Русский народ и государство
Шрифт:
Тем самым отрицается всякая устойчивость самообязывания; утрачивается также и идея «права», которую теория Еллинека пыталась спасти. Поставить установленные законом права под «clausula rebus sic stantibus», это значит — установить правовой режим, подобный тому, который в советской России назывался НЭПом. При этом режиме права существуют постольку, поскольку они не противоречат интересам правящего класса и началу государственной пользы. Если это соответствие утрачивается, права тем самым отменяются. Такой режим можно оценивать различно, но правовым его называть нет оснований.
Таким образом, понятие закона в материальном смысле остается неопределенным и в теории Еллинека, и возникают сомнения в том, целесообразно ли вообще делить «закон» на «формальный» и «материальный». Логические недостатки такого деления неоспоримы. Теория эта создает, как мы убедились, два понятия закона и соответственно этому два понятия законодательной деятельности. При этом, как утверждают ее сторонники, неправильно считать, что одно из названных понятий является родовым, другое — видовым. Напротив того, закон в формальном и закон в материальном смысле суть два совершенно самостоятельных понятия, содержания которых могут перекрещиваться, но которые ни в коем случае не могут стоять в логическом отношении общего и частного. С точки зрения требования логики можно сказать, что создание двух таких понятий, выраженных одним словом «закон», не является предприятием безупречным, — тем более что между ними имеется несомненное внутреннее отношение, нисколько не выясненное представителями названной теории. Можно ли сказать на самом деле, что два названные понятия совершенно самостоятельны? Это означало бы, что материальный закон ни в коем случае не является и не может являться законом формальным. Между тем весь практический смысл названной теории сводится к требованию, чтобы такие важные акты, как акты создания новых прав (то есть акты материально законодательные), в действительности были бы издаваемы в той торжественной форме, которая им подобает, другими словами, чтобы они были формальными законами [593] . Поэтому, по крайней мере в правовом государстве, материальный закон должен стать законом формальным или, вернее, частью закона формального. Но есть ли какое-либо разумное логическое основание для того, чтобы одним и тем же понятием «закон» обозначать и целое и его часть? Не проще ли признать, что логически правомерно только понятие формального закона, т. е. совокупности актов повышенной силы действия, в которой существенное место занимают правовые положения, но которая этими последними отнюдь не покрывается?
593
Cp.Hatschek, Deutsches und preussisches Staatsrecht,Bd.II,стр.4.
Рассмотрение теории закона приводит нас к следующим выводам: 1) регулирующая деятельность государства отнюдь не совпадает с правоустановлением; 2) формальный момент издания государственных актов с повышенной силой действия отнюдь не превращает эти акты в правоустановления; 3) необходимо отличать понятие закона от понятия правового установления: первое — чисто формально, то есть определяется особым способом издания актов, второе может быть определено только материальными признаками, отличающими акты правоустановления от актов нормоустановительных.
Теперь в результате всего изложенного мы можем, наконец, ответить на вопрос, поставленный в начале этого отдела (§ 1 в конце): что превращает различные, издаваемые государством «нормы» в «нормы правовые» и в каком смысле мы вообще можем говорить о «правовых нормах»? Очевидно, что не момент «издания» государством, «истечения» из государства или «признания» государством превращает технические, хозяйственные, условные, нравственные и др. нормы в «правовые» — такое «превращение» было бы каким-то непонятным фокусом, а момент отнесенности различных актов нормоустановления к актам правоустановления позволяет считать подлежащие нормы правовыми. Поэтому, там, где такой отнесенности нет, там изданные государством те или иные не юридические нормы остаются такими, каковыми они суть по своей природе. Там же, где названная отнесенность существует, там их можно называть «правовыми» именно в силу этой «отнесенности» (стало быть, не в собственном смысле, а в смысле характеристики отношения между нормами и соответствующими установлениями права). В коммунистическом государстве чистого типа, в котором правоустановительная деятельность вообще бы прекратилась, очевидно, и изданные государством нормы потеряли бы «правовой» характер, стали бы чистыми нормами распорядка, быта, рабочей морали и т. п. Справедливо поэтому, что коммунисты склонны назвать свое «право» просто совокупностью технических инструкций и правил, хотя теоретическая основа такого словоупотребления не ясна для теории коммунизма. Но там, где в коммунистическом государстве начинается практика правоустановления, хотя в ограниченном виде (в формах, например, юридических основ НЭПа и «обеспечения» прав трудящихся, о котором говорит советская декларация прав), там и нормы приобретают правовой характер в вышеуказанном смысле этого слова.
