Ряд случайных чисел [СИ]
Шрифт:
— Ри, ну зачем ты так? Она же наверняка и так напугана — а ты так грубо… Райя, как вы себя чувствуете?
— Эльф-ф-ф? — нос сморщился, губа задралась, обнажая солидные клыки, девушка зашипела, как кошка, тело напряглось перед броском. Вэйт взвизгнул и отскочил за широкую спину дракона.
— Эй, эй, ты чего? — насторожился Ри.
— Ненавиж-ж-жу! — прошипела поднятая, вздрагивая верхней губой.
— Э-э, нет. Так не пойдет. Спать! Спать, я сказал! Вот так. Чего-то я не учел… Клыки эти… Непонятно. И реагирует как-то странно. Видимо, твои ей здорово насолили. Хотя повесилась сама, я… Нюхай!!!
— Умпф!
— Знаешь, иди-ка ты пока, — нервно вздрагивающий Перворожденный мелко покивал. — Я тут доработаю, разберусь — тогда и будем затеваться.
— Эй, ты, Вэйточка без листьев! Слышь, дубина зеленая! Иди сюда. Значит, так. Все весьма печально. Во-первых, с какими эмоциями человечек помер — с теми и восстанет. Если твоя райя тебя действительно любит — будет хорошо относиться и после поднятия. Если нет — не полюбит никогда. Пытаться как-то изменить первоначальную настройку абсолютно бесполезно. Но это еще цветочки. Второй затык в том, что им для поддержания заклинания нужна кровь, причем живая. Не зеленей, нужно немного. Если переберет, будет пьяная. Ах да, вы ж не пьете… Ну, поглупеет резко, хихикать будет, чушь нести — так понятно? Вот. Твоя кровь не годится вообще, будет действовать, как сильнейший стимулятор, а может, как наркотик — не знаю. Если только кровь Стражей — но они вряд ли будут поддаваться ее магии, так что, лучше человеческую. Можно частично заменить кровью животных — но только частично, 1:2, 1:3. Никаких других вариантов изменить тело с сохранением личности я не нашел. Вот теперь и думай — оно тебе надо?
— А… та… первая..?
— Лучше не спрашивай. Ну вот, опять позеленел! Любопытство тебе противопоказано! Ну, нельзя было ее оставлять — агрессивная слишком получилась. А ты теперь иди, со своей поговори. Объясни ей все. Может, она еще и не согласится. Существование-то не больно веселое — бесконечно кровь сосать. Кстати, не исключено, что ты, зная, как она питается, и жить-то с ней не сможешь. Но, зато, будешь знать, что она в порядке — может, и сам жив останешься. А жевать она не сможет. Там такая странная деформация челюстей и гортани — я так и не понял, почему это происходит. Какой-то побочный эффект. Я, когда препарировал… — до Вэйта наконец дошло, откуда Ри мог узнать о деформации гортани. Он тихо пискнул, свел глаза и упал в глубоком обмороке.
— У-у-у, гоблин драный! Вот что с тобой делать, с убогим таким? Вояки! — Ри поднял эльфа за шиворот, поискал, куда пристроить, и, положив на стол, отвернулся за ваткой с нашатырем. Вэйт тем временем, слегка пришел в себя, понял, ГДЕ лежит, Ри звякнул каким-то инструментом… Когда он обернулся с ваткой наготове, эльф стоял в углу с выставленной на манер рогатины штангой капельницы. Вся конструкция сильно тряслась. — Ты чего? — удивился дракон.
— Ты… это… ты… не надо… я… живой еще пока…
— Тьфу! — от души прокомментировал Ри. — Долго думал?
— А… э… нет… Ага, — препарация вроде бы откладывалась, Вэйт слегка успокоился.
— Так. Все. Вали отсюда, глаза бы мои на тебя не глядели. — Ри обиделся. — Вот тебе печать — я теперь тоже так умею, надумаешь — позовешь. Катись, пока и вправду не разложил! А то очень интересно, что у тебя в башке вместо мозгов!
— А может, ей не говорить… пока… все…
— Ну, знаешь, это уже подлость получится! Нет уж! Она должна знать, на что соглашается. А уж из-за любви или ради вечной жизни — это другой вопрос. Все, проваливай, зеленый влюбленный!
