Русский народ и государство

Алексеев Николай Николаевич

II. Многосторонние отношения, при которых правомочия и обязанности своеобразно сочетаются в том и другом, входящем в правоотношение лице или лицах. Нужно различать прежде всего разное качество этих сочетаний прав и обязанностей: права и обязанности могут сочетаться или внешне, механически, или внутренне, органически. Таким образом, мы различаем два основных подвида многосторонних правоотношений. 1) Механические многосторонние сочетания прав и обязанностей: случай а) При котором на одной стороне правоотношения имеется право лица, внешне соединенное с отрицательной обязанностью воздерживаться от каких-либо действий, и на другой стороне также имеется подобное право, соединенное с подобной же отрицательной обязанностью терпения, воздержания и т. п. Примером таких отношений может служить институт собственности в буржуазном обществе (абсолютная римская частная собственность). В названном обществе все лица или большинство их являются собственниками недвижимости и движимости, причем каждый собственник может неограниченно владеть, пользоваться, распоряжаться своей собственностью и в то же время обязан уважать права другого собственника, то есть должен терпеть все его действия по владению, пользованию, распоряжению всем тем, что этому другому принадлежит. В свою очередь, этот другой, распоряжаясь своим, обязан уважать права другого. Характеризуемое нами правоотношение принадлежит к числу самых обычных в современной жизни. Люди, не слишком тонко разбирающиеся в юридических отношениях, оперируют обыкновенно с ним как с единственно возможным. Когда, например, говорят, что в «современной Европе» права «соединены с сознанием обязанностей», разумеют именно этот тип отношений, построенный на правиле: я распоряжаюсь своим и тебя не трогаю, не тронь меня и ты. В подчеркнутом нами «не» и выражается отрицательный характер заключающихся в правоотношении обязанностей. И даже в самом праве распоряжения своим имуществом не лежит ровно никакой обязанности, чистое право собственности в своих собственных пределах ни к чему не обязывает, не обладает каким-либо функциональным характером, не требует

