Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века

Зеньковский Сергей Александрович

Никон не мог не заметить этих перемен в характере государя, когда в 1656—1657 годах царь стал чаще приезжать с фронта в столицу. Усиливающееся участие царя в государственных делах, его растущее честолюбие и высокое мнение о роли царской власти, желание делать все по–своему, сам или же через своих совершенно послушных агентов, не могли не привести к конфликту между Никоном и Алексеем. Было ясно, что Алексей Михайлович не сможет долго терпеть соправителя, “великого государя”, который позволял себе подписываться под государственными актами даже без упоминания имени царя. К тому же мнение Никона о власти патриарха и его роли в управлении государством не соответствовали ни византийской, ни русской государственной традиции и явно стояло в конфликте с тем ростом абсолютизма и секуляризации, которые были характерны для большей части Европы II половины XVII века.

Начиная

с конца 1657 года царь совсем редко приглашает патриарха на совещания и заседания, редко видит его даже на неофициальных обедах и приемах во дворце. Летом 1658 года отношения между царем и патриархом стали особенно натянутыми. Неудачи русских войск в Прибалтике показывали всю трудность положения России из-за одновременной войны с Польшей и Швецией, ответственность за которую многие возлагали на Никона. Боярство и родственники Алексея Михайловича, ненавидевшие патриарха за его гордость и высокомерие, делали все возможное, чтобы настроить царя против Никона и обвиняли патриарха в превышении своей власти и в умалении власти царя. Со своей стороны противники церковных новшеств Никона вели против него особенно резкую агитацию, а Неронов прямо жаловался царю на то, что реформы Никона “смутили всю русскую землю”, а сам он “царскую честь попрал”[156].

Невнимание и даже озлобление царя против патриарха привели к тому, что когда 6 июля 1658 года в Москву приехал грузинский царевич Теймураз, то царь не пригласил патриарха на торжественный обед в честь царевича, а патриарший посланный был оскорблен придворными. 10 июля перед самым началом патриаршего богослужения в Успенском соборе царь прислал к патриарху князя Ю. Ромодановского, который заявил ему о гневе царя за присвоение себе титула “великого государя”. Никон ответил князю, что он принял этот титул не самовольно, а с разрешения царя, но ответ его был найден неудовлетворительным, и драматическое заявление Никона, что он уезжает из Москвы и перестает быть главой церкви, было лишь результатом этого обострения конфликта[157].

Никон, видимо, рассчитывал на драматический эффект, на то, что царь раскается и позовет его обратно на возглавление церкви. Но царь этого не сделал. Со своей стороны, Никон, отказываясь от власти, не отказался от самого титула патриарха и этим создал сложное и запутанное положение в церкви. На восемь лет русская церковь оказалась без патриарха, и только собор 1666—1667 годов с участием восточных патриархов окончательно низложил Никона и выбрал нового патриарха. Но и эти годы (1658—1667) Никон в управлении русской церковью никакой роли не играл, и его положение уже не отражалось на отношениях между противниками и сторонниками им самим сделанных нововведений и унификации обряда.

Примечания

[131] Гиббенет Н. А. Указ. соч. Т. I. С. 31.

[132] Дело о патриархе Никоне. С. 16.

[133] Письма русских государей… С. 101.

[134] Там же. С. 121.

[135] Там же. С. 126.

[136] ЧОИДР. 1898. Т. I. С. 412.

[137] Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. С. 126.

[138] Заозерский А. И. "Oарь `Aлексей Михайлович в своем хозяйстве. Пг., 1917. С. 88.

[139] Там же.

[140] Там же. С. 93.

[141] Там же. С. 89.

[142] Письма русских государей… С. 165.

[143] Соловьев С. М. Т. Х (1860). С. 394.

[144] СГГД. Т. IV. С. 19.

[145] Очерки истории СССР. Т. 5 (Период феодализма. XVII век). С. 497; см. также донесения шведского агента Форстена, который писал: “Главная причина войны лежит в страстном и мрачном характере патриарха” (Донесение в Стокгольм от 25 октября 1657 года). См.: ЖМНП. 1898. Т. IV. С. 324.

[146] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. IV. С. 170—171.

[147] Походный дневник царя Алексея Михайловича. См.: Заозерский А. И. Указ. соч. С. 271.

[148] Соловьев С. М. Т. Х (1860). С. 394.

[149] ЗОРИСА. Т. II. С. 770—771.

[150] Там же. С. 770, 771, 774.

[151] Очерки истории СССР. Т. 5 (Период феодализма. XVII век). С. 362—364.

[152] Заозерский А. И. Указ. соч. С. 239—244.

[153] Аввакум. Сочинения… С. 197.

[154] Форстен. Указ. соч. Т. IV. С. 345; Т. V. С. 341.

