Русский народ и государство
Шрифт:
1) Распределение функций без проведения начала специализации. При такой системе каждый государственный орган наделяется всеми возможными государственными функциями, — полнотой осуществления властных актов. Возможное при этом совпадение деятельностей и неизбежные столкновения избегаются не путем разделения труда, но посредством замещения одного органа другим. Это система замещающих друг друга властей, зачатки которой можно наблюдать уже в некоторых учреждениях старых абсолютных монархий. В Московской Руси, например, Боярская Дума замещала царя в его отсутствии, причем, действуя вместо царя, она действовала как царь и осуществляла все возможные акты, которые в обычном порядке осуществлялись царем. Особенно это чувствовалось в эпохи междуцарствия или во времена несовершеннолетия царя, когда Дума замещала царскую власть во всех отношениях [639] . Сенат был учрежден Петром Великим для вершения всех государственных дел в отсутствии монарха. «Власть сената простиралась на все вообще роды дед государственных, ему поручено было высшее управление оными. Указам его поведено было повиноваться, как указам самого государя» [640] . С подобными же учреждениями встречаемся мы на Западе. Так, прусский Верховный тайный совет замещал главу прусского княжества на время его отсутствия, и отношение между заместителем и замещаемым было построено не на специализации функций, но на различных периодах действия, в течение которых полнота власти одного переносилась на другого [641] . На подобном порядке замещения построено в новейшее время советское государство. Как известно, советская доктрина отрицательно относится к теории разделения властей в смысле европейских воззрений и современной европейской практики. Однако же при множественности верховных органов советской власти советское государство не может избежать проблемы распределения функций. Распределение это осуществляется тем путем, что верховные, стоящие во главе государства коллегии — Съезд Советов, Центральный Исполнительный Комитет, его Президиум и Совет Народных Комиссаров, обладая полнотою власти, последовательно заступают друг друга, причем высшая коллегия обладает правом контроля над деятельностью низших коллегий [642] .
639
Cp. Heволин, Собрание сочинений, т. IV, стр. 137.
640
Ibid., стр. 214.
641
Bornhack, Preussische Staats und Rechtsgeschichte, 1903, стр. 89. Так же построено соотношение органов Лиги Наций.
642
Ср. «Право Советской России», т. I, стр. 51, 83.
2) Распределение функций с проведением начала специализации. Этот тип распадается в свою очередь на следующие подвиды: А) Строгое проведение начала специализации. Это есть система, которую предлагали некоторые истолкователи Монтескье, хотя сам Монтескье ее и не придерживался. Ее характеризуют иногда как систему абсолютного разделения властей, то есть такой полной специализации функций, которая исключает между соответствующими органами всякое сотрудничество [643] . Нужно иметь в виду, что такого крайнего разделения не может быть ни в каком государстве просто потому, что оно противоречит идее разделения труда так же, как и принципу единства государственной власти. Да, в сущности говоря, абсолютного разделения властей не желал ни один последователь названной теории. Не стремился к нему и Кант, которого иногда приводят в качестве примера крайнего сторонника разделения властей. Действительно Кант считал, что «власти» в государстве составляют как бы три самостоятельных лица. Но и для Канта они в своей троичности составляют единую государственную волю [644] . В их отношениях наблюдается не только координация, но и субординация. В частности, отношения их строятся как бы по типу силлогизма — законодательная власть составляет как бы большую посылку, исполнительная власть — меньшую, а судебная — умозаключение в форме судебного приговора [645] . Оттого в системе Канта первенствующее положение занимает законодательная власть, и единство закона составляет ту общую основу, на которой происходит сотрудничество властей. На практике подобная система была последовательнее всего проведена в конституции французской республики 5 фруктидора третьего года (22 августа 1795 г.). Конституция эта подчеркивает, что законодательная власть, составленная из двух палат (Совета 500 и Совета старейшин) не может отправлять ни исполнительных, ни судебных функций и не может никому делегировать своих прав [646] . Член законодательного корпуса не может совмещать своей должности с какой-либо иной должностью в республике [647] . Исполнительная власть по этой конституции существует в виде пятиличной коллегии (директории), которая избирается законодательным корпусом, однако же не из его членов. Директория охраняет согласно закону внешнюю и внутреннюю безопасность республики, издает указы (прокламации), согласные с законом и направленные к исполнению закона. Она распоряжается