служения или жертвы. Напротив, оно есть чистое право, проявление чистой мощи собственника: иметь правомочие здесь значит обладать полной мощью, то есть делать что угодно, вплоть до порчи имущества, его уничтожения. Правда, использование правомочия и в среде буржуазных отношений связано иногда с сознанием обязанностей, например, перед детьми, семьей и т. п., однако только в виде исключения такая связь с обязанностями находит признание в обществе. Внутренние обязанности собственника в большинстве случаев и в качестве принципа есть его «частное», «личное» дело. Те же отрицательные обязанности, о которых мы говорили, вытекают не из внутренней природы собственности, но из чисто внешнего, если угодно, случайного факта, что не я один обладаю имуществом, что имеются и другие состоятельные люди, с которыми волей-неволей приходится считаться. Обязанность «уважения» к чужому является здесь продуктом подчинения некоторой внешней необходимости или расчета: если я не буду чужого уважать, не будут уважать и моего. Следовательно, уважать приходится, с волками жить — по волчьи выть. Мы назовем этот тип отношений типом В. б) Другой случай, тоже часто встречающийся и обыденный, примером которого является все обязательственное, договорное право: в нем мы имеем дело с многосторонним отношением, в котором на одной стороне право и положительная обязанность и на другой стороне — право и положительная обязанность. Я что-либо купил, следовательно, имею право получить купленное, но обязан уплатить эквивалент: Другая сторона имеет право получить плату, но обязана передать мне вещь. Подобное отношение имеется в мене, найме, договоре об услугах, залоге и т. д., словом, во всех договорных сделках, на которых покоится экономический оборот современных обществ. Связь здесь между правом и обязанностью также внешняя, механическая. Само право не предполагает еще никакой обязанности, но эта последняя присоединяется как выгодный результат использования моего права. В некоторых случаях мне выгодно обязать себя, тогда я свободно обращаю свое право в обязанность и приобретаю тем новое право. Я даю, чтобы получить, do ut des. По существу дела договор одной стороне может быть выгодным, другой — разорительным. Однако заключивший разорительный договор должен разориться. В принципе никакой обязанности не разорять в классическом буржуазном законодательстве не существует. Из нравственных соображений можно быть милостивым к должнику, можно быть человечным к рабочим и слугам, но все это не суть юридически признанные обществом обязанности. Это есть «частное» дело, а публично признанные, официальные правовые источники признают в общем только то, что в договоре формально выражено и закреплено. Следовательно, признается случайное, внешнее, механическое сочетание прав и обязанностей, происходящее на случайном соотношении интересов. Назовем этот случай случаем Г. 2) Внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей. В нем право, так сказать, пропитывается обязанностью и обязанность правом. На место отдельного от обязанности права и отдельной от права обязанности получается то, что можно было лучше всего назвать русским словом правообязанность. О таком сочетании учили некоторые представители органической школы в Германии, у нас в России — славянофилы, его имел в виду Достоевский, о котором писал склоняющийся к тем же взглядам покойный П. И. Новгородцев [232] . Его разумеет С. Л. Франк, когда говорит, что «никакое человеческое право не имеет имманентной моральной силы» [233] . Однако названное внутреннее сочетание права и обязанности не есть только теоретическая идея, продукт мечтаний, далекий от каких-либо жизненных воплощений. Мы можем назвать целый ряд институтов публичного права, где сочетание это давно уже произошло. Таково, например, понятие компетенции какого-либо государственного органа или какой-либо должности. Компетенция всегда есть право и обязанность вместе. Прокурор может арестовать обвиняемого, а может его оставить на свободе. Эта свободная возможность есть право, но в то же время прокурор обязан арестовать преступника и даже в некоторых случаях ответствен, если он его во время не арестует, это будет небрежение по службе. Таким образом, здесь, в публичных отношениях свободная возможность внутренне соединена с долгом, и право превратилось вправо-обязанность. Другими словами, входящее в правоотношения начало публичности, которое есть в то же время начало общественности, придает праву характер обязанности, превращает его в правообязанность, и, наоборот, входящее в государственные обязанности начало публичности или общественности придает обязанностям характер права.

232

Ф. Nowgorodzeff, Uber die eigentumlichen Elemente der russischen Rechtephilosophie. «Philosophie und Recht». September, 1922.

233

«Евразийский Временник». Кн. 5, стр. 265.

Это органическое сочетание прав и обязанностей в многосторонних отношениях может иметь также несколько видов, а) Пра-вообязанностям на одной стороне могут соответствовать односторонние положительные обязанности с другой. Идеальным случаем подобных отношений мог бы быть тот неограниченный монарх, который рассматривал бы свою власть не как право, но и как обязанность по отношению к подданным, как служение им. Это соответствовало бы тем идеальным понятиям о монархии, которые имели славянофилы или некоторые публицисты московской Руси. Такое понятие монархии развивается китайской теорией государства, особенно школы Конфуция и т. д. Назовем это типом Д. б) Правообязанностям могут соответствовать односторонние отрицательные обязанности других лиц. Таковой случай мы имеем в идеализированных представлениях помещика по отношению к своим крепостным, как они, например, рисовались Гоголю в его «Переписке с друзьями», где он рисовал идеал «барина-батюшки», отца своих крестьян, опекающего их по нравственному закону и правде (Тип. Е). в) Правообязанностям с одной стороны соответствуют правообязанности с другой. Ясно, что сочетание это мыслимо только в положительных, а не в отрицательных отношениях: ибо сама идея правообязанности включает в себя мысль о некоторой положительно направленной деятельности. Таким образом, мы имеем здесь дело с некоторым предельным типом отношений, который в то же время является типом наиболее совершенным, отвечающим понятию общественного идеала. Он мог бы быть осуществлен в том случае, если бы ведущий слой государства проникся бы мыслью, что власть его не есть право, а и обязанность; и если в то же время управляемые не были бы простыми объектами власти, не были бы только носителями обязанностей, положительных и отрицательных, но и носителями правомочий. При том правомочия эти они не считали бы «правами», противостоящими другим, враждебным «правам» (.как «права» народа «правам» властвующих — типичное отношение, при котором родилась идея современного избирательного права в Европе), но как истинные «правообязанности» то есть как соединенные с свободным усмотрением обязанности по участию в государственной власти. В таком государстве поистине свобода была бы идеально соединена с повиновением. Повиновение в нем было бы не рабским, но свободным (libertas oboedientiae), однако же свобода эта понималась бы не как свобода договора (по Руссо), но как свобода органической принадлежности к целому (Тип Ж).

