Русское солнце
Шрифт:
— Конечно, товарищ Сталин, — встал Лебедев. — Мы учтем.
— Ска-жите… — продолжал Сталин, когда Борис Александрович, ответив на вопросы, уже сидел за столом, — а та-варищ Покровский член партии?
— Никак нет, — побледнел Лебедев.
Стало тихо и страшно. Сталин молча прошелся по кабинету, потом внимательно посмотрел на Покровского:
— Это нормально. Он укрепляет блок коммунистов и бес-партийных товарищей…
Почему Сталину на все хватало времени, а? Он ходил в театры два-три раза в месяц, смотрел все новые фильмы, актеров любил и баловал как умел: квартиры, дачи, зарплаты, Сталинские премии, фестивали, приемы в Кремле… Из актеров в ГУЛАГе сидел только Юрий Эрнестович Кольцов,
Ужасно сложилась судьба Вадима Козина. Хорошо зная об обидных слабостях певца, чекисты прихватили его ещё в тридцатые годы, но оставили на свободе: измученный, вконец затравленный человек подписывал любые доносы, нужные НКВД. Позже, в сороковые, когда Сталин решил избавить Москву от извращенцев, Козин вместе с великим конферансье Алексеем Алексеевым сам оказался в ГУЛАГе — по разнарядке. Хрущев выпустил Козина на свободу, но Вадим Алексеевич остался в Магадане. А как он мог вернуться в Москву или, допустим, уехать к сестре в Ленинград, если из лагерей на свободу вышли те, кого он сажал?
И Козин, и, уже позже, Русланова, жили в лагерях на положении «вольняшек»: ездили по зонам, давали концерты, встретились только один раз — на концерте в Магадане.
О том, как в лагере оказалась Русланова, есть несколько легенд. Самая распространенная — Русланова пострадала за мужа, генерала Крюкова. В 45-м, на банкете в Кремле, Крюков провозгласил тост за «автора Победы маршала Георгия Жукова!». Тост — был, многие генералы пили за Жукова стоя, их судьба оказалась ужасной (Сталин все видел — всегда). Но сама Лидия Андреевна была убеждена, что её подвел её собственный язык. Приемы шли часто, и в 49-м, тоже в День Победы, Русланова пришла в Кремль с красивым колье на груди.
— Как ха-рашо, что все советские женщины тэ-перь могут носить та-кыэ украшения! — заметил Сталин.
— Не все, — гордо возразила Русланова. — Это колье императрицы, Иосиф Виссарионович.
Вождь сверкнул глазами и — отошел. Дорога в Магадан — прямая.
Да, Сталин в России не забыт, — после Сталина Россия мечтала поверить Горбачеву, когда не получилось — захотела поверить Ельцину. Сталин — дикий, но сильный. Горбачев — умный, но слабый. Иногда — страшная мысль! — Борису Александровичу казалось, что патологическая жестокость Сталина была вызвана не его болезнью или, скажем, не только болезнью (Бехтерев говорил о паранойе), но и ещё одним обстоятельством, тоже болезнью, если угодно, но болезнью иного рода — гипертрофированным чувством ответственности перед своей страной.
Когда Сталин узнал, что селедку, которую он обожал, ему привозят из Мурманска, гоняют за ней самолет, он устроил дикий разнос начальнику своей охраны и селедка навечно исчезла с его стола. Потеряв носки, он заподозрил, что женщина, капитан госбезопасности, которая вела его домашнее хозяйство, просто их выкинула, обнаружив дырки. И не ошибся; носки были найдены, дырки заштопаны. Через год — через год! — Сталин с удовольствием, с гордостью говорил: надо же, выкинуть хотели, а носки, смотрите, ещё работают!
Проще простого думать, что это — игра на публику. Игра, конечно, была, не без этого, но, видимо, есть и другое, главное — дисциплина. Для всех, для каждого, для страны. Для себя.
Он отправил сыновей, Якова и Василия, на фронт — дисциплина. Он не уехал из Москвы в 41-м, собираясь погибнуть, — дисциплина. Он обрек на смерть Якова, попавшего в плен, отказавшись обменять его на фельдмаршала Паулюса, которого НКВД с успехом перевоспитывал (и перевоспитал!) на своей даче в подмосковной Валентиновке, — дисциплина.
Он мог иначе? Нет. Если бы Сталин мог поступить иначе, он бы сам себя отправил в ГУЛАГ — или расстрелял.
Такого фанатика, как Гитлер, мог победить только такой фанатик, как Сталин. (Или Ленин, Троцкий, возможно Дзержинский.) Фанатизм — любой фанатизм — прежде всего дисциплина. Борис Александрович был абсолютно согласен с Астафьевым, Граниным, да и покойный Жуков говорил ему то же самое: немцы воевали умнее, чем русские, просто русских на этой войне (разве только на этой?) никто не жалел, да и они не жалели себя. Боль за свой дом и уже привитое (под страхом смерти) чувство ответственности могли победить не только Гитлера или, допустим, японцев, нет — весь мир! Остановить русских могла только атомная бомба, поэтому Трумэн, зная, что после того, как Советский Союз напал на Японию, от Сталина можно ждать все, что угодно, тут же, не раздумывая, погубил Хиросиму и Нагасаки.
Предупредил. Трумэн мог поступить иначе? Нет, — боялся Сталина.
Если бы в 46-47-м у Сталина была бы атомная бомба, он бы легко завоевал всю Европу, а затем — и другие страны, насаждая социализм. Вот она, мировая революция, о которой твердил Ленин! Вот он, исторический шанс. Хватит врать, что Россия — великая страна, это не так: Россия вспоминает (сама себя), только когда на её просторах появляется дисциплина. Такой она была при Петре, такой Россия могла бы стать при Столыпине, которого слушал царь, такой она была при Сталине. Иначе — водка и лень. То есть — катастрофа. Не надо думать, что те, кто сегодня пьет, меньше любят жизнь, чем те, кто брал Берлин, просто русские в большинстве своем плохо справляются сами с собой, такой это народ. Что ж удивляться, что у Горбачева, который скрепя сердце все-таки решился поменять остатки коммунистической дисциплины на демократию, не только ничего не получилось, вообще ничего, но и в принципе не могло получиться: Россию погубит демократия, погубит, ибо при демократии те, кто наглее, вылезают вперед, на авансцену, хватают (под видом реформ) все, что можно схватить, а народ — никого не интересует.
Вот как все-таки объяснить, как… — почему у Бориса Александровича, человека, совершенно далекого от политики (просто, так сказать, московского жителя) возникло стойкое убеждение, что этой власти доверять свой театр, дело своей жизни, просто нельзя?
Гайдар смущал, это факт. Уж больно он, прости господи, на хрюшку похож! Хрюшка — умнейшее животное, между прочим, умнее обезьяны. Но упрямое, видит только себя и свою лужу, вяло реагирует на опасность, зато если что заподозрит — улепетывает так, что не догонишь.
В магазинах — кошмар, все уходит с черного хода. На рынках или у Киевского, где бабки стоят, получше, конечно, только цены несусветные. Но вот парадокс: голодных тоже нет, все как-то приспособились, блатом обзавелись. Рестораны работают, новые пооткрывались, но попробуй пробейся в «Прагу» — за неделю, говорят, надо звонить, хлопотать о резервации.
Все есть только в валютных магазинах, однако как Гайдара понять? Если он валютные магазины сделает общедоступными (об этом было его интервью), но поднимет цены так, что ни валюты, ни рублей не хватит, — это что, реформа, что ли?