Русский народ и государство

Алексеев Николай Николаевич

Политической системой, наиболее удачно совмещающей властную активность с общественным интересом и подконтрольностью, была бы такая, которая сумела бы соединить в устройстве официальных государственных органов единоличное начало с началом коллегиальным. Первое всего более обеспечивало бы возможность проявления личной энергии и распорядительности, столь необходимых во властной деятельности. Властно распоряжаться может, в сущности говоря, только личность. Коллегия или совет по призванию своему должны совещаться, обсуждать, выносить общие планы, создавать программу. Когда совет призван распоряжаться, его воля расплывается в обсуждениях и парализуется голосованиями. Но вместе с тем личная воля требует согласования с общей и гарантии от произвола. Поэтому наряду с нею должен быть поставлен совет, функции которого должны сводиться: к тому, чтобы 1) определять конкретный план направления деятельности на известный период времени; 2) исправлять недостатки, неизбежно свойственные исключительно личным решениям; 3) контролировать действия личного начала с точки зрения законности и целесообразности. Отношения между коллегиальными и личными органами должны быть построены на принципе заступления при условии специализации основных политических функций [693] . Такая система отличается от западного парламентаризма тем, что не ставит личную волю в зависимость от случайного голосования. Она в значительной степени приближается к швейцарской системе «комиссионного управления», но представляет более значительную роль председателю коллегии или противостоящим коллегии единоличным органам.

693

Cp. H. H. Алексеев, На путях к будущей России, и выше, Отд. II, гл. II, § 6.

При построении системы государственных органов в совершенном государстве нужно принять во внимание местные и территориальные интересы — интересы и потребности государственных частей. Государственные органы в таком государстве должны быть построены не по типу единой иерархической системы, но должны представлять множество систем, воспроизводящих и повторяющих в отдельных частях государства иерархическую картину организации государственного целого. Иными словами, совершенное государство должно быть в некотором роде государством государств — каковым только и может быть государство-мир. В этом смысле можно говорить о всеобщем и необходимом характере идеи федерализма как необходимого элемента идеального политического строя.