2.

Когда мы утверждаем, что в западной государственной жизни начало «права» преобладало над началом «обязанности», мы хотим этим сказать, что в истории западных государств последовательно преобладали сначала типы правоотношений А и Б, а потом, с крушением феодального строя и со вступлением западной жизни в капиталистическо-демократическую фазу, — типы В. и Г. Западные представления о государственной власти сложились под влиянием римского права и его учения об императорской власти (imperium). По старым римским представлениям imperium есть право, перенесенное римским народом на императора, причем под народом вопреки современным представлениям римляне никогда не понимали голосующий корпус граждан, но совокупность всех поколений в целом, исторический, вечный Рим. Таким образом, уже республиканские должности не были «доверенными», «комиссарами», тем более не был «народным представителем» император. В своей власти он осуществлял свое право во имя Рима, как целого, праву императора соответствовала безусловная обязанность повиновения граждан. Это начало права на власть доминировало в римских представлениях, а через них стало оно преобладать и во всем западном мире. Период феодальный разложил единое imperium на целую сумму властных прав, принадлежащих отдельным владельцам земель, между которыми часто устанавливались чисто договорные отношения, построенные по типу Г. Однако эти отношения связывали только высших, властвующих (potentiores), низшие же, крепостные, жили на земле феодальных владельцев, подчиняясь их праву распоряжения и пользуясь их землей (тип А. и Б). В феодальном обществе царствовала вечная борьба за верховные права на власть первого сеньора, на которые притязали папы, императоры, короли. История разрешила этот спор в конце концов в пользу королевской власти отдельных национальных государств. Так возник начальный пункт новой западной истории с утверждения неограниченного права на власть неограниченных монархов. Теоретики западной монархий так и строили понятие королевской власти как неограниченное право, подобное праву собственника на свою землю. Феодальный строй, по крайней мере на континенте, постепенно стал сословным, а этот последний весь построен на признании особых прав, «предоставляемых законом целому классу общества в постоянное обладание» (Ключевский). Ведущий слой западного общества базировался, следовательно, на преимущественном признании своего права. Сословным правам соответствовали, конечно, и обязанности, но первые задавали тон всей жизни, преобладали. В своих частных отношениях высшие классы жили в значительной степени по типу В и Г, но в отношениях публичных, властных преобладал тип А и Б. Революционный процесс, наметившийся в государствах европейской культуры с XVII века, настоятельно требовал изменения властных отношений. Тип государства, построенного на односторонне властных отношениях, стал устарелым и отжившим. Развитие этого процесса пошло тем путем, что западная история сначала в лице своих идеологов, а потом и в своей практике стала стремиться к тому, чтобы всю государственную жизнь построить по типу отношений В и Г, то есть образовать общество собственников, которые бы и в частной и в общественной жизни руководствовались принципами: не тронь меня, и я тебя не трону, do ut des. Иными словами, праву властвующих было противопоставлено самостоятельное право подвластных. Началась борьба за права «граждан», противопоставляемые правам монарха, и начались отдельные соглашения о взаимных правах (то есть конституции). В результате этого процесса и образовался современный западный демократический строй.

