегал - карашо, якши!
Второй замахал рукой.
– Заразы! - выругался капитан. - Ну то-то же.
Вскоре они еще встретили партию русских, расширявших грунтовую дорогу, остановили перекурить и рассказали о своем приключении.
– Чему радуетесь? - вдруг раздраженно спросил вольноопределяющийся с белыми погонами Технического полка. - Не навоевались?
Он не стал разговаривать, сразу отошел. Зато другие были довольны командующим и константиновцами, хотя обычно имя Кутепова не вызывало одобрения.
А что, и вправду кто-то не навоевался? Нет, винтовка обрыдла, и хотелось покоя.
Кроме разных работ, велись в Корпусе ежедневные пятичасовые занятия строевые и словесные, готовились к параду. Парад в лагере мыслился как вызов судьбе. И все были подчинены единой воле, одному желанию - восстановить боеспособную армию, спасти людей от французского концлагеря.
Опустошенные злостью и безверием души постепенно втягивались в новую трудную работу. По вечерам сходились в офицерских собраниях, делали выпуски устных газет, пели. Особенно любили "Разбойника Кудеяра", видели в словах песни намек на нынешнюю жизнь,
Жили двенадцать разбойников,
Жил Кудеяр-атаман,
Много разбойники пролили
Крови честных христиан.
Мотив покаяния, поиска прощения у Господа явственно звучал в пении офицеров. С песнями возвращалась оставленная родина. Казалось, больше не в чем было искать опору. В душе у каждого горел какой-то мрачный огонек надежды, связанной с
В порту, на строительстве шоссе и узкоколейной железной дороги, на ремонте и утеплении полуразрушенных домов - всюду, где работали русские, всюду поддерживался странный, возвышенный порядок - чувствовалось, что этим людям тяжело, что они находятся на распутье и что подчиняются не только воинскому закону. Они были заряжены готовностью и творить милосердие, и драться.
Во всяком случае французы перестали высылать в город свои патрули, чтобы избежать столкновений с русскими, а порядок в Голлиполи стал поддерживать Первый корпус.
С началом декабря население города выросло вдвое - прибыли последние части, военные учреждения, офицерские семьи. Лагерь в Голом поле не мог вместить всех. Женщины и дети селились в дома без окон и дверей, без печей, с полусгнившими полами и крышами. Зимние северо-восточные ветры продували эти дома насквозь, гасили огоньки каганцов и уносили жалкий жар теплящихся в мангалах углей.
Кутепову доложили о болезнях детей и женщин, он обратился к французам за строительными материалами - и к греческому мэру - за хлебом для вознаграждения русских рабочих. Французы ничего не дали, а греки, хоть и сочувствовали, тоже не смогли собрать необходимого продовольствия.
Изредка в русские семьи приходили местные старухи, желтолицые турчанки и гречанки, молча копались в скарбе, уходили и возвращались кто с миской, кто с кастрюлей.
Греческое самоуправление выделило беженцам несколько комнат в частных домах.
Больше помощи неоткуда было ждать. Жизнь ослабленных женщин и детей стала колебаться и затухать от ледяного ветра.
Кутепов приказал сделать все, что возможно, лишь бы согреть замерзающих. Инженерные команды забивали окна досками, конопатили щели морской травой, делали двери, ставили железные печи. Однако спасли не всех.
На окраине городка вырастали кладбищенские православные кресты, осеняя чужбину и звеня венками из колючей проволоки. Души умерших улетали в небо и оттуда смотрели вниз на маленькую русскую страну, пытающуюся выжить на холодной земле.
Французы объявили запись в иностранный легион, сулили золотые горы и избавление от страданий. Им явно не хотелось наблюдать, как рядом в Константинополе возрождается военная сила. Они, а вместе с ними и англичане не исключали возможности вмешательства русских на стороне кемалистов, которые в глубине Турции вели войну не только с греческой армией, но и со всей Антантой. Разбитая в мировой войне Турция сейчас воспряла из национального унижения. Ей помогала Советская Россия, чтобы пошатнуть положение союзников в Проливах. Поэтому французы смотрели на Кутеповскую силу с опаской и хотели поскорее избавиться от нее, распылить.