Глава 3. О гарантийном государстве

Нам остается в заключение сказать о тех гарантиях, которыми должна быть обставлена власть в совершенном государстве для того, чтобы обеспечить государственный порядок и оградить его от возможного уклонения в произвол. Традиция, которая идет в русской мысли от славянофилов, настаивает на том, что в правильном, справедливом государстве гарантии вообще излишни, гарантии вредны. Говоря о гарантиях, славянофилы разумели те, которые они называли правовыми. Что касается до религиозных и нравственных гарантий, то они славянофилами вовсе не отрицались. Напротив, организация совершенного государства для славянофилов вся покоилась на чисто нравственных отношениях между народом и властью, на так называемой «внутренней правде». Предпосылкою славянофильских воззрений служит взгляд на право, как на «внешнюю правду», покоящуюся на насилии и оторванную от основ истинной духовной жизни. Если придерживаться такого взгляда на право, то придется признать справедливость славянофильских воззрений. Славянофилы с глубокой ясностью прозрели ту истину, что в конечной основе своей всякая власть связывается только нравственными узами. Мы видели уже, что власть в государстве построена иерархически, что возглавления своего государственная иерархия достигает в верховных государственных органах, которые являются носителями суверенитета. Нет такой внешней силы, которая могла бы принудить суверенных носителей власти к исполнению их государственных обязанностей, что и разрешило бы «внешним путем» проблему государственных гарантий. Если предположить, что такая сила находится внутри государства, в таком случае она будет носительницей суверенитета, то есть будет властью высшей. Тогда по отношению к ней приходится утверждать то самое, что утверждалось относительно высших суверенных органов государства, то есть что она, эта сила, будет наивысшей и не будет никакой иной, новой силы, которая могла бы принудить ее к определенному поведению. Предполагая, что такая новая сила есть, мы явно упираемся в бесконечность. Но, может быть, нужно предположить, что такая сила стоит где-то вне государства. Если такое предположение истолковать в том смысле, что названная сила стоит вне государственного аппарата принуждения, вне иерархии официальных верховных органов, сконцентрирована, например, в ведущем слое, как мы его описывали выше, то по отношению к этой силе снова повторяются наши прежние соображения: гарантировать, чтобы ведущий слой действовал не по произволу можно в конце концов только духовно-религиозно или нравственно. Можно, наконец, сделать предположение, что принудительные гарантии помещены где-то вне государства, как целого, в международном общении и в международном правопорядке. Такое предположение особенно популярно в современной европейской науке, считающей, что международный правопорядок выше, чем государственный, что он вообще высший из возможных правопорядков, так как он есть самый широкий и всеобъемлющий. Он стоит над отдельными государствами, может внешним путем принуждать отдельных членов международного общения к тем или иным действиям и таким образом вторгаться во внутреннюю государственную жизнь, быть внешним стражем справедливости и права. Но если допустить, что международный правопорядок обладает правом принудительно вмешиваться в государственную жизнь, то международный союз приходится считать государство подобным обществом, носителем международной власти и надгосударственного суверенитета. Международный союз превращается в некоторое большое государство — civitas maxima — в род широкой федерации, которая образует свои высшие органы власти, своих носителей международного суверенитета. Тогда снова возникает вопрос, какими внешними гарантиями можно уберечь от произвола международную власть. Где та сила, которая может принудить наиболее сильных этого мира? Международная жизнь особенно богата примерами произвола и насилия, в истории международных отношений до сей поры господствовал известный закон: «большие рыбы да пожирают малых». Вселенская власть, поставленная во главе планетарной федерации, действительно будет чудовищем силы, превыше которого не может уж стоять никакой другой властный союз. И ясно, что если здесь говорить о гарантиях, то они могут быть только основанными на внутренней правде, а не на внешней, нравственными, а не принудительными. При всех предположениях мы упираемся таким образом в эти нравственные гарантии, как в последнюю основу. Вопрос только, где эту основу благоприятнее искать — в жизни ли отдельных государственных единиц или же в необъятном пространстве вселенского государства. Отдельные государственные единицы, в особенности если они объединяют собою целую культуру, покоятся, как мы видели, на известных духовных и нравственных принципах, объединяющих людей в одно организованное целое. Интернациональные же идеалы, скорее, заданы, чем даны, содержание их слишком широко и потому пусто. И на них гораздо труднее объединить людей в одно властное целое. Таким образом, возникает опасность, что вселенское государство, призванное заменить современное международное общение, будет в большей мере лишено духовных основ, чем отдельное, историческое государство, и будет покоиться на чисто физической силе, проявление которой нельзя уже связать никакими гарантиями.

Нужно не только принять старую традицию русской политической мысли, считающей, что вопрос о гарантиях в государстве есть вопрос преимущественно нравственный — нужно пойти еще далее и отрешиться от славянофильского взгляда на право, как только на внешнюю правду. Отличительным моментом права, как учило большинство русских юристов, отнюдь не является внешнее принуждение. Право есть та область духовно-нравственной жизни человека, которая имеет дело с тем, что человек «свободно может» и к чему он насильственно не принужден. Принуждение и насилие в праве начинаются только тогда, когда право нарушается и когда нужно вступиться на его защиту. Мы уже видели, что организация такой принудительной защиты далеко не всегда возможна. Из нее изъята область деятельности верховных органов государства, которые никто не может принудить и которые могут принуждать только сами себя. Самого же себя можно принуждать только духовно и нравственно — и это суть основы последних гарантий, допускаемых существом государства, как союза властного и принудительного.