военной силой, хотя не пользуется правом непосредственного командования армией и выбирает для этого особых генералов [648] . Она следит за общим проведением законов в жизнь и назначает ответственных министров [649] . Она сносится с законодательным корпусом только письменно и только в исключительных случаях может быть призвана в заседания корпуса [650] . Она дает письменные отчеты законодательному корпусу и может предлагать ему письменно некоторые мероприятия, однако же не в виде редактированных проектов [651] . Конституция эта не допускает возможности даже отрицательных воздействий одной власти на другую. Директория не обладает ни правом инициативы законов, ни правом veto. С другой стороны, законодательный корпус также не может влиять на директорию, хотя он и формирует ее в порядке избрания. Также самостоятельно построена и судебная власть по названной конституции. Конституция подчеркивает, что судебные функции не могут быть отправляемы ни законодательной властью, ни исполнительной [652] . Судьи не могут вмешиваться в исполнение законодательной власти и не могут приводить в исполнение какой-либо закон [653] . Конституция эта как бы действительно строит в государстве три отдельных лица. И для понимания того, каким образом из этих трех лиц образуется единая государственная власть, до известной степени подходят богословские аналогии, взятые из догмы о троичности лиц единой божественной природы [654] . Все это, впрочем, есть политическая метафизика, которая не может способствовать устранению практических недостатков подобной системы. Чрезмерное обособление властей или ведет к непримиримому их соревнованию, которое в любой момент склонно перейти в анархию, или же ведет к диктатуре одного из элементов власти, которая и устанавливает необходимое в государстве единство действий.
643
Rehm, Allgemeine Staatslehre, 1899, стр. 288.
644
Kant, Metaphysik der Sitten, I Theil, стр. 45, 48.
645
Ibid., стр. 45.
646
Duguit et Monnier, Les Constitutions et les principales lois politiques de la France, 1905, стр. 45.
647
Стр. 47.
648
Стр. 144, 146.
649
Стр. 147.
650
Стр. 161.
651
Стр. 163.
652
Стр. 202.
653
Стр. 203.
654
Ср. Duguit, Traite, II, Стр. 523.
Б) Специализация функций при условии возможности отрицательного воздействия одних органов на другие. Такой способ распределения функций предлагал Монтескье в своей известной теории, построенной на неправильном истолковании особенностей английского политического строя. Монтескье отправляется в построении своей теории от понятия политической свободы. Он считает свободой «право делать все, что дозволено законами» [655] и высказывает мысль, что ни одна из чистых форм государственного устройства не может обеспечить политической свободы. Ему кажется очевидным, что свободы нет в абсолютной монархии, которую он склонен называть просто деспотией. Но по его мнению, также и демократия, и аристократия не являются государствами свободными по своей природе, ибо они не создают гарантий против злоупотреблений властью [656] . «Известно уже по вековому опыту, — говорит Монтескье, — что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не дойдет до положенного ему предела» [657] . Причем эта истина одинаково применима и к единоличному, и к многоличному властителю: и в демократии возможен произвол большинства, попирающий законность и свободу. Ошибочно поэтому приурочивать идею свободы к демократическому строю. «В демократии народ, по-видимому, делает, что хочет, но политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется» [658] . «Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, — продолжает он, — необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга». «Возможен такой государственный строй, что никто не будет склонен делать то, что закон ему не дозволяет» [659] . Для этого нужно, чтобы власти в государстве не были соединены в одном лице. Там, где власти соединены в лице одного султана, царствует ужасный деспотизм. В республиках Италии, где эти власти соединены, свободы меньше, чем в наших монархиях. «Государи, стремившиеся к деспотизму, всегда начинали с объединения в своем лице всех отдельных властей» [660] . Объяснение этого явления, по мнению Монтескье, не представляет особого труда. Представим, говорит он, что «власть законодательная и власть исполнительная будут соединены в одном лице или в одном учреждении». «Свободы при этом не будет, так как можно опасаться, что обладающие ими монарх или сенат станут создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их. Не будет еще свободы и в том случае, когда судебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной властью, то жизнь и свобода граждан окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если она соединена с исполнительной властью, то судья получает возможность стать угнетателем. Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников или дворян или же из простых людей, были соединены эти три власти: создавать законы, приводить их в исполнение и судить преступления или тяжбы частных лиц» [661] . Совсем иное дело, когда эти власти разделены — тогда они приходят в состояние некоторого устойчивого равновесия. Иными словами, теория разделения властей требует такого правительственного аппарата, который ставит искусственные преграды против злоупотребления власти. Отдельные единицы власти следят друг за другом и останавливают друг друга тогда, когда совершается покушение на нарушения законности и права. Но подобное балансирование властей и их равновесие возможны только в том случае, если власти обладают правом взаимного контроля. Для этого Монтескье считал нужным исполнительную власть наделить правом роспуска парламента и правом veto (то есть запрета) по отношению к постановлениям законодательной власти. Что же касается до обратного отношения законодательной власти к исполнительной, то Монтескье не указывал здесь каких-либо специальных мер контроля, хотя английская политическая жизнь и знает их в виде политической ответственности министров. Но роспуск парламента и veto суть чисто отрицательные акты. Смысл их исчерпывается возможностью препятствия, а не возможностью положительного участия. Этот последний пункт и составляет существо разбираемого здесь распределения функций. Характерной особенностью его является то, что прямая положительная деятельность каждого органа устанавливается только на основании отрицательных актов надзора одних органов над другими. Из различных законодательных установлений, воплотивших эту теорию, прежде всего нужно назвать конституцию американских Соединенных Штатов 17 сентября 1791 года. Совершенно ошибочно считать, что в названной конституции проведено какое-либо абсолютное разделение властей. Американская конституция типично проводит начало специализации с допущением отрицательного воздействия одних органов на другие. Ее три департамента (Departaments) — законодательная, исполнительная и судебная власти — ни в коем случае не независимы друг от друга, но связаны друг с другом тем, что могут осуществлять взаимный контроль. Избираемый всенародным голосованием президент обладает правом veto, которым он, кстати сказать, и пользуется. Сам он находится в известном отношении под контролем верхней палаты, и, наконец, судебная власть контролирует общее проведение исполнения законов в республике. Авторы этой конституции, будучи ревностными поклонниками системы Монтескье, последовательно воплотили ее в жизнь [662] . Но такое же равновесие между властями имели в виду установить и авторы французской конституции 1791 года. Ее главным намерением было не установление каких-то трех абсолютно независимых единиц власти — законодательной, исполнительной и судебной, но установление такого порядка соотношения между органами государства, который обеспечивал бы взаимный контроль посредством актов отрицательного воздействия. Законодательная власть, согласно этой конституции, воплощалась в лице одной палаты [663] . Исполнительная — в лице короля, который устанавливал министерство и обладал правом законодательного veto [664] . Судебная власть — в лице суда, которому присваивалось право общего надзора над законностью. Депутат Малуэ, возражавший против этой конституции при обсуждении ее проекта, совершенно справедливо определял ее смысл, указывая, что первой ее посылкой является равновесие между властями. «В распределении силы властей, в их независимости, в их равновесии — вот где следует искать гарантию естественных и гражданских прав», — говорил он [665] . Но он полагал, что произведенное конституцией разделение как раз этой цели и не достигает. Он указывал, что организация двухпалатной системы гораздо лучше могла бы оградить права граждан от деспотизма законодательной власти. Он обращал также внимание на неудовлетворительное, по его мнению, решение вопроса о власти монарха. По его мнению, монархический принцип полезен главным образом как противовес (contrepoids) по отношению к другим властям, и в качестве такого противовеса он должен обладать значительной самостоятельностью, достаточной для того, чтобы оказать препятствие не только ошибкам законодательной власти, но и положительным ее мероприятиям [666] . Для равновесия властей нужно, чтобы монарх был моральным лицом, чтобы он обладал суверенной волей, способной противодействовать законодательному корпусу. Он таким образом настаивал на том, чтобы глава исполнительной власти обладал не только отрицательными средствами, но и способами положительного воздействия (право законодательного почина и т. п.). Это был спор различных истолкований теории разделения властей: одного, связанного с именем Монтескье и с американскими опытами ее истолкования и приложения, и другого, связанного с позднейшей практикой дуалистических монархий и с опытами английского парламентаризма.
