Русский рай
Шрифт:
Петруха возмужал и окреп, по его щекам вылезла густая русая борода, которую он брил. Увидев отца, сын ополоснул мозолистые руки. Выглядел он старше своих лет, как обычно кузнецы от постоянного жара и раскаленного железа. Его пособники мимоходом посмотрели в их сторону и, не отвлекаясь, продолжали со звоном стучать по красной полоске металла. Отец и сын вышли на чистый воздух, присели на скамейку и Сысой с затаенным испугом почувствовал, что говорить с сыном не о чем.
– Ну, как живешь-то? – спросил обыденно.
– Хорошо! – так же ответил сын и, помолчав, заговорил свободней: – Тебя давно не было,
– Лучше, чем когда? – удивленно спросил Сысой.
– Чем при Кускове. Он больше заботился о Компании, а Шмидт не забывает о служащих. Прежде только дядька с управом на полях надрывались, а нынешний правитель всех приохотил: бери землю, сажай огороды, сей пшеницу или ячмень, вырастишь лишнее – Компания купит за хорошую цену. В прошлом году у нас намолотили столько, сколько не собрали за все время правления Кускова. Шмидт раздает компанейский скот на вырост и содержание, разрешил держать свой, но приехал Хлебников и запретил, усмотрел в том вред для Компании. Какой вред, что сами кормимся, как было на Кадьяке у деда Филиппа, – перекрестился сидя, – не требуем компанейского хлеба.
Сысой удивленно хмыкнул, повел глазами по складам, на пути к бухте он высмотрел новые дома под крепостными стенами: все крепкое, ухоженное, подновленное.
– А что там за барабора за крепостью? – спросил про незнакомое здание.
– Ранчерия – казарма для индейцев!
– И они живут у вас?
– Живут! Два десятка семей: толмачи, пастухи-бакеры. В пристрое – тюрьма, в ней воры и скандалисты, двух из приморской деревни тамошние старики попросили забрать. Убийц выслали на Ситху в вечные каюры.
– За что же вашего Шмидта меняют, если он такой хороший? – Петруха еще только наморщил лоб, соображая, что ответить, а Сысой, усмехнувшись, сказал: – Своим людям хорош – начальствующим неугоден. Как всегда!
– Ходят слухи, что меняют, – вздохнул сын, – сам жаловался: «Меня хотят стращать сменай и таже определили времени через три месяц. Павел опретелен ими в моем месте», – передразнивая правителя конторы, пролопотал кузнец с доброй усмешкой на обгоревшем лице.
– Слышал от Хлебникова и нового правителя он мне показал, – кивнул Сысой.
– Жаль! – опустил голову Петруха. – Если Шмидт и повинен, то только в том, что любит жителей Росса больше, чем управляющих и директоров.
Обдумывая услышанное, томясь затянувшимся молчанием, Сысой принужденно заговорил:
– Индейцев больше не пригоняют на жатву?
– Нынче, в июле пригоняли сотню. Без них не обойтись.
– Я думал, революция запретила ловить их и гишпанцам, и нам.
– Я этого не знаю, сам на полях не работал, мое дело здесь. А пеонов недавно отпустили. Каких-то наградили, но большинство работало за прокорм.
Отец и сын опять замолчали. Каждый думал о своем
– Был на кладбище, могилы ухожены, наверное, ты за ними смотришь? – нарушил молчание Сысой.
– Я! – опустил глаза сын. Помолчав, продолжил: – Дом перебрал, живу все с той же, некрещеной, двоих сыновей родила, пестую их индейцами, отпускаю жить к родственникам. Они свободно лопочут по-своему, я не препятствую.
– Однако, ты умней, чем я был в твои годы! – одобрил сына Сысой. – Быстрей все понял. Я тоже не хочу растить дочку креолкой. Окрестил на всякий случай, а в остальном пусть будет вольной мивочкой. Привык, прикипел к ней душой, хотя печенкой чую, придется бросить и самому уйти отсюда.
– Придется! – согласился сын. Видимо он тоже понимал, что здешняя жизнь не постоянна. – А места хорошие, я к ним привык. На Кадьяк не тянет, на Ситху за двойное жалованье не заманишь.
– Что слышно про Богдашку с Федькой?
– Оба служат на Ситхе, при хорошем жалованье. Богдашка уже в каких-то приказчиках, Федька при магазине.
На том удовлетворилось любопытство Сысоя о сыне-креоле. Он вырос как-то незаметно, в стороне от кровного отца. Наверное, и в молитвах чаще поминал Ульяну с Василием. Сысой вздохнул, оглядывая окрестности, которые помнил не тронутыми топорами.
– Хорошо здесь! – вздохнул. – А в устье Большой реки, какие места?! – Расчувствовался. – Я оттуда вернулся. Всякой рыбы, птицы множество, удобные для хлебопашества луга. Наши беглецы-выкресты обзавелись ранчами, их гишпанцы не выдают.
– Нам Компания не позволит селиться там! – с тоской согласился Петр. Он раньше отца повзрослел душой и уже не мечтал о несбыточном.
В это самое время в правительстве России обсуждалось предложение Компании выкупать у обедневших дворян крепостных безземельных крестьян, освобождать их от государственных податей и селить в Калифорнии с наделами земли в вечное свободное пользование, чтобы обеспечивали хлебом северные колонии и восток Сибири. Но Министерство Иностранных дел, рассмотрев предложение директоров Российско-американской компании, решило, что появление в России фермерских хозяйств, свободных от тягла, даже не государственных крестьян, по отношению к общественному строю Российской империи – мера революционная и антисистемная. Принцип заселения колонии освобожденными от крепостной зависимости людьми противоречил общей политике правительства в крестьянском вопросе. И канцлер Карл Нессельроде, в очередной раз категорически отверг это предложение.
В ноябре с верфи Росса был спущен бриг «Кяхта» и отбуксирован в залив Малый Бодего для дооснащения. Это было последнее крупное судно, построенное в Калифорнии, других уже не закладывали, но сразу стали делать несколько баркасов на продажу. Собрав служащих и партовщиков, Хлебников объявил и зачитал им указ о смене правителя конторы Шмидта Карла Юхана Павлом Ивановичем Шелиховым. Слухи об этом ходили давно, поэтому перемена никого не удивила. Шмидт переводился с повышенным жалованьем на Ситху комендантом крепости. Для него, бывшего там прежде заведующим магазином, это было значительное повышение, но оно не радовало отстраненного правителя. Дооснащенная в Бодего «Кяхта» первым рейсом отправилась в Сан-Франциско за пшеницей, комиссионер Хлебников взял с собой смещенного правителя конторы.
– Похоже, ситхинское начальство боится, кабы Шмидт не сбежал к гишпанцам?! – поговаривали в Россе.
Бриг вернулся с трюмом наполненным пшеницей, встал на рейде против форта. Шмидт и Хлебников высадились на берег. Бывший правитель Росса обошел кусковский сад, который расширил и огородил, объехал поля, попрощался с близкими людьми и вернул вкладчикам деньги, которые самовольно собирал на строительство церкви, при этом вздыхал, и ворчливо оправдывался:
– Што ни телай хорошо – все самовольщик!