Русский транзит
Шрифт:
– Лий! Я не хочу тебя втравливать… Ну хоть Барабашку оставь дома!
– … – Еще одно слово, Бояров, и Лийка никуда не поедет. Оставит дома и Барабашку, и себя самое, и… «даймлер». Ну?
Барабашка с заднего сиденья обхватил мать за шею, приник – не разлучить. Да-а, это я неудачное слово подобрал – «втравливать». Втравливать – отравлять… Однокоренные. Действительно, еще одно слово, чую, и топать мне на своих двоих, «голосуя» редкие попутки – до аэропорта Кеннеди. Сел. Поехали. С ветерком. Остудимся.
… Внутри «яблочка», разумеется, был не яд. Ага, разумеется! Это теперь для меня разумеется,
«High Quality. ROYAL. Feinsprit».
Для компьютерных обезжиривающих нужд, вероятно. У нас, в Америке, ЭТО не пьют, только поверхности протирают. Не дай Бог, докумекают здешние коммерсанты: Россия! Какой рынок сбыта! Тут сей, с позволения сказать, «Рояль» в даймы оценивается, а там-м-м!!!). В общем, разумеется: брелок не лучшее место для сокрытия в нем яда – ключи изымут в первую очередь при задержании-обыске, а уж МОТИВИРОВАННО разгрызть брелок – не смешите кур. Чай не авторучка. Это только Барабашка способен.
Но внутри «яблочка» кое-что оказалось. Бумажный катышек, многажды сложенный листок размером с долларовую купюру. Пожалуй, цена запрятанной бумажке подороже доллара!
Квиток камеры хранения. Не знаю пока, что Валентин Сергеевич предпочел сдать с рук на руки в камеру хранения приемщику, игнорируя ячейку, запирающуюся на ключ. Может, все «золото партии» в ячейку не влезло, гы-гы, – он парочку «кирпичиков» завернул в газетку и всучил в окошко. Но вот что я знаю, так это местонахождение дверцы, к которой подойдет «золотой ключик»! На квитке было:
JFK INTERNATIONAL AIRPORT.
Еще там было: Пааво Еттикайнен. Значит, Головнин- Смирнов – к тому же и Пааво Еттикайнен. Пааво. Товарищ Павел? Ну нет, вероятней: развлекся Валька, от переизбытка лихости. Да и существует ли конкретный товарищ Павел?! О! А как Лихарева кличут – по имени, а? Ладно, до того ль, голубчик, было! Ясно одно – дверца «0424» в аэропорту Джона Фицджеральда Кеннеди, на что указывает заныканная в «яблочко» бумаженция. Стал бы Головнин-Смирнов-Еттикайнен носиться, высунув язык, по Нью-Йорку, рассовывая «багаж» по частям? Не стал бы. Себе дороже: время – деньги. Или… стал бы? Ч-черт! Но ведь есть у меня ключ с номером «0424», и есть у меня квиток аэропортового происхождения! Что я теряю?! Ничего! Что я приобретаю?! Все!
… Атмосферка, я вам доложу, на въезде в аэропорт – смесь русской парной и машинного зала. Въезды полуутоплены в землю, жирный асфальт, столбы в какой-то маслянистой саже, кшшшшмар! Лийка тут же пшикнула себе в горло баллончиком из «аптечки» – астма. А въездов, между прочим, множество – по числу авиакомпаний, что ли? До утра набегаешься в поисках методом тыка. Впрочем, до утра осталось всего ничего. Август – дни на убыль, но в пять утра пока еще вполне светло.
18 августа. 1991. Мать-перемать! Послезавтра – ровно два года с той поры, как я в брюхе «Антея», так сказать, перешел через Альпы.
Лийку с Барабашкой я оставил куковать в «даймлере» – черепашьего сенсея колыбельно укачало в дороге, а Лийка без него ни на шаг. Зачем ребенка будить? Я скоро.
Скоро не получилось. Вот куда надо было папашке-дровосеку завести мальчика-с-пальчика – хрен в сумку тот выбрался бы оттуда, никаких камешков не хватит помечать обратный путь. Я заплутал. Будучи внутри, невозможно представить, как он выглядит снаружи! Кто так строит?! Ну, кто так строит?! То ли дело родное Пулково, банками утыканное, как полуженное. Простор и ясность. А здесь – коридоры налево, коридоры направо, авиакомпаний поболее, чем собак нерезаных! Камеры хранения, ячейки. Шаг вперед – а там посмотрим. Должно мне, наконец, повезти!
Ячейка «0424» – самая нижняя. Прогнись, Бояров, прогнись. Ключ вошел! Замок щелкнул. Вот оно, вот оно!..
… намотано. Намотай, Бояров, на несуществующий ус: гуси летят… Побереги эмоции, годы не те, сердечко ненароком откажет. В ячейке – две дипвализы. Сморщенные, пустые… A-а, чтоб вам пусто было!
Было пусто.
– Я сейчас покажусь тебе сумасшедшим, но не обращай внимания. Так надо! – сказал я Лийке. А Барабашке сказал:
– Ты спишь, понял?!
Он понял. Укутанный в плед затих у меня на руках, но щелочки глаз оставил: интересно же! Не подсматривать, понял?! Испортишь все! Спать! Да, Лий! У тебя там, в «аптечке» я пластырь видел, дай-ка.
– … – А замечательно иметь такую жену, молчаливоговорящую. Серега Швед большого маху дал, предпочтя куклу-Сандру.
Ну да я его подменю на некоторое время. То есть не по сути, конечно. Для видимости.
Мы с Лийкой и Барабашкой создавали полную видимость семьи, опаздывающей на самолет. Она покорно семенила, стараясь не отстать от широко шагающего, взвинченного спешкой мужа – если самолет без нас улетит, то по чьей вине?! Как мною было сказано живчику-Маринке два года назад в Питере: если б вы еще и брились, вас было б вообще не дождаться! Муж разъярен! Жаль только, что словарный запас по части финского у мужа-Боярова почти нулевой, то ли дело натуральный муж, Серега Швед! Впрочем, Лийку я предупредил: сойду с ума. И сошел.
Сквозь зубы шипел тарабарщину – обрывки эсто-лато- лито-финских слов, полушепотом, дабы ребенка не разбудить:
– Юммярян ёккэлэ каккалы! Оммикут глёккала, тас мир пар даргу! Лаб риит! – ведь именно так должен изъясняться Пааво Еттикайнен? Приблизительно.
Оттого что «тас мир пар даргу» – по-латышски «это для меня слишком дорого», а «лаб риит» – «доброе утро» по-латышски же, «еттикайненовское» шипение не стало более осмысленным. Но, думаю, парень еще меньше моего смыслит в родном языке Пааво Еттикайнена. Который парень? Тот самый, что принял квиток из неловко скрюченной руки (ребенок на руках! не будить же!). Который Еттикайнен? Тот самый – я, я тот самый! Что мне, ёккэлэ каккалы, – документ удостоверяющий извлекать?! Опаздываем! Ребенок на руках! Где вы видели аферистов, норовящих заполучить чужой багаж по выкраденному квитку, и берущих на дело понурую жену со спящим м-м… младенцем?! Я не аферист. Я – Пааво Еттикайнен. И говорю на языке своих предков. И тороплюсь!