655
Мontesquieu, Esprit des Lois, Liv. XI, Chap. III.
656
Ibid., Ch. IV.
657
Ibid., Ch. IV.
658
Ibid., Ch. III.
659
Ibid., Ch. IV.
660
Ibid., Ch. VI.
661
Ibid., Ch. VI.
662
Cp. W. Wilson, Constitutional government in the United States, 1921, стр. 56. Из более старых: Pomeroy, An Introduction to the Constitutional Law of the U.S., 1870, стр. 89. Story. Commentaires, vol. I, стр. 533. Неправильно изображение конституции С. Ш. у Rehm'a, О. с, I., стр. 288, и отчасти у Duguit.
663
Duguit et Моnnier, О. с, стр. 7, Titre III, Art. 3, Chap. I, Art. I.
664
Ibid., Titre III, Art. 4, Chap. II, Art. 1, Chap. IV, Art. I, etc.
665
Archives parlementaires, I Serie, vol. 29, стр. 275.
666
Ibid., стр. 276–277.
В) Специализация функций при условии не только отрицательного контроля, но и положительного вторжения одной власти в компетенцию другой. Система эта имела два исторических воплощения — с одной стороны, в переходных формах абсолютной монархии к умеренному конституционализму и, с другой стороны, в тех смешанных формах политического устройства, которые носят имя государств парламентарных. В первом случае монархическая власть, приобретая с введением конституционного режима специальный характер власти исполнительной, однако же оставляет за собою право широкого вмешательства в дела законодательства. Так, например, у нас в России по конституции 1906 года монарху не только присвоено было право абсолютного veto, право роспуска парламента и право исключительной инициативы в изменении основных законов, но еще сверх того присваивалось право издавать чрезвычайные указы, имеющие силу законов (по 87 ст.) и, таким образом, конкурировать до известной степени с законодательным корпусом в лице Государственного Совета и Государственной Думы. И, наконец, что фактически было едва ли не самым существенным — исполнительная власть, пользуясь своим правом объявлять отдельные местности Российской Империи на исключительном положении, получала фактическую возможность отменять действие обыкновенных законов и заменять их действием законов чрезвычайных. Россия в течение двух последних царствований жила, таким образом, на основании двойного порядка: одного официально действующего, но временно приостановленного, другого, изданного в чрезвычайном порядке и существенно изменяющего положение личности, гражданской свободы, обычной юрисдикции и т. п.
Второй случай — это та политическая система, которая считается нормальной в современных демократиях и по которой законодательная власть в лице народного представительства получает возможность существенного влияния на власть исполнительную. Мы говорим о так называемой парламентарной системе. Естественным путем, в результате долгой исторической практики она сложилась в Англии; главной ошибкой Монтескье считают то, что он не заметил ее в своем идеологическом изображении английской политической системы. В других европейских государствах она была более или менее искусственно привита иногда в виде парламентских обычаев, иногда же, особенно в последнее время, в форме законодательных постановлений. Существо парламентаризма заключается вовсе не в том, что парламент становится исполнительной властью и таким образом утрачиваются границы, отделяющие законодательство от управления [667] . Неправильно думать также, что при системе парламентаризма правительственной властью является если не парламент в целом, то особый комитет парламента. В Швейцарской республике, например, высшей исполнительной властью является коллегия, избранная союзным парламентом на три года — так называемый Союзный совет, независящий от отдельных голосований народного представительства и могущий в течение срока полномочий своих проявлять самостоятельную деятельность, поскольку она согласуется с общим направлением народного представительства. В противном случае народное представительство отменяет постановление Союзного совета, и такой акт не считается поводом для министерского кризиса и для отставки Союзного совета. Союзный совет можно, таким образом, назвать особо уполномоченной комиссией народного представительства, однако положение его совсем иное, чем положение кабинета в системе парламентаризма [668] . Систему парламентаризма с точки зрения внешних, социально-политических признаков можно характеризовать, как такую политическую систему, в которой представители большинства руководящих в парламенте политических партий становятся министрами — чего нет в Швейцарии, где члены Союзного совета могут не быть представителями партийного большинства. Однако признак этот, конечно, недостаточен, и, чтобы понять внутреннее существо парламентарной системы, нужно обратиться к признакам, почерпнутым из внутренней природы соответствующих политических форм [669] . Привлекая эти признаки, можно сказать, что парламентарный кабинет есть такая составленная из представителей партийного большинства коллегия, которая конструируется парламентом в порядке организации и при том конструируется так, что не только ее действия являются согласованными с изменяющимся положением внутрипарламентских отношений, но и самое ее существование зависит от этих отношений и изменяется с их изменением. В этом отличие парламентского кабинета от директории, как она создана, например, французской конституцией 1793 года. Директория, созданная народным представительством, является, однако, независимой от своего создателя: народное представительство не может влиять на действия директории и не может смещать ее голосованием. Равным образом здесь же лежит отличие парламентского кабинета от швейцарского Союзного совета. Деятельность Союзного совета подконтрольна, однако же существование его не зависит от тех или иных настроений парламента. Парламентский кабинет есть коллегия, постоянно отражающая различные создавшиеся в пределах парламента политические констелляции. Кабинет есть орган, действующий в пределах одной констелляции; но когда изменяется положение и в парламенте образуется новое большинство, парламентский кабинет должен выйти в отставку.
