Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Сборник статей

Для того чтобы послушание могло быть исчерпывающим, сама жизнь должна закончиться, прерваться смертью, должна быть отдана во имя послушания. «Послушание к смерти» означает переход на новый высший уровень взаимодействия высших воль: уровень согласия.

Согласие

Свободное богочеловеческое приятие смерти есть согласие Бога на смерть «вместе со всеми людьми» и «вместо всех людей». Согласие в смерти – это высшее выражение гармонии двух онтологически несоизмеримых воль. В отношении к смерти особенно ясно видно, что богочеловеческое согласие предполагает напряженное и непрестанное борение, через которое и осуществляется онтологическая гармонизация воль. Слова Христа о смертной чаше «Отче Мой, если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф 26:39) лучше всего выражают глубину борения, трудность подчинения человеческой воли божественной. Тем не менее это согласие оказывается реально достигнутым. Человеческая воля свободно и органически вливается в волю божественную, во всем следуя ей. Это «следование» определяется как отрицательными, так и положительными признаками. Во-первых, человеческая воля согласуется с божественной, не противореча и не противясь ей. И, во-вторых, согласие осуществляется положительно через иерархическое соотношение двух воль в едином богочеловеческом волении, свойственном единой ипостаси Логоса. Неслиянное двойство

воль согласуется с единством богочеловеческого воления, подобно единой нити, «скрученной благодаря взаимной прозрачности и отождествлению обеих воль в хотении» (С. Н. Булгаков). При этом согласие двух воль, доходящее до их тождества, определяется моментом их иерархической координации, при которой неизбежным становится телеологический примат воли божественной, преследующей высшую цель обожения человека. На вопрошание человеческой воли отвечает воля божественная: «впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26:39). В этом богочеловеческом волении проявляется свободное избрание высшей цели божественной воли и полное согласие с Ней. По образному сравнению Булгакова, это разноприродное согласие можно уподобить двум потокам, текущим параллельно в одном и том же направлении и соединяющим, хотя и не смешивающим, свои струи в едином течении богочеловеческой жизни. Такое согласие в наибольшей мере является согласием именно нравственного рода, ибо гармония воли и благоволение определяются здесь борьбой мотивов и выбором высшей цели.

Человек как образ и подобие Божие. Сопоставление философских антропологий Сергия Булгакова и Николая Бердяева

Р. Цвален

В одной статье об о. Сергии Булгакове о. Александр Мень рассказывает, как в первом десятилетии XX века Булгаков «познакомился с Бердяевым. Они настолько подружились, что друзья в шутку их называли братьями Диоскурами, близнецами или Бергаковым и Булдяевым, – вот так они всегда фигурировали вместе, хотя темперамент и многое у них отличались» [626] . Несколько лет спустя, в письме от 7 июня 1933 г., прот. Сергий Булгаков напишет Николаю Бердяеву в ответ на его письмо по поводу пятнадцатилетия принятия священства: «Среди многих приветствий, мне большую и особую радость доставило Ваше, как радостью было 15 лет назад Ваше присутствие в Даниловском монастыре. Благодарю Вас и за Ваши дружеские строки, в которых слышатся мне как бы итоги нашего долгого совместного, никогда не сливавшегося, но всегда параллельного духовного пути. Но параллельные линии, не сливающиеся в Евклидовом пространстве, сливаются в за-Евклидовом пространстве, там, где “в доме Отца многие обители суть”» [627] .

626

А. Мень, Отец Сергий Булгаков, Библиотека «Вехи»:bulgakov/men.html, См. также: А. Мень, Николай Александрович Бердяев. Библиотека «Вехи»: http://www.vehi.net/berdyaev.html,

627

Н. А. Струве (составитель), Братство Святой Софии. Материалы и документы 1923 – 1939. М., Париж, 2000, с. 251.

По словам Федора Степуна, они были философскими спутниками [628] . В самом деле, они вместе прошли путь «от марксизма к идеализму» и к христианству, на котором они пережили две русские революции и впоследствии жизнь в изгнании в Париже. В противоположность марксизму, «идеалистический манифест» утверждал абсолютное достоинство каждой личности. Булгаков и Бердяев основывали это убеждение на христианском вероучении. Для них христианство было учением освободительного, социалистического, творческого и – в полном смысле слова – революционного характера.

628

Ф. Степун, «Москва накануне войны 1914-го года», в Новый журнал, XXIV, Нью-Йорк, 1951, с. 141–142.

По этому поводу Бердяев выразился следующим образом: «Божественное в человеке не есть «сверхъестественное» и не есть специальный акт благодати, а есть духовное в нем начало как особая реальность. В этом мы сходимся с о. С. Булгаковым, несмотря на то, что он очень расходится со мной в учении о свободе, о творчестве и о зле» [629] .

И для Бердяева, и для Булгакова одним из основных был вопрос о значении богоподобия человека. Этот вопрос волновал их на протяжении всей их жизни. Они верили, что сотворение человека в качестве образа и подобия Бога и Создателя, как свободной и творческой личности, делает человека достойным чего-то большего, чем позитивистское и материалистическое представление о человеке как производном эволюции, механистического прогресса, который обещает только материальное счастье будущим поколениям. Лишь в силу своей божественной сущности человек действительно может быть причиной глубоких внутренних и внешних, духовных и исторических переворотов и революций, ведущих то к добру, то к злу. И лишь в силу богоподобия он способен быть соработником Бога в синергийном процессе развития бо-гочеловечества. Случайное произведение природы к этому было бы не способно. В этом смысле Булгаков и Бердяев считают реакционными все те системы, которые рассматривают человека в качестве средства и угнетают его: такими системами могут быть, например, авторитарная церковь, самодержавное государство или некая будто бы революционная материалистическая идеология, в которой отдельный, ограниченный во времени человек остается ничтожеством.

