Русское
Шрифт:
А Жидовин тем временем проклинал себя за опрометчивость и гадал, что сказать родителям Иванушки. Как следует обдумав это происшествие, он решил не говорить ничего, ведь, что бы он им ни сказал, все причинит боль.
А теперь, сидя в одиночестве на пристани, Иванушка ничего не выражающим взглядом уставился на воду. Он знал, что, не отправившись в плавание, упустил свой последний шанс попасть в Царьград до зимы.
А он так хотел уплыть. По крайней мере, ему так казалось. Однако летом на него обрушилось новое ужасное несчастье:
В последнее время он часто ловил себя на том, что не в силах ничего делать, лишь сидел, часами глядя в пространство. А когда переходил из одного городка в другой, из одной деревни в другую, то брел точно во сне.
Он потратил больше половины украденного серебра. Более того, этим утром он обнаружил, что у него осталось всего восемь серебряных гривен – ровно столько, чтобы заплатить за плавание до Царьграда. И кое-как дотащился сегодня до пристани, твердо намереваясь отправиться по реке в Грецию. Но, к своему собственному отчаянию, понял, что не в силах даже сдвинуться с места.
«А теперь все кончено», – думал он. Ему казалось, что теперь у него, жалкого, презренного неудачника, не осталось никаких шансов. «Войду в реку и утоплюсь», – решил он.
Именно в эту минуту позади раздался какой-то шум; взгомонились рабы-холопы, предназначенные для продажи, что сидели рядком на земле и ожидали, когда их уведут на рынок. Иванушка равнодушно поднял глаза. Один из холопов, казалось, был чем-то взволнован. Иванушка пожал плечами и снова уставился на воду.
– Иван! Иван Игоревич!
Он обернулся.
Щек уже давно не отрываясь глядел на него. Теперь он убедился, кто перед ним. Он так разволновался, что даже забыл, что руки у него связаны. Это был боярский сын. Тот самый, кого прозвали Иванушкой-дурачком.
– Иван Игоревич! – снова позвал он.
И тут этот странный юноша словно бы узнал его, хотя и вспомнил лишь смутно.
Щеку грозила тьма-тьмущая бед. Его должны были продать в рабство. Еще того хуже, один из пленников только что шепотом передал ужасную весть: «Купцы ищут гребцов на ладьи». Все они знали, что за этим скрывается: тяжкая, изнурительная работа на реке, перетаскивание ладей через пороги, а может быть, даже опасное морское плавание. И, судя по всему, их могли потом еще раз перепродать – уже на греческих рынках. С рабом могли поступить как угодно.
В одном он был уверен: Русского ему больше не видать.
Щек не должен был оказаться на пристани осенним утром, ведь согласно русским законам закуп, отрабатывающий долг, не мог быть обращен в холопа и продан в рабство. Но правила часто нарушались, а власти закрывали на это глаза.
А ведь мог бы и сам догадаться. Вот уже два месяца, как стало понятно, что староста соседней княжеской деревни заглядывается на его жену, а она – на него. Однако все случилось внезапно, и Щека застали врасплох.
Всего-то неделю тому назад утром староста явился к нему в сопровождении нескольких купцов и буквально выволок из постели. «Вот вам закуп, – объявил староста купцам. – Берите его, вяжите!» Щек и глазом моргнуть не успел, как уже стремительно несся в лодке по реке,
Но в том-то и дело, что со временем Щек мог вернуть долг и снова освободиться. Всего-то за каких-нибудь десять лет.
Он держал в секрете, что нашел в лесу пчелиные гнезда. С тех пор как обнаружил это скрытое сокровище, он втайне использовал его себе на благо: продавал один-два сота проезжим купцам, а то и торговал медом на рынке в Переяславле. Приходилось проявлять немалую осторожность, ведь борти ему не принадлежали. Однако, понемногу продавая мед, он уже сумел отложить две серебряные гривны.
Он даже устроил еще несколько дупел для пчел. Заповедный лес сделался для него сокровищницей, и, хотя от этих своих трудов он не получал большой прибыли, тайна словно придала его жизни новый смысл. Она стала для него чуть ли не наваждением, он ежечасно думал о своих пчелках, а себя мнил истинным стражем этих мест. И он нерушимо хранил свою тайну. Время от времени Щек распускал слухи: он-де видел ведьму на тропе, которая вела в тамошний лес, или заметил там змей. Дурная слава его заповедного леса росла, и никто не отваживался туда зайти.
Поэтому сейчас Щек с горькой иронией предавался мрачным раздумьям, дескать жил он рядом с настоящим кладом, отыскал его, да не сумел толком воспользоваться. И теперь весь его пчельник просто пропадет, а он, Щек, умрет нищим. Так уж, видимо, на роду ему написано.
А теперь навстречу медленно шагал этот странный боярский сын.
– Я – Щек, – крикнул он, – помнишь меня?
Какой же Иванушка исхудалый, бледный и оборванный! Несмотря на все свои несчастья, крестьянин его пожалел. И, не зная, чем еще занять себя, Щек поведал этому странному юноше, с отсутствующим видом уставившемуся в пространство, свою историю.
Когда он закончил, Иванушка какое-то время не поднимал глаз от земли.
– Странно, – прошептал он, – у меня тоже ничего нет.
– Что ж, – произнес Щек с усмешкой, – все равно удачи тебе. Все же люб ему был этот боярский сынок в лохмотьях. – Помяни Щека в молитвах.
– Да-да… – Юнец, казалось, погрузился в свои мысли. – Ну-ка, скажи мне еще раз, – наконец промолвил он, – сколько ты должен?
– На сегодня я должен князю семь серебряных гривен.
– А если уплатишь их, выкупишься из неволи?
– Само собой.
Медленно Иванушка снял со своего пояса кожаный кошель и повесил его на пояс Щеку.
– Возьми, – сказал он, – там восемь гривен, и мне они не нужны.
И прежде чем пораженный смерд смог произнести хоть слово, он ушел. «В конце концов, – подумал Иванушка, – этому крестьянину они пригодятся, мне-то все равно скоро расставаться с жизнью».
Десятник, надзирающий за холопами, был человек незлой, и когда несколько мгновений спустя вернулся из кружала, то искренне восхитился удачей, выпавшей Щеку. Он знал, что Щек сделался закупом, и сочувствовал ему, сожалея о его злой судьбе.