667
W. von В1ume, Wesen und Aufgabe der Parlamente. Handbuch der Politik, I, стр. 336.
668
Hasbach, Die parlamentarische Kabinetsregierund, 1919, стр. 30–31.
669
Redslob, Die parlamentarische Regierund, 1918, стр. 1.
Таким образом названная система допускает возможность прямого положительного влияния парламент на исполнительную власть. Можно сказать, что парламент определяет общие принципы политики в то время, как министерство свободно управляет в пределах этих общих принципов. Но до каких пределов простирается область общей политики и область независимости исполнительной власти — это есть вопрос, который может быть разрешен на основании дипломатического искусства и который получает различные разрешения в зависимости от местных и временных условий [670] . С этой стороны парламентскую систему можно определить как систему особого политического равновесия между законодательной властью и властью исполнительной [671] . Такое равновесие может быть в конце концов установлено при помощи политических сил, лежащих вне власти парламента и власти парламентского кабинета. В истории парламентского режима такими силами были: 1) независимый постоянный глава исполнительной власти — король в парламентских монархиях или президент в республиках и 2) голосующий корпус народа. В исторических своих корнях система парламентаризма органически связана с конституционной монархией, и в этой связи можно нащупать глубокую внутреннюю логику [672] . Если создавшееся новое положение в парламенте расходится с политикой кабинета, если между парламентом и кабинетом назрело противоречие, то, чтобы кабинет не был превращен в простой исполнительный комитет парламента, ему должно быть предоставлена возможность искать какого-либо судью в споре. Но чтобы не было засилья кабинета, парламенту также должно быть предоставлено право выступать самостоятельной стороной. Исторически и было так, что судьей между спорящими сторонами выступал монарх. Он мог распустить парламент, став на сторону кабинета, но мог стать и на сторону парламента, тогда кабинет уходил в отставку. Система парламентаризма исторически была, таким образом, связана с правом короля распускать парламент. Королевская власть в этой системе играла роль поддерживающего равновесие рычага. «Парламентский режим, — как говорит Редслоб, — можно сравнить с весами. Номинальный носитель власти, монарх или президент, держит их в своих руках. Две чаши суть министерство и парламент. Гиря соответствует тому непреодолимому действию, которое является в результате народных выборов. Глава государства должен устанавливать равновесие, кладя гирю то на одну, то на другую чашу весов» [673] .
670
Ibid., Стр. 2.
671
Как на это справедливо указали Duguit, Traite, II и Redslob, О. с.
672
Развитие этой мысли особенно интересно у Редслоба.
673
Reds1оb, О. с, стр. 7.