Спустя пять лет, в 2095-ом году, в Мире появилась первая представительница новой расы. В южных областях существовала разновидность кровососущих летучих мышей, называемых вампирами. По аналогии назвали и этих «новеньких». Долгое время не утихали споры о том, что они из себя представляют — человека, оборачивающегося летучей мышью, или наоборот, мышь, перекидывающуюся в человека. Споры об этом не утихли и по сей день.
2285 год
Афедора Гривская, 38 лет, Верхоград
Транспорт не ходил уже около года. Раньше дорога до работы занимала всего двадцать минут на автобусе. А теперь… Дора устало, но уже привычно крутила педали старенького велосипеда. За год привыкла. За год ко многому можно привыкнуть. Хорошо, хоть велосипед пока не разваливается. Запчасти теперь только импортные и стоят ой-ой. Можно было заночевать и в дурке, но она и так там почти жила, а сегодня ей очень, ну просто очень хотелось домой. Дому было уже 280 лет. Тогда, в начале войны, целых три квартала — как и в других городах — были застроены этими домиками — временным жильем для беженцев. Беженцами были прабабушка и прадедушка. Они не смогли уйти дальше на север — у прабабушки начались роды. Семья осела здесь. Им выделили половину двухэтажного дома. Так эти домики были построены — по два под одной крышей, с одной общей стеной. Они оказались очень прочными — казалось, время их не брало — и удобными. Высокое крыльцо, прихожая, небольшая из-за огромных встроенных шкафов по сторонам. В шкафах жили велосипеды, санки, верхняя одежда, коляски и многое другое, накопившееся за четыре поколения. Холл с лестницей на второй, спальный, этаж. По левой стене — кладовки для продуктов, а по правой, смежной с соседним домом — ванная комната и туалет. Дальше две двери — налево кухня со старой, чудом сохранившейся дровяной плитой, направо столовая. Лестницу в холле отец перенес, сделал вертикальную винтовую, а освободившееся место отгородил под домашнюю операционную: уж больно много полудохлых зверьков притаскивал в дом младший брат Доры, Рэй. Город жесток к неразумным тварям. Федор Гривский не был ветеринаром, он был нейрохирургом. Ругать сына за сочувствие к увечным животным он не собирался, с другой стороны, лишних денег на лечение бездомных тварей в семье тоже не наблюдалось. «Хирург я или не хирург?» — вопросил Федор и операционная заработала. 12-летний Рэй чуть ли не молился на отца и собирался учиться на ветеринара. А Федор с удивлением обнаружил, что новое занятие нравится ему гораздо больше, чем нейрохирургия. «От зверей хоть благодарность чувствуешь! И они не пытаются мне объяснять, как их правильно лечить!», не раз говорил он. После смерти Федора три года назад мать Доры уехала в Бриз, в деревню, вместе с Рэем, его женой и ребенком. Дом опустел. Дора осталась. Каждый раз к концу дежурства она проклинала все и решала уволиться — и оставалась еще на сутки, потому что работать было некому, некому, некому… Но надо. Психиатрические лечебницы были переполнены — впрочем, как и все остальные больницы после эвакуации Нижгорода. Всех, кто мог плохо отреагировать на длительный переезд, перевели в больницы Верхограда. А вот персонал не перевели! И развлекайся, как хочешь! Персонала не хватало катастрофически, в смене Доры из трех санитаров остался один, медсестра дорабатывала последний месяц. Что дальше? Люди бежали от войны, бежали семьями на север, как можно дальше, как когда-то Дорины прадед и прабабка. Только роддома абсолютно не страдали от перегруза, наоборот, они расформировывались один за другим. Люди боялись заводить детей, не зная, что будет завтра. Персонал расползался по больницам, но в дурку никто не шел, не прельщала даже высокая зарплата. Некому работать, некому! А последние три недели — это вообще какой-то ужас! Три недели назад, в ночь уже, привезли найденную в пригороде женщину в невменяемом состоянии, явно беременную. Не пьяная, не наркоманка, зрачок нормальный, следов травм не видно, но на внешние раздражители реакции никакой. Остались безусловные рефлексы, но не все. Она даже почти не издавала звуков, только иногда тихо, как-то безучастно и равнодушно хныкала. Классический «Криминальный