Русский роман
Шрифт:
Даже я, великий подслушиватель, не услышал. Но старый Пинес, чьи уши не были забиты землей, как у всех у нас, и которого жизнь среди насекомых и детей научила соединять загадочные обрывки слогов и звуков, — Пинес услышал. И, как он, услышали этот крик все женщины деревни, которых однообразная, скучная жизнь научила искать возбуждения даже в грязных поилках для кур и под ворсистыми тыквенными листьями.
Одинокий учитель со страхом вскочил на постели, пылая желанием излить свой гнев на виновника, но женщины деревни проснулись все вместе и смутно улыбнулись в темноте. Они опознали голос и шанс, ликование жеребца и яркий свет, что слепит глаза. Лежа в своих жестких железных кроватях, они вдруг ощутили тонкий и драгоценный аромат, гладкость
«Ты никогда этого поймешь, — сказал мне Ури. — Ты не любишь женщин. А я думаю обо всех этих несчастных индюшках в их темных комнатах, о дедушке и Шуламит, о сладких пальцах Хаима Маргулиса, о бедняге Даниэле, который полюбил твою мать в возрасте трех недель, и о бабушкиных словах, что у каждого человека где-то в мире есть его половинка. Я хочу найти свою».
«Если бы Фаня Либерзон была жива, она сказала бы, что это месть твоей бабушки Фейги, — сказал Пинес. — Сладкая кровь „Трудовой бригады“ превратилась в жилах семейства Миркиных в тот яд, что не сворачивается никогда. Твой дедушка, который так и не дал ей любви и всю жизнь мучился тоской и ненавистью к Шуламит. Авраам, который в девять лет пропел свою первую и последнюю песню любви и замолчал навеки. Ури, который заставил всех нас забыть всякую меру. И ты, стреноженный бык из дома Миркиных, дикий буйвол в сетях, лишенный сердца и наделенный могучей силой».
Избиение Ури потрясло учителя до глубины души. «Мы ошиблись, — писал он в деревенском листке. — Ошиблись в воспитании. Ошиблись в идеале. Ошиблись в предназначении. Уподобились животным, что ушли по шею в трясины земли».
Теперь, на девяносто пятом году жизни, Пинес поднял голову, огляделся вокруг и обнаружил, что грозные волны по ту сторону плотины давно уже высохли и свежие ветры тянут оттуда по всей земле.
«Если бы ты знал, какие поразительные мысли растут в моем сердце! Они, как ночные бабочки, витают в моих висках».
«Только сейчас я понимаю, — писал он в статье, которая вызвала бурю в деревне, — что Ури Миркин был самым оригинальным мыслителем, которого произвела на свет наша деревня. Как Ирмиягу в ущелье Бен-Хином, как Элиягу на горе Кармель, как Йотам на вершине Гризим [152] , так Ури Миркин возносил свою весть с вершины водонапорной башни».
34
«Все произошло после того, как дедушка ушел из дома, и после того, как он умер, — писал мне мой изгнанный двоюродный брат. Ури уже отслужил в армии, не захотел возвращаться в деревню, снова поселился у своего дяди в Галилее и работал у него на скрепере. — Зайцер и Либерзон ослепли и умерли, Пинес спятил, Мешулам начал заново погружать деревню в болото, мои мать и отец покинули Страну, Иоси остался в армии, мало думает, мало говорит и из всякой мелочи делает проблему, меня выгнали, а ты — надо же, именно ты — стал самым богатым человеком в Долине».
152
Ущелье Бен-Хином (в русской синодальной Библии — «долина сыновей Энномовых», Иеремия, 7:31,9:2 и далее) — место, где пророчествовал Иеремия;
Кармель — постоянное место чудес и пророчеств Элиягу (в русской традиции — Илии, 3-я Царств, 8:20 и далее);
Йотам (в русской традиции Иофам, Книга Судей, 9:7 и далее) — автор рассказанной на горе Гризим (Гаризим) знаменитой притчи о том, как деревья выбирали себе царя.