Однако нельзя усматривать в этих исторически создавшихся условиях каких-либо абсолютных категорий. Уже английская политическая история может нас убедить, что на смену монархическому парламентаризму в Англии идет постепенно парламентаризм плебисцитарный, в котором роль преимущественного судьи в споре между парламентом и кабинетом занимает уже не монарх, а голосующий народ [674] . Случаи роспуска парламента в Англии в 1922 и в 1923 годах показывают, что регулирующая и уравновешивающая роль монарха играет в них незначительную роль. С другой стороны, целый ряд новейших конституций, появившихся после войны, вводит парламентарный режим, не только не наделяя главу исполнительной власти уравновешивающими функциями, но даже вообще обходясь в государстве без личного возглавления и совмещая таким образом парламентаризм с формами директориальной республики [675] . Конституции отдельных германских земель вообще не знают президента, и роль последнего исполняется парламентским кабинетом. Это создает для кабинета совсем особое положение, которое допускает признание только одного судьи при споре между кабинетом и парламентом — именно голосующего народа [676] . Конституции германских государств и устанавливают референдум как последнее средство равновесия между парламентом и кабинетом. Наконец, совсем особое положение занимает система парламентаризма во Франции и в странах, которые построили свои конституции по французскому образцу. Здесь сам президент является избранником законодательного корпуса в составе двух соединенных палат. Президент обладает, кроме того, ограниченным правом роспуска парламента — именно во Франции он может распускать Палату депутатов только с согласия сената. Это особое положение президента как креатуры парламента отнимает у него возможность быть самостоятельным судьей и проявлять самостоятельные уравновешивающие функции. Сверх того, французская конституция не знает в противоположность немецким непосредственного обращения к народному голосованию в споре между кабинетом и парламентом. В интересной книге своей о парламентаризме Редслоб блестяще показал, что такое положение в силу внутренней логики делает французский парламентаризм совершенно особой формой диктатуры парламента над страной и сводит роль кабинета на степень простого исполнительного комитета палат. Поэтому во Франции министерство должно искать расположения палат, ничем не связанные палаты лишены всякой дисциплины, они постоянно притязают на вмешательство в административные вопросы и постоянно смещают кабинет, что образует в общем правительственную систему, не обнаруживающую никаких черт политической устойчивости. Насколько сильна диктатура парламента во Франции, показывает последняя французская практика: на наших глазах палаты получили возможность даже смещать президента. «C'est par un incroyable abus de mots, — писал один французский критик этой системы, — Que cette pratique bizarre a pu usurper le nom de regime parlementaire» [677] .
674
К. Lowenstein, Zur Soziologie der parlamentarischen Reprasentation. Arch, fur Sozialwissenschaft, 1924.
675
Cp. Koellreuter, Das parlamentarische System in Deutschland, 1921.
676
H. Preuss, Verfassung des Freistaates Preussen. Jahrbuch f. offent. Recht, 1921, стр. 271.
677
«Это невероятное злоупотребление, что такая порочная практика смогла подменить саму суть парламентаризма». Цит. у Redslob, О. с, стр. 142.
Резюмируя изложенное, можно сказать, что парламентарный режим есть такая форма политического устройства [678] , в которой: а) исполнительные функции отделены от законодательных; б) исполнительная власть принадлежит особой коллегии, конструируемой парламентом, обычно из представителей партийного большинства, которое может влиять на политику кабинета внутрипарламентским путем; г) от настроения парламентского большинства зависит самое существование этой коллегии; д) самостоятельность свою названная коллегия так же, как и парламентский корпус, могут отстаивать путем обращения к нейтральному судье в лице главы государства и голосующего народа, в различных соотношениях этих сил.
678
Обычным заблуждением является взгляд, что парламентарный режим связан необходимо с демократией. Заблуждения этого придерживается вся демократическая пресса и почти все деятели современной европейской демократической политики. На самом деле идеалам чистой демократии в смысле Руссо или идеи 1848 года соответствует не парламентарный кабинет, а простая комиссия народного представительства или голосующего корпуса в целом.
Отдел третий ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ
Глава 1. Проблема усовершенствования государства
В предшествующем изложении нами были изучены различные типы государств как со стороны стихийно-фактической, так и со стороны деятельно-организационной (ср. Отдел I, гл. I). Мы подошли теперь к последнему вопросу общей теории государства, — к вопросу о наилучшем, совершенном государстве или о государственном идеале. Было уже указано, что эта проблема принадлежит к области практической политики, а не теоретического государствоведения, однако и в ней имеется своя, чисто теоретическая сторона. Теоретическое государствоведение, конечно, не призвано к тому, чтобы построить какой-нибудь конкретный план совершенного государственного строя, но никакая другая область знания не может решить общего вопроса о том, в каком смысле можно говорить о государственном идеале и к нему стремиться. Вопрос этот не разрешается практической политикой, но ею предполагается. Многие заблуждения политики происходят от того, что она не относится к названному вопросу критически, что она ставит перед собою такие цели, которые не совместимы с ценностной природой государства и из нее ни в коем смысле не вытекают. Чтобы определить эту ценностную природу государства и соразмерные ей, направленные на государственное усовершенствование цели, для этого должна быть поставлена особая критическая проблема, разрешение которой доставит общие принципы для построения возможного в пределах практической политики конкретного государственного идеала.