Славянофилы упустили из вида только одно — при том очень существенное и важное. «Внутренней правде» далеко не всегда подобает оставаться без внешнего обнаружения — обычной же формой этого последнего является торжественный акт провозглашения государственной воли в виде государственного закона (см. Отд. II, гл. I, § 4). Справедливо то, что изданный закон содержит нравственное обязательство его исполнять, является, так сказать, всенародно произнесенной клятвой. Нельзя преуменьшать социального значения таких актов обнаружения «внутренней правды». Историческими формами для их выражения является опубликование конституций, издание деклараций, заключение союзных договоров и т. п. Нельзя сомневаться в ценности этих актов, и потому они обычны в государственной практике. Даже та власть, которая максимально стремилась отделаться от всякого «буржуазного фетишизма», не нашла иной формы для закрепления своих основ, чем издание конституции и торжественный договор об учреждении союза. В подобных актах мы имеем особую форму гарантий, которую можно назвать юридической — поскольку изданный закон есть один из наиболее часто встречаемых источников права.

Само собой разумеется, что обязанность соблюдать закон для самого законодателя является чисто нравственной. Чувство законности, пронизывающее государство, есть одно из моральных чувств, и те государства, в которых это чувство наиболее развито, можно назвать государствами гарантийными. Стремление к наибольшему обеспечению гарантийного порядка составляет последнюю необходимую черту того государственного строя, который мы назвали совершенным.

Дмитрий Тараторин. НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВ. (Послесловие)

Имя выдающегося историка, философа права и государствоведа Николая Алексеева известно значительно меньше имен прочих лидеров евразийства, что совершенно не соответствует той роли, которую он играл в формировании идеологии и развитии движения. Ведь именно он стал главным теоретиком евразийской модели государства Третьего пути, основанного на принципах далеких как от марксистских, так и от либеральных или монархических идеалов. Отвергнув Романовский Петербург и Красную Москву, он обращался к писаниям Нила Сорского и манифестам Емельяна Пугачева для построения абсолютно новой и в то же время глубоко традиционной концепции власти. Отличительными признаками этой концепции стали отказ от западной установки на социальную механику, превращающую государство в «машину смерти» и провозглашение главной обязанностью государства обеспечение духовного развития своих граждан.

И труды его, и жизнь — свидетельство абсолютной верности истинному исповеданию идеи правительницы континента Евразии.

Николай Николаевич Алексеев родился 1 мая 1879 года в Москве. Семья Алексеевых — рязанская, из города Данкова. Прадед был протоиереем собора в городе Данкове, получил орден Владимира IV степени и потомственное дворянство.

Н.Н. Алексеев закончил гимназию в Москве и поступил на юридический факультет Московского университета, с которого был отчислен в феврале 1902 года за участие в студенческих беспорядках, без права зачисления в высшие учебные заведения, и приговорен к шести месяцам тюремного заключения, которое отбывал в Митавской тюрьме в Курляндии. Затем уехал в Германию, где начал заниматься в Дрезденском политехникуме. После амнистии в 1903 году снова вернулся в университет, где занимался под руководством профессора П.И. Новгородцева. В 40 Н. Алсксссп 626 1906 году после окончания курса был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре энциклопедии и философии права. В 1907–1908 гг. выдерживает магистерские испытания и зачисляется в приват-доценты Московского университета. В 1908 году командирован университетом на два года за границу. Слушал лекции и посещал семинары в Берлине у профессоров А. Гиля и Г. Зиммеля, в Гейдельберге у профессоров В. Виндельбанда и Г. Еллинека, в Марбурге у Г. Когена и П. Наторпа.

В Париже слушал лекции Бергсона и Бартелеми. В 1911 году защищает в Московском университете диссертацию на тему «Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов» и получает научную степень магистра государственного права.

В 1912 году избирается экстраординарным профессором московского коммерческого института и секретарем его учебного комитета. В то же время он оставался приват-доцентом Московского университета и читал лекции на историческом и историко-филологическом факультетах.

В 1916 году — на турецком фронте в качестве уполномоченного Всероссийского земского союза как начальник Урмийского отряда этого союза. Ему удалось, закупив речные пароходы, ходившие по Москве-реке, наладить перевозку раненых с Мосульского фронта (отряд генерала Чернозубова) по озеру до ближайшей станции Тавризской железной дороги. После февральской революции становится редактором издательства при Думе, главной задачей которого было готовить население к предстоящим выборам в Учредительное собрание.