629

Н. А. Бердяев, О назначении человека. М., 1993, с. 311.

Конечно, Булгаков и Бердяев не приняли ни революции 1917 года, ни ее идеологии. По причине того, что не хотели всецело принадлежать ни к левому, ни к правому политическому лагерю, они пытались бить противников их же собственным оружием и понятиями, используя такие выражения, как «революция духа» [630] или «революция в умах и сердцах» [631] , и принимая их в свое христианское мировоззрение и антропологию. Понятие «революции» здесь важно в его узком смысле – как способность человека в силу его богоподобия как к внутреннему изменению и покаянию, так и к внешнему преобразующему творчеству в мире. И такое понимание является характерным

для антропологий обоих мыслителей.

630

Н. А. Бердяев, «Миросозерцание Достоевского», в Философия творчества, культуры и искусства, т. 2. М., 1994, с. 88.

631

С. Н. Булгаков, «Героизм и подвижничество», в Два Града. СПб., 1997, с. 277.

Бердяев и Булгаков подвергали критике не саму революцию, а ее нигилистический, разрушительный дух. Они же имели в виду некую творческую, возрождающую, воодушевляющую и прежде всего религиозную революцию.

Бердяев говорил о творческой революции духа, [632] и именно в таком смысле он хотел быть более революционным, чем так называемые революционеры [633] .

«Человек был устроен бунтовщиком», – так говорит Великий инквизитор у Достоевского. Поэму Ивана Карамазова молодой Бердяев считает самым анархическим и самым революционным «из всего, что было написано людьми» [634] . И за это он глубоко уважал Достоевского. Подобно Иову, свободный человек в качестве образа и подобия Божия должен бороться с Богом: «Подымающийся во мне бунт против рабства, против необходимости, подымающееся во мне личное начало, моя честь, мое достоинство и есть то, что во мне от Бога, истинный образ и подобие Божье. Моя личность есть предвечный образ мой в Боге, который я волен осуществить или загубить» [635] .

632

Н. А. Бердяев, Великий инквизитор. М., 1991, с. 231.

633

Ch. Read, Religion and Revolution in the thought of the Russian intelligentsia from 1900 to 1912. TheVekhidebateandIt’sIntellectual Background, Oxford, 1970, р. 123.

634

Н. А. Бердяев, Великий инквизитор, с. 231.

635

Ibid., с. 240.

После революции 1905 года Бердяев начинает относить понятие революции только к внутреннему в человеке. «Только внутренняя революция, животворимая новым Духом, вечным Духом, не ведет к разложению, не сопровождается гниением, только такая революция – радикальна. Да победит эта великая революция и реакцию и разложение. Старая революция в России кончилась, старая реакция вызывает призраки, не пора ли начаться революции новой?» [636] .

Но после 1917 года революция для него становится лишь отрицательным последствием человеческой свободы: «Революция есть роковая судьба человека, отпавшего от божественных первооснов, понявшего свою свободу как пустое и бунтующее своеволие. Революция определяется не внешними причинами и условями, она определяется изнутри. Она означает катастрофические изменения в самом первоначальном отношении человека к Богу, к миру и людям. <…> И те же пути, которые влекут отдельного человека к преступлению, влекут целое общество к революции» [637] .

636

Н. А. Бердяев, «К психологии революции», в Духовный кризис интеллигенции. Москва, 1998, с. 66.

637

Н. А. Бердяев ,Миросозерцание Достоевского, с. 88–89.

Булгаков тоже ждал революции. Он писал: «Но и историческое будущее России также стягивается в решении вопроса, как самоопределится интеллигенция в отношении к религии, останется ли она в прежнем, мертвенном, состоянии или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная революция в умах и сердцах» [638] .

Но Булгаков не оставался на отвлеченном уровне философии. Он знал о необходимости изменений в политическом строе и в церкви, которые, по его мнению, всегда должны находиться в зависимости от внутреннего переворота и в этой связи требуют практической деятельности от всех христиан, особенно образованных, в политике, в церкви и в обществе.

638

С. Н Булгаков, Героизм и подвижничество, с. 277.

«Нужно “покаяться”, т. е. пересмотреть, передумать и осудить свою прежнюю душевную жизнь в ее глубинах и изгибах, чтобы возродиться к новой жизни. Вот почему первое слово проповеди Евангелия есть призыв к покаянию, основанному на самопознании и самооценке. Должна родиться новая душа, новый внутренний человек, который будет расти, развиваться и укрепляться в жизненном подвиге. Речь идет не о перемене политических или партийных программ, вообще не о программах, но о гораздо большем – о самой человеческой личности, не о деятельности, но о деятеле. <…> Новые люди <…> будут, конечно, искать и новых практических путей для своего служения и помимо существующих программ, и – я верю – они откроются их самоутвержденному исканию» [639] .

639

С. Н. Булгаков, Героизм и подвижничество, с. 293–294.

Призыв Христа к смирению был для него призывом не к пассивности и молчаливому подчинению, а к деятельности и, если нужно, даже к революции: «Революция, т. е. известные политические действия, сама по себе еще не предрешает вопроса о том духе и идеалах, которые ее вдохновляют. Выступление Дмитрия Донского по благословению преподобного Сергия против татар есть действие революционное в политическом смысле, как восстание против законного правительства, но в то же время, думается мне, оно было в душах участников актом христианского подвижничества, неразрывно связанного с подвигом смирения» [640] .

640

Ibid., с. 291.