Недостаточной постановкой такой критической проблемы объясняется коренящаяся в глубокой древности и широко распространенная доныне вера в то, что в пределах земных государственных форм может быть достигнуто конечное царство земного блаженства, последний идеал земной общественной жизни. Идейные корни этой «утопии земного рая», мыслимой в образе земного государства, лежат в древних языческих представлениях о государстве как о самом совершенном человеческом обществе. Воззрения эти, одинаково свойственные Востоку и Западу, владели человечеством в течение целых тысячелетий и определяли политические судьбы целых народов и культур. Причем в истории можно различать два аспекта этих воззрений — консервативный и революционный. Первый абсолютизирует и идеализирует существующие государственные учреждения, считая их непосредственным отражением совершенного Божественного порядка. Классическим образцом такого рода идей можно считать учение Конфуция, которое на долгое время стало официальной философией срединной империи. Для Конфуция, так же, как и для Гегеля, существующее государство есть выражение самой абсолютной идеи, воплощение на земле царства абсолютного добра. В той или иной степени подобный взгляд на государство был свойствен всем языческим представлениям о монархии как о Божественном установлении, отражающем в себе черты владычества верховного начала в мире. В своеобразной формулировке мы находим его в античной классической политике у Платона и Аристотеля, для которых власть государства была проявлением общего космического порядка власти и подчинения. «Элемент властвования и элемент подчинения», как учил Аристотель, «сказывается во всем, что, будучи составленным из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другой или разъединенных, составляет нечто целое. Это общий закон природы, и как таковому ему и подчинены существа одушевленные» [679] . Поэтому, когда в своей метафизике Аристотель приступает к определению понятия принципа или причины, он в качестве примера называет тот произвол, благодаря которому существует в государстве власть царей или тиранов; когда он говорит о власти души над телом, он уподобляет ее власти правителя над государством и также Бога над миром [680] . Воззрения эти переходят и в христианскую политику, для которой власть государства зачастую была также проявлением общего космического порядка власти и подчинения. «Мир тела, — говорил Августин, — есть упорядоченное расположение частей. Мир души неразумной — упорядоченное успокоение порывов. Мир души разумной — упорядоченное согласие суждений и действий. Мир тела и души — упорядоченная жизнь и благосостояние существа одушевленного. Мир человека смертного и Бога — упорядоченное в вере под вечным законом повиновение. Мир людей — упорядоченное единодушие. Мир дома — упорядоченное относительно управления и повиновения согласие сожительствующих. Мир государства — упорядоченное относительно управления и повиновения согласие граждан. Мир небесного государства — самое упорядоченное и единодушнейшее общение в наслаждении Богом и взаимно в Боге. Мир всего — спокойствие порядка» [681] . Это учение об универсальном порядке, изображающее весь мир как некое универсальное государство, послужило основой всей средневековой политики. По правильному замечанию Гирке, политические идеи средневековья исходили из идеи теологически упорядоченного мирового целого, в которое государство и отдельные люди входят, как части [682] . Целое это связано некоторой единой гармонией, повторяющейся на отдельных ступенях космоса, одинаково звучащей и в большом, и в малом. Поэтому каждое отдельное существо есть малый мир, микрокосм, в котором воспроизводится все, происходящее в великом мире, мыслимом по образу универсального государства. Можно сравнивать отдельные части этого мира — и везде мы найдем нечто подобное: в космосе найдем элементы человеческого государства, в государстве — элементы космоса.
679
Аристотель, Политика, русск. пер. Жебелева, стр.12.
680
Met, Lib. V, 1313 А.
681
De Civitate Dei, кн. 19, гл. 12.
682
Gierke, Das deutsche Genossenschaftsrecht, III, стр. 514–515.