«Я получил письмо от Пинеса. Он размышляет о нас. Два внука Миркина, — пишет он, — нанесли ему удар ниже пояса. Первый — посредством смерти, второй — посредством любви. Мясом вонючим и мясом ебучим. Это цитата. Жаль, что дедушка не слышит, как нынче выражается
«Что это было такое в нашем старике, что держало всех нас вместе? — писал Ури. — Кто знает, кем он был на самом деле, — ангелом, что повелевает произрастать всякому ростку, или дьяволом из „Трудовой бригады“ имени нашей несчастной бабки? Как и ты, я тоже часто думаю об Эфраиме. Зачем дедушка принес ему маску? Для него? Или для самого себя? Иногда я думаю, что Эфраим ушел именно из-за дедушки, а не из-за всего остального».
Мои большие следы присоединяются к исчезающим чертежам моря на влажном прибрежном песке. С удивлением рассматриваю я эту бесплотную и бесплодную разновидность земли, с ее такими красивыми и такими бесполезными зернами. Этот песок — что он, как не ускоренное в своих изменениях подобие земли нашей Долины: быстро впитывает влагу и быстро ее теряет, быстро сметается ветром и быстро собирается вновь, быстро разрезается трещинами и быстро их залечивает? Время быстро пишет на нем и так же быстро стирает всё записанное.
Сырые бугорки, выдавленные пальцами играющих детских ног, отпечатки резиновых сандалий, округлые следы женских пяток, ведущие к самой кромке воды и исчезающие в ней, и резкие углубления, вырезанные подошвами пробежавших по песку джоггеров с их глупыми, страдальческими лицами. Если бы Эфраим прошел здесь, вес Жана Вальжана на его плечах оставил бы в песке глубокие ямы, даже глубже, чем моя поступь.
Я не могу представить себе человека, который ушел бы из дома из-за дедушки. Во мне и сейчас стынет желание снова свернуться под его крылом, ухватиться за полу его рубахи. «Ты не прав, — мысленно отвечаю я Ури. — Ты не прав. Никто не мог покинуть дедушку, даже наш дядя Эфраим».
Поиски не прекращались до самой дедушкиной смерти. Надо всем Ближним Востоком была раскинута сеть, поджидавшая человека в маске со светлым, тяжелым быком на плечах. Полковник Стоувс, который служил теперь в Арабском легионе в Иордании и по-прежнему прихрамывал из-за искалеченного колена, продолжал его поиски там. Арабские старики, друзья Рылова, получали сообщения из Сирии и Ливана. В самой Стране это было поручено людям Рабочего движения. Всем, кому по работе приходилось ездить по стране и встречаться с разными людьми и животными: сельскохозяйственным инструкторам, партийным активистам, моэлям, врачам и ветеринарам, — всем было велено смотреть в оба.
Порой доходили слухи о телятах породы шароле, появлявшихся в самых неожиданных местах. Мухтар [153] Мазарива слышал от паломников, вернувшихся из Мекки, будто где-то возле Макны, что в Саудовской Аравии, видели огромного белого быка, идущего по берегу моря. Два шотландских натуралиста, которые изучали особенности размножения лысух в болотах Сейхана, что в Турции, заметили в бинокли желтоватого коротконогого бычка, который покрывал самку буйвола. Перелетный скворец, который приземлился во дворе Пинеса, умоляя снять с его ноги раздражающее алюминиевое кольцо, видел Эфраима, пересекавшего Черное море вплавь, с юга на север, и Жана Вальжана, с тяжелым топотом огибавшего это же море по суше.
153
Мухтар — глава арабской деревни.
Какое-то время эти слухи пробуждали надежды, но бесшумный и незримый Эфраим, с его опытом подкрадываний, маскировки, пролагания маршрутов и выживания, так и не нашелся. Пути его странствий уходили дальше, чем мы осмеливались предположить. Через несколько лет французский мотоциклист, совершавший пробег вокруг света, обнаружил таких телят и в Армении, и в Алжире. Похоже было, что капли cr`eme Жана Вальжана летят по ветру, как цветочная пыльца.
«Он отнес своего Жана Вальжана в тот публичный дом в Арзеве», — сказал Ури.