Из изложенного ясно, наконец, в каком смысле к понятию закона применимо понятие права. Законодательные установления, предоставляющие права, будут установлениями правовыми в прямом смысле этого слова. Законодательные нормоустановления будут «правом» постольку, поскольку они отнесены к правоустановлениям. Законодательные же нормы, никак не отнесенные к правоустановлениям, очевидно, так и останутся неправовыми нормами того или иного вида, и никакой государственный акт, в какой бы торжественной форме он ни был сделан, не в силах придать таким нормам характер права. Отсюда следует, что установившееся словоупотребление, называющее закон «правом», было отчасти справедливым, поскольку оно имело дело с истинными правовыми установлениями и отнесенными к этим последним «нормами», подводимыми в своей совокупности под категорию «закона»; но это словоупотребление не достаточно уясняло само понятие «права в объективном смысле» и не достаточно уяснило логическую самостоятельность понятий закона и права.
Глава 2. Организованный порядок
1. Официальные носители государственной власти
Первым и самым существенным вопросом государственного устройства является вопрос об официальных носителях власти в государстве. В современном государствоведении вопрос этот именуется вопросом о государственных органах. По названному вопросу существующей юридической теорией государства были выдвинуты три основных воззрения, довольно тесно связанные с отвечающими им политическими тенденциями:
1. В эпоху политической борьбы против монархии и зарождения западного демократизма была выставлена теория делегации народных прав народным представителям, которые единственно и могут считаться легитимными носителями государственной власти; теория эта со временем претерпела некоторые изменения, но и до сей поры является «теорией» преимущественно демократической. В основании своем она имеет сравнения, взятые из частного права. Носители государственной власти в государстве должны стоять по отношению к народу так, как поверенный стоит по отношению к своему доверителю. История западной культуры породила идею построения государства, все власти которого построены на подобном свободном выборе «поверенных», снабженных к тому же особым мандатом [594] . Представитель и представляемый в частном праве являются самостоятельными индивидами, чуждыми друг другу, не объединенными никакой первоначальной связью. Они — не члены некоторого единства, они — случайные попутчики. В таком отношении пропадает то главное, что отличает властные отношения в государстве, — отношения постоянного подчинения одних лиц другим. Остается только случайное сочетание двух самостоятельных свободных волеизъявлений — воли представляемого и воли представителя [595] . Оттого эта теория по существу своему анархична, уничтожает государство в его корнях, если только она проводится последовательно и без отступлений. Образованное таким образом государство или перестает быть властным организованным обществом, или же, если не утрачивает характера властности, предполагает скрытое существование таких верховных государственных органов, которые уже не являются простыми «поверенными» граждан. В самом деле, в подобном государстве верховной властью в действительности обладает голосующий народ, который можно мыслить или как ничем не связанную совокупность суверенных индивидуумов, или же как некоторое высшее властное целое, обладающее особой «общей волей», которой все должны повиноваться. Если суверенная воля индивидуумов принципиально не знает ничего выше себя и может соединяться с другой волей на основе случайного сходства, то такое соединение будет «союзом эгоистов», а не государством. Если же голосующий народ путем голосования обнаруживает нечто высшее (например, волю непогрешимого большинства, как у Руссо), то тогда это «высшее» и будет носителем верховной власти. В частности, у Руссо, который придерживается этих идей, носителем власти и является общая воля и ее выразитель «большинство», от имени которого действуют и другие представители государства, его комиссары. Это «большинство» уже не является «представителем» в смысле частного права, но обладает, согласно Руссо, непререкаемой, неограниченной и абсолютной властью.