[155] Дневальные записки Приказа тайных дел. СПб., 1908. С. 11.

[156] Материалы для истории раскола… Т. I. С. 44—48, 60, 187—158.

[157] Дело о патриархе Никоне. С. 16—18, 21; письмо патриарха Никона патриарху Дионисию // ЗОРИСА. Т. II. С. 515.

25.

Начало секуляризации

Проводя разгром боголюбцев, патриарх Никон опирался на “аппаратчиков” церковной администрации — мирских чиновников патриаршего и епархиальных управлений, отчасти на самих епископов и на некоторых представителей придворных кругов, которым надоело постоянное морализирование Неронова и его друзей. Эта поддержка представителей двора в значительной степени обеспечила ему нейтралитет правительства, а может быть, и самого царя во время ареста старика протопопа, Аввакума и других боголюбцев. Но помимо нескольких представителей духовенства, как например будущих митрополитов Рязанского Илариона (с 1657 г.) и Павла Сарского и Подонского[158], которые были искренними сторонниками независимости церковной иерархии от светской власти, большинство союзников Никона во время событий 1653 года вовсе не интересовалось церковной идеологией, а просто хотело развязаться с надоевшими им проповедниками–моралистами. Эти же самые группы в 1657—1658 и следующих годах легко выступили против самого патриарха, который еще энергичнее, чем боголюбцы, проводил примат церковных властей и старался навести порядок в церкви. Это и понятно, так как в своих конечных целях духовного подъема православия и торжества духовного начала над светским никто не был так близок Никону, как ставшие теперь его врагами Неронов, Аввакум и другие боголюбцы, хотя они радикально расходились в методах осуществления своих идеалов. Поэтому разгром боголюбцев патриархом, а затем падение самого патриарха Никона в корне подорвали силы сторонников оцерковления Руси, раздробили и ослабили церковно–консервативное крыло русского общества и умалили влияние церкви на государство. “Церковники” — боголюбцы, патриарх и епископат — вышли из взаимной борьбы очень ослабленными. Занявшись взаимным самоуничтожением, они открыли дорогу для быстрой секуляризации страны, в особенности ее правящего класса, дворянства, которое всегда стремилось ограничить влияние церковных властей в стране.

Но в 1658 году Неронов и его друзья, конечно, не могли учесть последствий этой внутрицерковной борьбы и рассматривали поражение патриарха как удар по предпринятым им нововведениям, как предвестие возвращения к старым порядкам. Их особенно обнадеживало появление во главе церковного управления митрополита Крутицкого Питирима, которого они, и в частности Неронов, старались уговорить вернуться к старым книгам и порядкам[159]. В 1659 году Неронов подает царю новую челобитную, в которой он настаивает на скором созыве нового собора, на выборах нового патриарха и на восстановлении “единства церкви”, т. е. на ликвидации всех новшеств в церкви, проведенных в 1653—1657 годах[160]. Ослепленный ненавистью к новым церковным порядкам, он мало замечает, что в жизни страны происходят очень значительные культурные и духовные сдвиги, а если и видит их, то приписывает их развитие только “реформам” патриарха Никона. А между тем происходившие в Московской Руси перемены уже грозили смести весь традиционный духовный уклад страны, уже частично, хотя и не намеренно расшатанный политикой патриарха.

Годы польской войны были для России тем переломным временем, когда новые идеи и новые культурные влияния начали быстро распространяться, подрывая те основы, на которых были построены ее культура и верования. Само пребывание русских войск в Литве, Польше, Ливонии, Малой и Белой Руси приучило дворян и солдат к новому стилю жизни, к новой службе в церквах, к другой по складу культуре. Полонизация и “европеизация” Западной Руси после польской реформации и контрреформации зашли так далеко, что высший слой этих земель, воспитанный в польских или построенных по польскому образцу православных школах, стал по своему виду и взглядам ближе к Западу, чем к Москве. Поэтому встреча даже с православным населением Белоруссии, Литвы и Украины не могла не способствовать внедрению новых навыков и новых идей в головы русских офицеров, администраторов и даже самого царя. За два с половиной года пребывания в Белоруссии царь Алексей Михайлович привык видеть и слышать западнорусское церковное пение, видеть вокруг себя людей, крестящихся трехперстным знамением, насмотрелся на белорусско–украинский церковный уклад, полюбил развившееся на новых итальянских мотивах киевское церковное пение и, несомненно, отвык от московского традиционного типа жизни. Встречи с католической аристократией оккупированных земель приучила его к большей веротерпимости, и недаром, разговаривая с польско–литовскими послами о его кандидатуре на трон Речи Посполитой, русские представители давали заверения, что царь “римско–католической веры, костелы и кляштеры со всем тем, что к ней подлежит… ни в чем не нарушит”[161].