Русско-турецкая война: русский и болгарский взгляд. 1877-1878. Сборник воспоминаний
Шрифт:
Дело мое было плохо, оставшись один, я не знал, куда повернуть. Двинувшись вперед и не дойдя до черкесов, я свернул в поле, чтобы пройти в обход, и как раз поравнявшись с ними, сошел с коня и осмотрелся по сторонам, не идет ли мой охранник, поскольку удаляться дальше в одиночку я боялся. Через 2–3 минуты появился мой товарищ и, пройдя прямо мимо черкесов, остановившись около них на пару минут, подошел ко мне и сказал: «Давай, садись на коня, и поехали!» И мы отправились. Сердце мое трепетало, предчувствуя что-то. По пути я постоянно оборачивался посмотреть – стоят ли еще эти черкесы. Я сказал: «Ахмед-ага, один из них вырвался догонять нас, мне страшно, я поеду вперед побыстрее, а ты скачи помедленнее, а встретимся уже в селе». Он ответил: «Зачем, неужто ты боишься? Я же с тобой, не бойся! Поехали вместе, что мне сделает какой-то черкес?» Я поверил его словам, мы ехали вместе, черкес припустил и обогнал нас. Наконец, мы оказались у холма села Долни Багров, нас нагнал этот черкес и сказал такие слова: «Стой, чорбаджи! Отдай коня, он нужен военным». Я обернулся, как только
Это было в ноябре месяце 1877 г. Пешком минут за 15 я добрался до села Горни Багров до одного своего товарища, вошел к нему во двор, и он приветствовал меня. Я сел, он принес воды, папиросу, спросил, где мой конь и куда я направляюсь по темноте. Я ответил, что иду из Софии в Желяву. «Э, так это из-за тебя недавно громыхали выстрелы где-то неподалеку от нас?» Я рассказал ему, что выстрелы были из-за меня и у меня отняли коня, «потому, сказал я, сегодня я буду твоим гостем». Он с удовольствием принял меня, и мы вместе погоревали о случившемся. Как раз когда мы это обсуждали, пришел и предатель. Меня посетила мысль, что я не смогу провести ночь в этом месте, сердце мое разволновалось. Я попросил своего товарища сопровождать меня в Желяву. Он останавливал меня, но поняв, наконец, что переубедить меня не удастся, отправился со мной, турка-предателя мы тоже взяли с собой. До села Яна мы доехали, не проронив ни слова. Как только мы миновали Яну, предатель слез со своего коня и предложил мне поехать верхом. Я ответил, что больше не желаю ехать верхом, уже наездился и «не хочу от вас добра, которое вы хотите мне преподнести». Это был весь наш разговор.
Мы прибыли домой, в Желяву. Домашние, когда увидели, что я иду без коня, поспешили расспросить меня, где он. На это я ответил, что продал его в Софии. Хотя я и держался весело и бодро, но они поняли, в чем дело, и мой брат Андрей сказал:
– Братец, вчера вечером ты был испуган и расстроен, не хочу огорчать, но и тут с нами произошло что-то подобное.
– Что случилось?
– Вчера из загона в горы черкесы угнали у нас всех коней – 16 голов, осталась только серая кобыла с двумя жеребятами.
– Главное, мы все живы, – сказал я, и ничего более.
Пока мы все это обсуждали, пришел Омер-чауш и начал расспрашивать, что случилось. Я подробно рассказал ему все, сказал, что недоволен тем охранником, которого он мне дал. Он позвал его в моем присутствии и начал отчитывать и строго бранить, что тот не уберег меня, и этим все закончилось.
Они ушли, а я остался дома и стал строить планы, как нам спастись от башибузуков, которые каждый день проходили через село по 2–3 отряда. Теперь было невозможно ни с охраной, ни еще с кем-то отправляться в Софию, но и в селе открыто нельзя было оставаться. Наконец, я решил, что все мы непременно должны скрыться в селе у родных. Так и сделали. Чтобы не узнали турки-беженцы, что мы находимся в селе, я составил такой план: позвал Омера-чауша и сказал ему, что впредь мне страшно оставаться в селе, но я бы остался, если тот пообещает охранять меня от башибузуков (но тайно я думал, что охранять-то он меня будет так же, как и тот охранник-предатель) – он с большим воодушевлением обещал мне, говоря, что не будь он турком, если не поможет мне во всем. Чтобы вызвать еще большее его доверие, я попросил, что в случае, если они отправятся куда-то из нашего села, мы непременно вместе с детьми последуем с ним. От этого моего обещания Омер-чауш стал настолько мил, что даже и не знал, что мне сказать, и уверял лишь, что именно так и будет.
После этого я позвал мать, брата и жену, чтобы распределить, кто к каким родственникам отправится. Для меня определили дом бабы Сивы Печовой, у которой был только один 20-летний сын. Они жили в верхнем конце села в одном отдаленном месте в бедном домишке, больше похожем на хижину пастуха. Попросил мать сходить предупредить бабу Сиву, чтобы этой ночью, когда я приду к ней, она не боялась, а пустила меня укрыться у них. Сказано – сделано. Мы договорились также, что, когда я этой ночью укроюсь у бабы Сивы, а на следующее утро, как всегда, Омер-чауш придет пить кофе с несколькими своими приятелями и спросит меня, мать и брат скажут, что я бежал в Софию один, мол, они меня останавливали, да я не послушал, потому что не смел больше оставаться. Он поверил их словам. То же было сказано и соседям, которые интересовались, где я, и они тоже поверили.
