Русский вор
Шрифт:
— Все это будет, — кивнул Варнаховский. — Я поищу безлюдное место за городом, в какой-нибудь пустующей усадьбе. Детали для типографских станков будем заказывать в разных концах страны, чтобы не вызвать подозрения.
— Но хочу вас предупредить: одно дело — изготовить деньги, и совсем другое — распространить их. Это непросто! Большой риск.
— Не стоит волноваться, у меня есть идея. — Растянув широко губы в довольную улыбку, Варнаховский добавил: — Даже не одна…
— Что ж, очень хорошо.
— Теперь меня волнует вопрос: когда мы начнем заниматься изготовлением денег?
— Считайте, что мы уже начали, — заверил Валерий Михеевич.
Достав из кармана пухлый
— Это вам на первое время; купите, что требуется.
— Здесь даже больше того, что нужно, — несколько смущенно отвечал фальшивомонетчик, не решаясь забрать деньги.
— Если останется, потратьте на собственные нужды.
— Как скажете…
— Я тут обратил внимание, что доска на крыльце скрипит; можно, например, починить ее.
Христофоров в широкой улыбке показал крупные желтоватые зубы.
— Это задумано специально, чтобы всегда знать, кто топчется на пороге.
— Что ж, разумно, не смею возражать. Вижу, что вы человек осторожный, это то, что нужно… Я, пожалуй, пойду.
Легко поднявшись, Варнаховский подхватил трость, стоявшую в углу, и размеренным шагом направился к двери. Взявшись за ручку, он малость помедлил, как если бы хотел что-то добавить, но потом решительно распахнул дверь и, стараясь не наступать на скрипучую ступеньку, шагнул в ночь.
Под ногами колюче похрустывал гравий — надо полагать, дополнительная предосторожность. Треск камушков слышен едва ли не за полверсты. Валерий Христофоров не так прост, как могло показаться поначалу.
На противоположной стороне дороги стояла высокая темно-синяя карета, запряженная четверкой лошадок вороной масти. Кони, показывая норов, призывно храпели, гневно постукивали копытами по гранитной брусчатке, потряхивали длинными гривами и, видно, с нетерпением ожидали той минуты, когда появится возможность пробежаться по широкой дороге, показывая свою лихость.
На высоких козлах, укрытых волчьей шкурой, сидел представительный возчик при широкой бороде, в полуцилиндре и укороченном сюртуке; по облику — настоящий молодец.
— Заждался, Евдоким? — спросил Леонид возчика, поигрывавшего кнутом.
— Наше дело привычное, — растягивая гласные, отвечал тот. — Пока господа ходють, так мы на козлах сиживаем.
Варнаховский нанял Евдокима около четырех лет назад, в первый свой приезд в Монте-Карло. Человеком он оказался весьма полезным; перебравшись во Францию за три года до Леонида, объездил все Лазурное побережье и знал в нем каждую лавку.
— Так куды мы едем, ваш бродь? — повернулся Евдоким.
— Давай в гостиницу. И еще вот что, чего ты мне все «вашим благородием» поминаешь? Чай, мы с тобой не в России.
— Как-то оно так попривычнее будет, ваш бродь. А потом, как же вас тогда величать-то? — захлопал глазами Евдоким.
— Ну, скажем… месье д’Аркур.
— Ха-ха-ха! — весело рассмеялся казак. — Скажете вы тоже, мусье! Уж лучше я буду звать вас господин д’Аркур. Но, пошла, милая! — тряхнул вожжами Евдоким, и застоявшиеся кони тронулись по брусчатке, помахивая кудлатыми головами.
Глава 2
Сделка состоялась
Хаим Шмуль содержал лавку в самом центре Берлина, на улице Курфюрстендамм, торгуя разного рода серебряными изделиями: канделябрами, подносами, столовыми приборами, мундштуками, тростями, браслетами, цепочками. Иначе говоря, всем тем, что вызывает живейший интерес даже у праздного гуляки, случайно перешагнувшего порог его заведения. А что означает иметь лавку в центральной части города? О, господа, это предполагает весьма большие преимущества!
По существу, улица Курфюрстендамм представляет собой широкий бульвар, по обе стороны которого располагались многочисленные рестораны и магазины. Так что в магазинчик Хаима Шмуля непременно заглядывали: кто из простого любопытства, а кто намеренно, чтобы прикупить к намечающемуся торжеству какую-нибудь очаровательную безделушку.
Торговля шла бойко, особенно в летний сезон, когда из России приезжали русские промышленники и купцы, а потому витрина с броским и дорогим товаром обновлялась еженедельно. Кроме того, Хаим имел художественный вкус и прекрасно понимал, как лучше расположить товар: какой следует поставить у самого входа, а какой целесообразно установить вдоль стен или поставить по углам. В общем, это была целая наука, которой лавочник Шмуль овладел в совершенстве.
Надо признать, что и товар у него был не бросовый, а самый что ни на есть эксклюзивный, штучный, рассчитанный на изысканного покупателя, какого всегда можно отыскать в богатом Берлине. Второй похожей вещи не отыскать во всей Германии, а все потому, что к своему делу Шмуль подходил с большой душой. Ведь лавка всего-то верхняя часть его многогранного бизнеса, так сказать, последняя его стадия, где он оборачивает его в цветастую оболочку и представляет на суд покупателю. А поначалу с куском серебра работает художник — родной племянник Хаима; он рисует подходящую модель, которую затем выливает другой мастер — его сын. А еще имеется тьма двоюродных и троюродных родственников, на всех углах нахваливающих его необыкновенный товар. Пятеро из них обходят все магазины в округе и изучают покупательский спрос и своевременно сообщают о нем Хаиму, предоставляя ему возможность всегда находиться на полшага впереди своих коллег. Так что без преувеличения можно сказать, что продажа серебряных изделий была семейным бизнесом. И на этом поприще Хаим сумел заполучить заслуженное признание.
В этот раз товар был особенно изумителен. Кроме канделябров с пятью отростками, выполненных в стиле Людовика XIV, были изготовлены столовые приборы на двенадцать персон для особо торжественных случаев, а также салфетницы, подносы, перечницы и солонки, — словом, все то, что способно радовать глаз и весьма подошло бы для особо торжественного случая. За прошедший день несколько человек интересовались столовым серебром, но морщили носы, когда Шмуль озвучивал цену. Однако лавочник не торопился снижать стоимость, понимая, что настоящего ценителя прекрасного дороговизной не смутить, а потом, на улице Курфюрстендамм прогуливалось немало людей, что выкладывали крупную сумму не торгуясь, — например, русские фабриканты. Так что следовало подождать своего покупателя, а старый Шмуль славился терпеливостью.