Русско-прусские хроники
Шрифт:
Вновь раздумавшись и о себе самом, и. о войне, отвлекаясь все время на боль в руке, заснул он поздно и проснулся от того, что услышал, как кто-то вошел в его комнату. Он знал, что здесь должна быть жена, и потому продолжал лежать с закрытыми глазами.
– Доброе утро, мадам,- услышал он чей-то знакомый голос и открыл глаза.
На пороге стоял высокий голубоглазый тридцатилетннй красавец генерал в светло-сером дорожном сюртуке, держа в руках шляпу с плюмажем.
"Государь!" - узнал в генерале царя
Царь, шагнув в комнату, остановился перед вставшей. с канапе Еленой Августой, судя по выражению ее лица, не узнавшей Александра, и, церемонно склонив голову, поцеловал ей руку.
Барклай тут же попытался сесть, но гость жестом остановил его и ласково проговорил:
– Здравствуйте, Михаил Богданович.
И от этого домашнего "Михаил Богданович" Барклаю тотчас же стало легко на душе и показалось, что не царь пожаловал к нему с визитом, а заглянул повидаться его соратник, проездом оказавшийся в Мемеле.
Когда же ответил он: "Здравия желаю, ваше величество", Елена Августа покраснела и, не зная, куда девать глаза, пропела на плохом французском, что ей надобно сказать прислуге, чтоб накрывали на стол, ежели его величество соблаговолит откушать в их доме чаю.
И выпорхнула за порог, к удовольствию обоих собеседников. Государь сел в кресло, в котором обычно сидела Елена, и с ласковой заботливостью стал расспрашивать о ранении, о том, кто и как лечит Барклая, как чувствует он себя, а потом попросил рассказать и о последнем деле под Эйлау.
Здесь Барклай стал докладывать царю, как если бы довелось ему отдавать рапорт по команде, языком военного, без липших эмоций, правдиво, но и не скрывая собственного отношения к произошедшему. Александр слушал внимательно, изредка переспрашивая его или уточняя отдельные детали и эпизоды сражения. Затем спросил, что думает его генерал о дальнейшем, и Барклай, с присущей ему откровенностью и прямотой, рассказал обо всем, о чем думал, оказавшись в Мемеле.
Более же всего говорил он о своем "скифском плане", и царь неожиданно стал выспрашивать его о разных сторонах такого грандиозного и необычного прожекта, так же, как только что разузнавал он подробности недавнего сражения под Эйлау.
Присутствие царя обязывало Барклая говорить языком стратега, и он говорил, что в России нет генерала, который мог бы соперничать с Наполеоном в искусстве полководца, что когда он на поле боя, то уже одно это стоит двух лишних корпусов. Барклай говорил, что нужно взять в союзники себе стихию - бескрайние просторы, холода, бездорожье, беззаветность народа все те условия, которые свели бы к нулю полководческие таланты Наполеона, добавив к этому войну без правил и без пощады, когда сжигались бы хлеба, отравлялись колодцы, каждый мужик стал бы ратником, а весь российский люд стал бы ополченным народом.
– Тогда,- говорил Барклай,- пришлось
Александр слушал Барклая молча, но с большим вниманием и видимым интересом.
– Что ж,- спросил он наконец,- как далеко, полагаете вы, можно было бы ретироваться?
– Да хоть до Казани, государь. Главное в войне - победа.
Александр ни о чем более не спрашивал, но на прощанье сказал, что награждает его сразу двумя орденами - Анной первого класса и Владимиром второго. Любимому же его 4-му егерскому полку жалует он серебряные трубы.
От чая царь отказался, отговорившись занятостью, и огорченная этим Елена ушла к себе в комнату.
А Барклай лежал в постели и перебирал в уме только что случившуюся неожиданную беседу, вспоминая, что говорил он Александру, о чем расспрашивал его царь, какой
отклик находили в государе его слова.
Вдруг услышал он звонок дверного колокольчика, и вслед за тем в комнату вошла тринадцатилетняя Лина.
– Дядюшка,- сказала она,- к вам доктор.
– Проси,- ответил Барклай, ожидая увидеть кого-нибудь из прежних его эскулапов, но в дверях появился незнакомый человек с докторским саквояжем и, учтиво поклонившись, представился:
– Джеймс Виллие, лейб-медик его величества.
Осмотрев рану, Виллие попросил в помощь себе кого-нибудь из слуг, но оказалось, что Елена, уходя спать, всех их отпустила в город, и ассистировать стала Лина.
Девочка принесла кувшин теплой воды, чистые полотенца и делала все, о чем просил ее доктор, время от времени закрывая глаза, ибо все происходившее казалось ей ужасным.
А Виллие, достав щипцы и нож, разрезал руку в нескольких местах и стал сначала вытаскивать крохотные кусочки железа, а затем передвигать осколки кости.
Кровь текла безостановочно, у доктора и больного на лицах выступил пот, но дядюшка не издал ни звука, и это заставляло Лину держаться из последних сил и усилием воли отгонять головокружение и тошноту.
...Когда Елена Августа вошла в комнату мужа, он спал и чему-то счастливо улыбался.
В конце апреля Барклай, быстро поправившийся после удачной операции, получил новое назначение - начальником 6-й дивизии, находившейся в резерве. Одновременно стал он и генерал-лейтенантом, что говорило о дружеском расположении Александра.