Мы собрались все вместе за ужином и обсудили, как быть дальше, что делать, чтобы спастись. Настала полночь, и когда все в селе утихло и даже собаки уснули, я закутался в бурку, простился с родными и, держа старое ружье, доставшееся мне от кума Спаса, крадучись отправился к бабе Сиве. С Божьей помощью по пути мне никто не встретился, и, пройдя через все село, я добрался до спасительного места. Я тихо постучал в двери. Баба Сива открыла и впустила меня – пришлось нагнуться, ведь дверь была очень низкой. В доме царил полумрак. Я зажег свечу, и она показала мне другую дверцу, в которую следовало войти. Только нагнувшись, можно было туда войти. Мы сели, немного поговорили, и я лег спать, но было очень тесно: чтобы вытянуть ногу, надо было упереться ногами в стену. Я немного успокоился, хотя и продолжал думать об опасности, которая по-прежнему мне грозила. Мои домашние тоже расселились по родным. И так, в этой закопченной дымом хижине, я прожил около десяти дней.
Однажды от брата я получил известие, что учитель Харлампий Драганов (из Кюстендила) спрашивал обо мне, и они ему сказали, что я в Софии. Он хотел бы уехать в Софию, но не решался, поскольку, как только он появится в селе, башибузуки, которые следят за ним, могут его убить. На это я сказал, чтобы ему передали, что я у бабы Сивы, и пусть он приходит ко мне, будем прятаться вместе в этой хижине – только пусть придет так же, как и я – ночью, тем же путем, и пусть люди думают, что он в Софии. Ему передали это, и в первую же ночь он пришел ко мне, очень обрадованный тем, что нашел спасение и избежал опасности. Это было действительно так, но наше жилище было очень тесным.
Одним днем около полудня по всему селу залаяли собаки, и мы услышали страшные женские крики. Мы отправили бабу Сиву посмотреть, что случилось. Через некоторое время она вернулась и рассказала, что черкесы ворвались в несколько наиболее состоятельных домов и устроили грабеж. У наших соседей (Петра Гатова) трое черкесов сорвали пояс с Петра и связали его, женщины простоволосые разбежались, плач их раздавался так далеко, что слышали даже мы. Дом ограбили и сожгли, а Петра оставили связанным. Услышав эти крики в селе, мы с учителем не могли оставаться в хижине, но и выходить было никак нельзя. Наконец, я решился, взял ружье, вышел и спрятался за кучей соломы у плетня. План состоял в том, чтобы если какой-нибудь черкес двинется в сторону нашей хижины, даже если и погибну, но пока глаза мои открыты – буду в него стрелять. Вскоре четверо черкесов – двое спереди и двое в конце – угнали 300 голов овец (скот деда Пешо Желвеца, который теперь состоит в меджлисе [202] Софии), и направились точно к нашему домику, идя по соломе около плетня. Предвидя, что сейчас будет, я взвел курок, сердце мое в этот момент сильно забилось, они проходили мимо, но меня не замечали. Много мыслей пролетело в тот момент. Одна из них – если я исполню намерения, то черкесы, возможно, испугавшись грома выстрела, оставят овец и разбегутся, а вторая – я могу подвергнуть все село опасности, через несколько часов те же самые черкесы приведут башибузуков и сотрут село в пыль. Поэтому я счел, что лучше неподвижно сидеть, спрятавшись, и ждать, когда они с овцами пройдут. Когда я вернулся в хижину, мы с учителем стали обсуждать, как быть дальше, поскольку оставаться здесь становилось опасно для жизни.
202
Меджлис (от арабск. «собрание») – законодательное собрание.
Мы решили, что за 2–3 дня соберемся и сбежим отсюда, но куда – еще было не ясно. Наутро, когда поднялось солнце, мы услышали грохот пушек в Арабаконаке и узнали, что русские пришли туда и вступили в бой с турками. Невозможно описать, какая радость овладела нашими сердцами. В тот же день я получил известие от брата, что соседи стали сомневаться, что я бежал в Софию – уж не бежал ли я к русским, ведь они ездили туда несколько раз, но меня ни разу не встречали. Брат спрашивал, что можно им ответить. Я попросил сказать, что завтра приду домой, и, если они будут там, мы сможем увидеться и я кое-что им скажу. Беженцев тогда в селе не было: они сбежали три дня назад, услышав, что приближаются русские.
На следующий день я собрал торбу с хлебом, взял пастушеский посох и ушел от бабы Сивы через реку в верхнем конце села, пробираясь тропой по противоположному от села берегу. Любой, кто увидел бы меня, сказал бы, что это пастух спустился за хлебом. Наконец, я дошел до центра села и заметил, что какой-то турок ругается и бранится на селян и собирает телеграфные столбы, чтобы отвезти их в Кремиковцы, где строят телеграфную линию между Софией и Ябланицей для сообщения с военными, находящимися в том селе для наблюдения за продвижением русских. Продвигаясь на ощупь, я думал, что если меня позовет этот турок, то к нему я не пойду, а побегу вверх на холмы. Но, на мое счастье, он меня не окликнул, и я продолжил путь. Добравшись до дома, я зашел сначала к соседке, бабе Кане, и попросил ее сходить к моим, посмотреть, дома ли мой брат и нет ли там еще кого-нибудь. Вернувшись, она сказала, что в доме у нас один черкес, а наш слуга Койчо вроде бы жарит ему яичницу на обед. Я сразу же вышел и пошел в другой дом, подальше, к Илие Антову.