Русское
Шрифт:
– Не иначе как сама Матерь Божья тебя призрела! – воскликнул он, перерезая путы Щека и с радостью его обнимая. – Повезло тебе, бедолага, так, что и словами не описать, – добавил он. – Я о таком и не слыхивал. Придется рассказать об этом княжескому тиуну на рынке. – Он поднял глаза. – А вот он и сам идет.
Щек никогда прежде не видал высокого темноволосого боярина, который сошел с берега на пристань, но заметил, что вид у него раздраженный. Когда десятник поведал ему историю Щека, он только злобно воззрился на смерда, а потом с холодным выражением лица повернулся к десятнику.
– Деньги
– Да ведь другие холопы видели, как ему эти деньги дали, – осторожно возразил десятник.
Боярин с отвращением поглядел на холопов:
– Их свидетельство ничего не значит.
– Да как бы я украл, господин, со связанными-то руками? – поразился Щек.
Боярин устремил на него мрачный взгляд. Ему было совершенно безразлично, пусть этот закабалившийся из-за долгов смерд хоть умрет, но он только что сообщил купцу, что передает ему для продажи двадцать холопов, значит у него на одного будет недостача, а он не любил испытывать неудобство.
– А где тогда тот, кто дал тебе денег?
Щек огляделся. Иванушки нигде не было видно.
– Отбери у него кошель, – велел тиун десятнику.
Однако тот не успел выполнить приказ, потому что в ту же минуту раздался крик:
– Вот он, глядите!
Это кричал один из холопов, взволнованно указывая на речной берег под городскими стенами. Примерно в полуверсте от них из небольшой рощицы вышел одинокий странник.
– Это он.
– Схватить его и привести ко мне, – приказал тиун.
И так спустя несколько мгновений Святополк, к своему великому изумлению, обнаружил, что столкнулся лицом к лицу со своим братом Иванушкой; Иванушка тем временем тупо глядел на него остекленевшим взглядом, явно погруженный в свои мысли, не говоря ни слова.
– Отпустите смерда, он уплатил долг, – хладнокровно повелел Святополк. – А этого бродягу, – он указал на Иванушку, – бросьте в темницу.
Он лихорадочно соображал, как поступить.
Неярко горели свечи. Тускло мерцала икона в углу, а Матерь Божия устремила взор из своего золотого царства в темное пространство большой комнаты. Холопы как раз убирали со стола остатки вечерней трапезы.
Игорь сидел в тяжелом дубовом кресле, склонив изящную, теперь уже совершенно седую голову и упираясь подбородком в грудь. Глаза его, внимательные и настороженные, были открыты, лицо – неподвижно, но мрачно. Жена его сидела рядом с ним. Можно было предположить, что час или два тому назад она плакала; но сейчас лицо ее побледнело, осунулось и казалось бесстрастным, ибо так приказал ей муж.
Святополк хмурился, исполненный едва сдерживаемой ярости.
Вот же беда, принесла нелегкая его отца на городские стены в тот самый миг, когда уводили безмолвного Иванушку в маленькую темницу, где он никому бы не попался на глаза. «А то я бы его уж давным-давно утопил», – думал Святополк, поскольку, не зная, что Иванушка и сам решил утопиться, намеревался этой ночью привести его на реку, схватить и держать его голову под водой, пока брат не захлебнется. «Так и ему самому было бы лучше, и родителям, – мысленно повторял он. – Нашли бы тело, решили бы, что он покончил с собой, и перестали бы терзать себя из-за этого ни на что не годного
Но тут вмешалась судьба. Поистине, отец его преисполнился гнева на Иванушку с того самого мгновения, как увидел бродягу. Он повелел отвести младшего сына в родительский терем почти как пленника. А сейчас, за ужином, юнца заставили объясниться.
Святополку почти не было нужды обвинять младшего брата. Иванушка, заикаясь и запинаясь, сам сознался во всех своих проступках. Святополк и вправду решил, что разумнее всего будет ни в чем не обвинять Иванушку, а всего лишь предложить:
– Мой младший брат – овца заблудшая. Думаю, он и душу-то свою погубил. Может быть, спасет ее, если доберется до монастыря. – Монахи обыкновенно на свете не заживались.
Игорь задавал Иванушке вопросы, а его жена безмолвно взирала на сына.
Один раз Святополк пробормотал:
– Такой человек уж точно своих родных ненавидит.
Но в остальном допрос проходил без его помощи. А сейчас наконец суровый боярин подвел итог услышанному:
– Ты лгал мне, ты лгал всем нам. Ты расточил деньги, свое наследство, которое я выделил тебе. Ты даже воровал. За несколько лет ты не послал нам ни единой весточки, мы не знали, жив ли ты, ты разбил сердце матери. А теперь, в очередной раз украв, ты передаешь деньги чужому и пытаешься уйти из мест, где живут твои родители, даже не показавшись им на глаза.
Святополку казалось, что нельзя полнее перечислить обвинения в адрес Иванушки. Он с удовлетворением взирал на брата, пока все хранили молчание.
Затем Игорь простил Иванушку.
Великая русская зима, нестерпимо холодная, могущественная и жестокая, иногда приносит с собой и радость. А Иванушке она принесла исцеление.
Поначалу, осенью, после возвращения домой, телесные и душевные силы совершенно его покинули. Как часто бывает, венцом его испытаний стала тяжелая болезнь. Обычная простуда вскоре переросла в серьезный недуг: горло у Ивана распухло, суставы заныли, а голову заломило так, что он зажмуривался от боли, будто это не голова, а наковальня и по ней черти наперебой колотят молотками.
Спасла его мать, потому что, быть может, она одна лишь и понимала, что делать. Когда отец захотел послать за армянскими или сирийскими лекарями, служившими при княжеском дворе и прославленными своим врачебным искусством, которое унаследовали они от античного мира, Ольга отказалась наотрез.
– У нас есть свои снадобья, получше, чем у греков и римлян, – твердо сказала она. – Но если хочешь, пошли в монастырь, попроси монахов помолиться за Иванушку. – После этого она заперла дверь и никого более к нему не пускала.
Пока он метался в жару, она не отлучалась от него ни на шаг; заботливая и бесшумная, она время от времени увлажняла его горячечный лоб, стараясь не обеспокоить его даже лишним словом. Сидя у окна, она словно только тем и занималась, что глядела из окна, читала Псалтирь или дремала, пока он спал тревожным сном. Она говорила с ним только тогда, когда он сам того хотел, но никогда не обращалась к нему первая и даже не смотрела на него. Она будто была рядом с ним и одновременно где-то вдали, тихая и неподвижная.