синдром» Йоримы Шварца. Живший в начале второго тысячелетия доктор психологии Шварц попытался свести воедино все, что было известно о таких случаях. Где-нибудь, совершенно неожиданно начинали сходить с ума люди — серией, от трех до пятнадцати человек в течение месяца-двух. При этом они совершали ряд необъяснимых преступлений: грабили собственные банки, убивали членов своей семьи, а иногда и никак не связанных с ними людей. Спрятаться или как-то скрыть свои действия они даже не пытались, поэтому доктор справедливо предположил, что они сначала сходили с ума, а уже потом действовали, но на этом исследование и завязло. Не было никакой возможности предположить, где в следующий раз произойдет вспышка заболевания, а следовательно — выяснить причину его возникновения. Одно время думали даже, что это какой-то вирус, но идея оказалась несостоятельной. Лечению «криминальники» не поддавались и, как правило, тихо угасали за год-два, даже при хорошем уходе. Они не были способны даже жевать — только сосали из бутылочки, или их поддерживали внутривенным питанием. Эта женщина, конечно, тоже обречена, а притом, что уход здесь за ней будет минимальный, что уж притворяться, погибнет она быстро. Но ребенок! Он же не виноват, что мать сошла с ума! Вызванная акушерка явилась через день. Определила срок в 35 недель и предлежание плода. А дальше начались, как говорил папа, «танцы и реверанцы». На официальный запрос о переводе на патронаж роддом ответил отказом. И их можно было понять. После того, как год назад были разрушены подряд три электростанции на юге, город остался без электричества. Со всеми вытекающими последствиями. О бестеневых лампах над столами можно было забыть. Вся медтехника, приборы жизнеобеспечения для впавших в кому, да что там, даже заурядные стиральные машины и холодильники — все стояло и покрывалось пылью. Медицина одним махом скатилась к прапрадедовским методам. Только, вот беда, их уже никто не помнил! Диагностика, даже просто анализ крови без аппаратуры, стали проблемой. Какое-то время удалось протянуть на автономных генераторах, но 6 месяцев назад подвоз топлива по реке прекратился — речного порта больше не было, как и самого Нижгорода. Была красивая роща на берегу и несколько двухэтажных домов, но без света, газа и воды. Все остальное — причалы, доки, склады, многоэтажные дома, гостиница — просто исчезло. Это было не ново. Это было уже привычно. Просто, раньше это было далеко, где-то там, а теперь подошло вплотную. Такая война. Такая дурацкая непонятная война. Сначала говорили — экспансия эльфов. Эльфы, сказочные персонажи, вроде бы когда-то, на заре времен существовавшие где-то на юге, вдруг стали реальностью, и реальностью враждебной. Да, существовала аномальная зона на юге материка. Испокон веков люди пытались ее исследовать — и абсолютно безуспешно. И сухопутные и морские экспедиции, вернувшись, рассказывали такие ужасы, что волосы дыбом вставали. Растения-хищники, гигантские змеи, ядовитые насекомые, огромные звери — и так далее. Тот факт, что все участники при всех этих перипетиях возвращались живыми и здоровыми, даже без единой царапинки, почему-то ни разу никого не озадачил, тем более, что телесное здоровье — это еще не все. Большинство путешественников мучили ночные кошмары еще долгое время после возвращения. Желающих стать колонистами как-то не находилось. Среди людей, живших ближе всего к субтропическим лесам, ходила поговорка «Не смотри на юг — ослепнешь», и подразумевалось совсем не солнце. Сказки приписывали эльфам самые разные качества, от бесконечной мудрости и доброты до равнодушной жестокости и коварства. Сходились в одном: все эльфы были бессмертны, вечно молоды и невероятно красивы. А потом южный лес вдруг пошел в наступление, сметая цивилизацию, как мусор. Никто давно не помнил, а может, и не знал никогда, из-за чего все началось, но уже 285 лет людей медленно, но верно оттесняли все дальше на север. Долгое время граница могла оставаться на одном месте, но, стоило людям попытаться вернуть свою территорию и явиться в новые леса с техникой — да и не с техникой даже, а, хотя бы, с топором — расплата следовала в течение суток. Десять, иногда