594
Эта теория носит имя французской, и ее придерживаются все представители так называемой классической теории французского конституционализма.
595
Н. Рrеuss, Stellvertretung oder Organschaft, Jehring'sJahrbuch, Bd. 44, стр. 469.
Однако теория гражданского права знает еще иной вид представительства — представительство законное (например, опекун, президиум и т. п.). Кажется очень соблазнительным уподобить носителей государственной власти такому законному представительству, которое в союзах, корпорациях и обществах конструируется на основании соответствующих уставов, определяющих, какие должности имеются в данном союзе (например, общее собрание, совет, правление, президиум), каковы функции каждой из этих должностей и кто имеет право занимать их. Не такова ли в самом деле природа государственных должностей и служб, начиная с верховных и кончая подчиненными? [596]
596
Cp. Schlossmann, Organ und Stellvertreter, Jehring's Jahrbuch, Bd. 44, стр. 311, 325.
Однако в самой теории гражданского права не существует полной ясности по вопросу о природе этого законного или необходимого представительства. В самом деле, в явлениях такого представительства смешаны отношения совершенно различных природ. Нужно различать прежде всего внешнюю жизнь союза, в которой союз вступает в отношения с другими физическими или юридическими лицами, и внутренние союзные отношения, возникающие при управлении союзом и при руководстве его внутренней организацией. Лица, действующие именем союза вовне, конечно, являются его представителями. Но во внутренних отношениях лицам этим принадлежит распорядительная власть и организационные функции. Президиум союза, эту власть осуществляющий, является ли в этом качестве «представителем»? На этот вопрос принуждены отрицательно ответить даже сторонники теории представительства, считающие, что она достаточно определяет интересующие юриста отношения и не нуждается в замене какими-либо другими понятиями. «Если органы юридического лица, — говорит проф. Тур, — ничем не отличаются от представителей, в особенности же от законных представителей физических лиц, то, с другой стороны, не следует забывать… что органы действуют не только в отношениях внешних, но также и регулируют внутреннюю жизнь союза. Рядом с представительством существует еще область руководства делами… В этом отношении органы юридического лица отнюдь не являются представителями» [597] . По мнению проф. Тура, оттенение последней стороны дела является положительной стороной той теории, которая утверждает, что юридические лица действуют не через представителей, а через свои органы. По взглядам сторонников этой теории, понятие органа и создано для того, чтобы выразить специфические особенности коллективного лица — именно подчинение воли членов союза общей воле. «Для органической теории правоотношение между коллективным лицом и между входящим в него в качестве члена лицом отдельного органа есть отношение двух неравных воль: воля органа подчинена общей воле» [598] . Теория представительства, по мнению органистов, из-за мнимого опасения впасть в мистику принуждена отрицать самые очевидные реальности: наличность внутренних отношений союза, в которых союзные службы и должности уже не выступают в качестве представителей, а имеют дело с особыми явлениями, для которых должны быть подысканы и особые понятия.
597
Von Thur, Der allgemeine Teil des deutschen burgerlichen Rechts, Bd. I, стр. 465.
598
H. Preuss, O.c, стр. 464, 475 и др.
Следует прибавить, что наука о государстве прежде всего интересуется не внешним «представительством» государства, а его внутренней, властной структурой. Когда цивилист изучает юридическое бытие союзов, его, напротив того, интересуют более всего эти внешние отношения — область «прав» союза, способность его к совершению юридических сделок. Таким образом, стремления юриста-цивилиста и государствоведа не совпадают. Кроме того, если во всяком союзе существует область внутренних, административных отношений, то не нужно забывать, что властная компетенция частных союзов в сущности весьма ограничена. Частные союзы, как всякие организованные общества, имеют также властную структуру, но она, так сказать, минимальна. Между тем государство есть по преимуществу властный союз. Поэтому попытка выразить властные отношения внутри государства при помощи цивилистического понятия «представительства» не может не привести к искажению природы и существа государственных явлений.