Русский разговор с «Красной графиней»
Шрифт:
Спустя пять лет Фридрихштайн отстроили заново. Архитектор, который восстанавливал здание, был очень талантлив – и дворец, выдержанный в духе французского позднего классицизма, вновь оказался настоящим шедевром.
Возрождённый Фридрихштайн стоял на возвышении – величественный, но лёгкий, воздушный, как бы невесомый. А здания для путешественников, гостиницы, жильё для работников, хозяйственные помещения – всё это располагалось подчёркнуто на “нижнем уровне”. Так архитектор воплотил идею сословной иерархии, столь любезную сердцу статусного заказчика.
Помимо дворца, в
Во дворцовом ландшафтном парке были установлены многочисленные скульптуры, устроены декоративные цветники, беседки, гроты, искусственные водопады. А дальше, за деревьями парка, миновав уютные пешеходные тропинки, укромные беседки, дорожки для скаковой езды, конюшни, старинную мельницу, можно было видеть леса, луга и поля с крестьянскими хозяйствами, тенистые лабиринты оврагов, заросшие вековыми буками «альпийские горки» и обширные поля площадью в несколько десятков тысяч гектаров.
И всё это являлось собственностью рода Дёнхофф.
Перед главным фасадом дворца Фридрихштайн красовались экзотические декоративные деревья – в огромных дубовых бочках, стянутых массивными металлическими обручами.
Позже во дворце появилась мансарда, отделанная в стиле рококо – ещё один архитектурный шедевр, удачно вписавшийся в ансамбль Фридрихштайна, а на озере соорудили даже маленькую электростанцию и во владениях очередного графа Дёнхофф появилось электричество.
Но, несмотря на технический прогресс, в имении, казалось, по-прежнему сохранялся средневековый феодализм. Крестьяне, работавшие на графа, были людьми свободными, но ощущали себя графской собственностью. И очень этим гордились, ибо графский род был настоящим, и время от времени давал Восточной Пруссии известных героев.
Иногда во дворце Фридрихштайн собирались министры и короли Пруссии, чтобы в неофициальной обстановке обсудить важнейшие государственные вопросы.
Знаменитый немецкий писатель, одно время гостивший там, восхищался: «В имении Фридрихштайн находится дворец, являющийся шедевром зодчества и построенный по повелению государственного министра генерал-лейтенанта фон Дёнхофф. Находящиеся там достопримечательности, а также парк для гуляний, зоосад, фазаний двор и другие принадлежащие имению земельные участки превращают этот чудный уголок в одно из самых великолепных мест на земле, а с галереи и верхнего этажа открывается настолько живописный вид, что лучшего невозможно себе вообразить».
Строители и архитекторы, размещая дворец в таком удивительном месте, рассчитывали на неожиданность зрительного восприятия архитектурного творения для посетителей, подъезжающих к Фридрихштайну по однообразной лесной дороге.
Вход в главное здание имения был устроен через портик-галерею, образуемую четырьмя ионическими колоннами. Такие портики с изящными древнегреческими пропорциями были чрезвычайно модными в архитектуре тех времён.
«Но ведь не всё то, что может восхитить взрослого человека, может понравиться ребёнку. Твоя детская память, маленькая Марион, сохранила какие-то значительные впечатления и воспоминания о семейном дворце?»
Когда открывались тяжелые двери, то был виден большой холл, и над тремя дверями – картина, подаренная Фридрихом Великим, где он изображен со своей собакой. Слева и справа – два шкафа из Данцига. Средняя дверь вела в светлый, богато украшенный зимний сад. Когда в доме были знатные гости, все двери открывались, и тяжелая дверь в зал, и высокая, ведущая на балкон, с которого был великолепный вид на площадку, поросшую густой зеленой травой с живой изгородью. И оттуда начинались две параллельно идущие аллеи, устремленные к зеленым лугам Прегеля. Реакцией посетителей было потрясение: «Прекраснее, чем в Версале!»
Детство в Восточной Пруссии
Марион Дёнхофф, 1988
Архитектурные достоинства имел не только сам дворец, но и многочисленные хозяйственные и вспомогательные постройки: каретный двор, конюшни, мельница, дом управляющего и даже гидротехнические сооружения.
Теперь он и засыпал с именем Марион, и просыпался с улыбкой, зная, что она рядом.
В очередной раз, с утра, едва умывшись, он бросился к компьютеру за ответами, еле остановил себя, убедив, что это преждевременно, поэтому смешно.
Но вместо этого издалека пришла другая новость.
В слишком горькие минуты своей жизни он писал рассказы.
Книги для него были итогами долгих размышлений, попытками сделать серьёзный рывок, каждый раз говорить о главном, а вот рассказы рождались вспышками.
Часто, не в силах сдержаться перед каким-то внезапным, чувственным образом или важным размышлением, и упрекая затем себя за поспешность, он придумывал тему.
Так в его блокнотах появлялись рассказы – стремительные и точные, как японские сюрикены; в строчках которых даже и не могло присутствовать ни пылинки лжи.
Отвлекаясь на малое, он всегда помнил о главном – о книге, над которой работал в эти дни.
Краткой мыслью каждого из своих рассказов он пытался что-то объяснить, в чём-то упрекнуть невнимательных и нелюбопытных людей, из которых, по его непреклонному убеждению, и состоял весь окружающий мир. Он не хотел никого учить или укорять в скудости их жизни, он просто говорил, что можно жить не так.
Пришло письмо из редакции.
Уважаемый автор, Ваши рассказы напечатаны в таком-то номере…
Он уважал толстые литературные журналы, они казались ему такими солидными, меланхоличными, медленными.
В этом знаменитом столичном издании почти год размышляли, какой же из его рассказов напечатать. Он ждал, что из милости возьмут только один текст, но коллеги сделали из нескольких рассказов незнакомого им автора подборку под общим названием "Чужая жизнь».
Но это же была его жизнь!
Он ждал – и вот пришла новость. На сайте уважаемого журнала – долгожданная публикация.