пятьдесят километров оказывались покрыты лесами за ночь. Бульдозеры, экскаваторы осыпались бурой ржавчиной на глазах, горючее и смазка образовывали одну большую липкую и вонючую каплю на земле. Ее даже можно было унести с собой — только не в чем. Людям оставалось только то, что было на них одето. И никто никогда не видел противника. Да, военные пытались организовывать защиту, даже стреляли — но никогда не видели, в кого. Стреляли на голос. Красивый голос, поющий что-то радостное, задорное на не поддающемся расшифровке языке. Поющий голос, от которого корни деревьев вдруг взламывали асфальт, который тут же, как и стены домов, как коммуникации, как и все, что не было живым, дышащим, истаивал в пыль, в труху, на глазах пораставшую травой, мхом и цветами. Удивительно, но кое-что оставалось в неприкосновенности. Некоторые дома, как правило — памятники старины, не только оставались целы, но даже молодели и становились крепче, правда, лишенные воды и электричества. Никогда не страдали музыкальные инструменты — пара-тройка роялей на полянке посреди свежевыросшего леса была обычным делом. Книги (но не все), картины, аквариумы с живностью, комнатные растения, иногда даже мебель и посуда (но обязательно изящные, изысканных, гармоничных очертаний и рисунка) — все оказывалось на траве, неповрежденное, но под открытым небом. Почему-то никогда не случалось гейзеров кипятка из разрушенного водопровода или утечки газа. И среди этого безобразия стояли и сидели люди — невредимые, даже более здоровые, чем были, (у некоторых вырастали новые зубы, а про волосы и говорить нечего!), но потерявшие мгновенно почти все — дом, скарб, документы, счет в банке — все, что составляло для большинства смысл существования. Кто-то сходил с ума, некоторые тут же вешались на ближайшем суку, кто-то становился беженцем. А некоторые оставались — и о судьбе их можно было строить любые предположения. Еще интереснее было в деревнях. Новый добротный дом, правда, слегка уродливый, у которого внешний вид был принесен в жертву функциональности, мог растаять. А старая развалюха рядом вдруг молодела, и становились видны резные наличники, ставни с затейливой резьбой… Впрочем, это было давно. Все это Дора знала только по рассказам бабушки, которой об этом рассказывала ее мать, Дорина прабабка. Сейчас людей старались эвакуировать заблаговременно. Но сделать это с целым городом, да еще вторым подряд за год — дело не быстрое. Нижгород вывезли по Нейсе. Что делать с Верхоградом — непонятно, река теперь закрыта. Те, кому было куда ехать, уже удрали. К чести мэра надо сказать, что он не драпанул, и даже семья его все еще в городе. Только вот толку с этого! Подвоз топлива так и не налажен, на носу зима, запас продовольствия тоже не бесконечен, про эвакуацию что-то ничего не слышно, а граница леса уже в ста пятидесяти километрах. Те, кто не уехал, приспосабливались. Медики тоже. Фонари на батарейках, на ручных динамках шли нарасхват, а велосипедные динамки — на вес золота. Три-четыре санитара крутят педали снятых с колес велосипедов — бригада оперирует. Мазут для генераторов распределялся по заявкам, подкрепленным отчетами о количестве пациентов. Дора была в кабинете райи Леры, когда та, взбешенная отказом, взялась по рации ругаться с завроддома, и все слышала.
— Лерочка, солнышко, ну ты и меня пойми! Предлежание — значит, кесарить надо, ты сама говоришь, что она не потянет рожать, так? Ты мне можешь гарантировать, что она в буйство не впадет? Не можешь, то-то и оно. У меня мазута на трех рожениц заявлено, которых мы сейчас ведем. И то одна платная. Где я тебе еще возьму? А у тебя нету, я знаю. А даже если бы был, если она на столе откинется? Сама говоришь, состояние плохое! Не могу я своих ребят так подставлять ради чокнутой бомжихи! Ну, сама же все понимаешь, солнышко мое! Да если даже и родит, что с ребенком будет? Дом малютки уже эвакуировали, кто и чем его кормить будет, ты мне можешь сказать? Во-от, не можешь! Или сама усыновишь? Вот видишь, золотко! Пусть она у тебя рожает, как начнет — бригаду вызовешь по скорой, обычным порядком. Как родит — так и родит. А патронаж — даже не мечтай, золотко!
