Русский закал
Шрифт:
Он согласился отвести меня к золотоносному каньону только потому, что сам имел огромный зуб на Августино и, увидев во мне надежного единомышленника, объявил ему непримиримую войну.
– Сельва должна принадлежать всем боливийцам, которые живут вокруг нее, – запальчиво объяснял он. – Бог дал нам ее, чтобы мы черпали оттуда богатства. Почему один хитрый лис может позволить себе оградить ее колючей проволокой и расставить охранников?
Через три дня после того, как мы поселились на плантации, я мысленно распрощался с самолетом, который увозил из Ла-Паса туристскую группу и пустое кресло, в котором я должен был сидеть. Странно, но я не испытывал ни беспокойства,
– Вы, белые, все с причудами, – сказал он мне, тщательно водя по лезвию мачете точильным камнем. – Ты не боишься, что не выйдешь из сельвы?
– Нет, не боюсь, – признался я.
Лишь месяц спустя мы вышли в путь. Добрались до дороги, идущей на восток вдоль гор, и по ней – до Алькочи. За этим поселком цивилизация заканчивалась. Далее шли непроходимые джунгли.
Карты у нас не было, только компас, но это обстоятельство мало меня тревожило, так как я полностью положился на своего проводника. Хуан же до поры до времени держался вполне уверенно, и решительно размахивал мачете, прорубая дорогу сквозь плотные заросли.
Идти было очень трудно. Кое-где спуск был настолько отвесным, что приходилось пользоваться веревкой. Подошвы скользили на мокром глинистом грунте, за одежду цеплялись колючие ветки, а сверху, с крон деревьев, сыпался град холодной росы. Впрочем, мы не замечали этих неудобств.
На четвертый день пути с Хуаном стало твориться что-то неладное. Мы завтракали мясными консервами, разогретыми на маленьком костре, который с большим трудом удалось разжечь при помощи спирта – мокрый хворост по-другому никак не возгорался. Немного Террорист покрутил головой, рассеянно глядя на деревья, плотной стеной окружающие нас.
– Мы с какой стороны пришли? – спросил он.
Я показал влево, где на кустах остались следы от мачете.
– А я думал, что оттуда, – Хуан кивнул головой в противоположную сторону и пожал плечами.
– Надеюсь, ты хорошо ориентируешься? В какой стороне каньон? – уточнил я.
К моему удивлению, он признался, что не может найти каньон и даже не представляет, где тот находится. Вот так по ходу дела выяснилось, что симпатичный боливиец совершенно не знает географии.
Я отнесся к этому известию достаточно спокойно, потому что не мог еще поверить в то, что мы заблудились. Дожевывая завтрак, я стал восстанавливать память у моего спутника.
– Ты говорил, что идти надо по берегу Типуани.
– Да, говорил. Но сейчас я уже не уверен, что это и есть Типуани. – Он кивнул в ту сторону, откуда раздавался рев реки.
– А идти надо вверх или вниз?
– Вверх, конечно.
– Что тогда тебя смутило?
– Я не узнаю местность.
– Ты был здесь давно?
– Три года назад.
Я махнул рукой.
– За это время сельва и берега могли измениться до неузнаваемости.
– Может быть, может быть, – бормотал Хуан.
Еще несколько
В эти дни я ни разу не охотился, хотя дичи вокруг было полно, их рев, хрюканье и крики мы слышали каждую ночь, закрываясь в палатке, и иной раз от этих звуков холодела кровь в жилах. Мы пока питались консервами, рассчитывая перейти на добычу тогда, когда закончатся запасы еды и мы подойдем к каньону.
Спустя три дня нашего однообразного путешествия я стал замечать, что характер сельвы резко изменился.
– Хуан, – сказал я, останавливаясь и поднимая палец вверх, – ты что-нибудь слышишь?
Индеец замер с открытым ртом, потом пожал плечами.
– А что я должен слышать?
– В том-то и дело, что ничего.
Он не понял меня.
– Птицы! – пояснил я. – Ты слышишь крики птиц?
– Нет.
– И я не слышу. А почему?
– Не знаю.
Мы смотрели на темную, непроницаемую стену зарослей, которые перестали издавать уже привычные крики птиц и обезьян. Немая тишина повисла вокруг нас, и если бы не тихое журчание воды в реке, было бы так тихо, как в наглухо закрытой комнате.
Я взглянул на Хуана.
– Ты не можешь мне объяснить, в чем дело?
– Проклятое место, – прошептал он, и на его лице отразился суеверный страх.
Вскоре мы выяснили, что вокруг нас пропали змеи и обезьяны, а в реке, где еще недавно было полно рыбы, мы не смогли поймать даже захудалого малька. Хуан, перепуганный насмерть, теперь едва передвигал ногами, жался ко мне и всякий раз вздрагивал, когда я наступал на ветку или сбивал ногой мелкий камешек. Теперь я все время держал карабин в боевом положении – для того, чтобы немного успокоить Хуана, хотя смысла в оружии я не видел. Если в отсутствии животных в сельве были повинны какие-нибудь сверхъестественные силы, то карабин здесь был бы малоэффективен.
К вечеру мы стали лагерем у самой воды. Негромкое журчание реки немного успокаивало, это был единственный источник звука и движения, и мы больше инстинктивно, чем осознанно тянулись к нему. После того как поставили палатку, Хуан стал сооружать из прибрежных камней что-то вроде каменной стены. Я спросил его, зачем он это делает.
– Так будет спокойнее.
Это сооружение не могло служить даже слабым прикрытием – его легко было обрушить движением руки, и я с улыбкой следил за усердием Хуана. Нет, он не был трусливым человеком. Я думаю, что его не слишком-то испугали атака «мартышек» и стрельба боевыми патронами, дикари с ядовитыми стрелами и опасная для человека дикая природа сельвы. Хуан был тертым калачом, которому многое довелось испытать в жизни. Но, как всякий малообразованный человек, он был суеверен и испытывал ужас от непознанного и таинственного.
Завершив строительство крепости, Хуан немного успокоился и, сложив из нескольких булыжников очаг, принялся готовить ужин. Он порылся в рюкзаке, где хранились все наши запасы продовольствия, потом взял его за днище и вывалил все содержимое на камни.
– Две банки тушенки, – говорил он, перебирая консервы, – одна банка тунца. Две упаковки сублимированного мяса. Пачка галет. Две ложки сахара, ложка чая, полбутылки спирта. Все.
Продуктов у нас оставалось от силы на два дня. Я поднял карабин, зарядил его и закинул ремень на плечо.