Нужно быть очень невежественным человеком, чтобы отрицать в подобном общественном строе наличность обязанностей. Однако обязанности эти или чисто отрицательны, или же, если они являются положительными, связь их с правами чисто внешняя. Обязанность признается здесь только как уступка сопротивлению. Так идейно было построено западное государство. Люди договариваются о власти, учреждают государство, как торговую компанию: do ut des. Условие не соблюдено, компания прекращается; это значит, люди осуществляют свое «право на восстание», делают революцию и учреждают, если хотят, новое государство на новом договоре. Так — в государственной жизни. В частной же каждый владеет своим и не трогает чужого. Чужой может умереть с голода — это его частное дело. Если в голоде он начинает воровать, общество вправе от него обороняться: он трогает чужое. Таким образом, безусловная обязанность здесь есть одна: не тронь меня. Остальные все — условные обязанности, «постольку — поскольку», пока договорился и на чем договорился.

Что касается до частных отношений, то западная жизнь выработала очень совершенную технику исполнения отрицательных обязанностей, воздержания от посягательств на чужое, и условных обязанностей, основанных на договоре и из него вытекающих. Неприкосновенность и точность обязательств суть основные гражданские добродетели западного мира — добродетели отнюдь не плохие, создающие устойчивость повседневной жизни и экономического быта. Но в то же время западная жизнь породила великий собственнический эгоизм среднего обывателя, вытекающее из культа собственности вещепоклонство, формализм в представлениях о своих обязанностях, интересующийся только «внешней правдой» человеческих отношений, а не «правдой внутренней», не их нравственным содержанием. Поэтому, скажем, евразийский человек представляется западному беспорядочным и с «душой нараспашку», а западный представляется нам черствым и формальным. Не нужно забывать, что технически западные добродетели удобнее, но морально широкая душа «нараспашку» имеет более возможностей, чем формально замкнутая душа Запада. Это не значит, что мы «лучше», но в то же время величайший грех совершают те, кто думает, что наше призвание заключается в угасании всего своего и в культе средних западных добродетелей. В добродетелях этих нужно дать себе отчет, понять их, но не превращать их в окончательный идеал, который воплощением своим имеет столь известный нам тип западной квартирной хозяйки. Воспевание этого идеала, которому ныне многие предаются, поистине является надругательством над нашей культурой и ее ценностями.

Но еще более отрицательных свойств проявило западное понятие об обязанностях в области государственных отношений. Вообще можно сказать, что между идеей государства и отношениями, которые мы характеризовали в типах В и Г, существует глубочайшее противоречие. На норме «не тронь меня, и я тебя не трону» государства не построишь. Мир не трогающих друг друга собственников есть, в сущности, мир анархический, который нуждается в государстве только на предмет ограждения от грабежа (государство — «ночной сторож»). Но ведь если такой мир действительно установится, то и грабежа не будет. Следовательно, в пределе своем мир собственников должен стремиться к уничтожению государства. Так, впрочем, и учили западные экономисты классически-либерального направления, фритредеры, из школы которых родился и западный анархизм, последовательно утверждавший, что в мире свободных собственников установится некий «ordre nature!» и государство будет ненужным. Вместо государства, как мы уже говорили, может быть установлено при нужде договорное общество, которое можно распустить, когда оно станет не нужным. Нам скажут, что подобный порядок невозможен. Западные государства развалились бы уже давно, если бы они его завели, а между тем они жили, боролись, успешно вели войны, собирали налоги, приказывали и требовали повиновения. Да, все это было, но было только благодаря тому, что огромные, главным образом крестьянские, народные массы не впитали в себя теории нового западного государства. Они жили остатками прежней культуры и исполняли приказания тех, кто стоял у власти. У власти же стал новый правящий класс в лице буржуазии и тех ее организаций, которые создались в политических партиях. На Западе создалась олигархия политических, преимущественно поддерживаемых буржуазией партий. Партийные вожди и партийные комитеты стали теми «правящими», которые новыми приемами сумели диктовать сбою волю «народу». И в пределах этих фактических отношений существовали признанные народом положительные обязанности, которые однако же не находили адекватного выражения ни в теоретических воззрениях на государство, ни в законодательных памятниках.