Дора тихо ушла из кабинета. Надо было что-то делать. Надо. Что-то. Срочно. Сколько у нее… у них есть времени? Две недели? Три? У Доры семьи не получилось, с ее-то работой. Как-то времени все не хватало на личную жизнь. А теперь уже поздно, рожать в 38 лет она не рискнет, даже если выйдет замуж. И странная мысль прочно обосновалась у Доры в голове. Этот ребенок… Он еще родиться не успел — а уже никому не нужен. Он даже сейчас, в утробе, вел себя так, будто чувствовал свою ненужность и неуместность — тихо-тихо, почти не шевелясь. Нет, он нужен. Нужен! Ей, Доре. Ведь думала пару лет назад об усыновлении? Думала. Только потом, всего за четыре месяца, лес сожрал четыре села на юге, в больницы хлынул поток инсультов, инфарктов, нервных срывов — люди не выдерживали — и стало не до того. Может, это ей знак свыше? Или она сходит с ума? Ну и пусть. Она усыновит этого ребенка. Только… Только сначала нужно сделать так, чтобы он — был. Как говорил папа, «врач я или не врач?». Дора поселилась в лечебнице. Днем она уделяла «своей» больной все свободное время. Кормила, мыла. Райя Лера ставила ее в пример: «Дорочка, вы святая!». Коллеги шипели, Дора криво улыбалась: «Ну, что вы. У меня же нет семьи, масса свободного времени, знаете ли», а по вечерам сбегала в морг. Она вспомнила все — и как ассистировала отцу в домашней операционной, и практику в мединституте — все, что знала. Она заново выучила весь раздел, относящийся к полостным операциям, взяла в библиотеке мединститута методичку по кесареву сечению и тщательно проштудировала ее — сначала у себя в ординаторской, а на следующий день в морге, с инструментами. Благо, неопознанных трупов в последнее время было полно, а особого разрешения Доре не требовалось, достаточно было написать заявку на работу и сказать, что она «хочет кое-что проверить». В первый раз ее просто стошнило. У отца так не воняло. А здесь формалин, хлорка и пробивающийся сквозь них запах разложения — холодильники включали раз в день на пару часов — создавали совершенно ужасную смесь. В следующий заход через полтора часа у нее с собой был мощный респиратор — все решаемо! Три недели при свете налобника по три часа Дора производила кесарево сечение, сначала сверяясь на каждом действии с методичкой, потом уже без нее. Через три недели она была уверена в том, что сможет провести эту операцию даже одна и с закрытыми глазами. Райя Лера, тем временем, попыталась решить вопрос через горздравотдел, где ее запрос на перевод больной на патронаж хоть в какой-нибудь роддом благополучно и затерялся. Дору это не удивило — она хорошо знала эту кухню, это болото, это… Потому и ходила на свои «занятия». И вот сегодня… Да-а… Слава Жнецу Великому, что она решила зайти к старой знакомой своего отца, уточнить про наркоз. Райя Реда сразу заподозрила неладное, выпытала у Доры, что она затеяла, и пришла в ужас. После короткой, но сокрушительной словесной порки райя взяла дело в свои руки. То, что не смогли сделать официальные запросы, сделали два вызова по рации и три литра медицинского спирта. Уже через пять часов Джейн Доу была на столе и под наркозом. Знакомства, знаете ли! Доре разрешили присутствовать, как лечащему врачу. Последняя скобка была наложена, неонатолог унес верещащий комок, Дора на негнущихся ногах вышла из операционной и сползла по стене на пол. Какой ужас! Что она чуть было не натворила! Видимо, райя Реда права — безумие заразно! Самонадеянная дура! Когда отец оперировал животных, все, казалось, получается само собой, так просто и логично. У нее тоже так получалось — в морге. А живая ткань вела себя совсем не так. Она пульсировала, затекала кровью, иногда вдруг дергалась судорожно, вырываясь из рук… Да она бы просто зарезала свою пациентку!
Когда Дора зашла в кабинет заведующей, отчитаться, райя Лера замахала на нее руками.
— Потом, Дорочка, потом! Вы столько сделали, отдохните, на Вас лица нет! Разве можно столько работать! Возьмите хоть три выходных, вам это необходимо! А с отчетом я подожду!
В пустой ординаторской Дора рухнула в кресло, посидела… и разревелась. Папа, папочка, прости, но я не хирург! И никогда не стану, сколько бы ни старалась! Это какие же надо иметь руки, какие нервы, какие навыки, чтобы так спокойно и буднично просто сделать все, как надо! Сейчас она это очень хорошо понимала — перед глазами так и стояло операционное поле и руки, умные руки, которые как будто сами знают, что делать, чтобы все стало хорошо. Правда, если верить учению Жнеца, ничто в жизни не пропадает даром, так что, может, и эта ее куцая практика в хирургии когда-нибудь кому-нибудь пригодятся. Но лучше не надо. Она в принципе не годится для такой работы. Тело в морге — это предмет, поэтому она и могла сохранять спокойствие, а здесь, где все живое, она обязательно запаниковала бы, ошиблась, рука бы дрогнула — и все, все… Она напилась чаю и поехала домой.