Надо признать, что фактическое существование этих обязанностей на Западе с каждым десятилетием иссякает. Буржуазия постепенно теряет характер ведущего слоя, буржуазные партийные комитеты перестают быть управляющими. В современный момент особенно ясно чувствуется, что далеко не все веления управляющих будут исполнены народом. С другой стороны, организовался новый ведущий слой в лице пролетариата и новая управляющая группа в лице социалистов. Рабочие городские массы считают в корне неправильным сложившийся порядок гражданских отношений и не прибегают к социальной революции не по принципу, а из чувства осторожности, по соображениям тактическим. Самое же главное заключается в том, что ближайшие наследники нынешних правителей в точности усвоили взгляд на власть, как на свое право. По своему праву властвовала аристократия, по своему праву стал властвовать «народ», а так как народ состоит из бедных [234] — таково его большинство — то по своему праву теперь должны бедные властвовать над богатыми. Такова необходимая логика европейской политической истории — от imperium'a монарха и аристократии через imperium буржуазии к imperium'y пролетариата. Новое право на власть сталкивается со старым, с ним борется («в борьбе обретешь ты право свое»), его насильственно преодолевает, становится на его место. На место государства, которое пытались построить договорным путем (по типу Г), становится государство, построенное по типу А., то есть путем односторонних властных правоотношений.

234

Говорим, конечно, не об абсолютно, но относительно «бедных», по сравнению с более состоятельными членами общества.

3.

В противоположность западной жизни наше государство сложилось при преимущественном преобладании начала обязанности над началом права (то есть при преобладании правоотношений типа Д. и Е). Когда мы это говорим, мы разумеем именно сложившуюся государственность, возникшую на преодолении остатков удельно-вечевой системы. В этой последней (как это правильно показано было еще Б. Н. Чичериным [235] ), значительно господствовали частно-правовые и договорные отношения, несколько похожие на предфеодальный период западной жизни. Б. Н. Чичерин только недостаточно оценил, что даже и в этот период у нас вместо римских представлений о субъективном праве доминировало утверждение семейно-патриархальных обязанностей, столь приметное во всех междукняжеских отношениях удельного времени. Оно-то и заменяло у нас элемент «римского такта» и римской «юридической формы», свидетельствуя в то же время, что даже в этот период существовала у нас какая-то более тесная связь между правом и обязанностью, чем на Западе.

235

Б. Н. Чичерин. Опыты по истории русского права, Москва, 1858, стр. 232.

Преимущественное развитие органической связи права и обязанности по типу Д и Е достигнуто было у нас в московский период. Представления о власти московских царей не испытали влияний со стороны римского права с его учением об imperium.

Вправе царя на распоряжение никто не сомневался, но столь же мало сомнения было и в том, что истинный, православный царь определяет свою власть и сознанием нравственных обязанностей, на нем лежащих. Этого мнения одинаково придерживались и московские публицисты школы Иосифа Волоколамского и Ивана Грозного и противники их, исповедующие идеал «милостивого», праведного царя [236] . Иван Грозный считал, что Господь Бог наложил на него тяжкое бремя ответственности за спасение душ подданных, которых он должен страхом вести к праведной жизни. Тем более обязанным по отношению к подданным должен был считать себя не грозный, а милостивый царь, подобный милостивому Богу.

236

Об этом подробнее см. в моей статье «Русский народ и государство». «Путь» № 8.

По-видимому, все различие между пониманием царской власти у Иосифа Волоколамского и Ивана Грозного, с одной стороны, Нила Сорского и «партии» заволжских старцев, с другой — сводилось к тому, что первые считали царя правообязанным к распоряжению, а поданных только обязанными к повиновению; вторые же считали, что правообязан и царь и подданные. Первые, следовательно, строили государство по типу правоотношений Д, вторые — по типу Ж. В общем в московской монархии победило первое направление, а не второе.