Рядом с нами
Шрифт:
— Простите, а кто эта Соня, у которой вы консультируетесь?
— Домработница.
— Странно, домработница знает о детях больше, чем родная мать.
— Что же тут странного? — цинично ответила Мария Васильевна. — Я попросту не люблю детей.
Кого же любит эта холеная бессердечная женщина?! Да никого, кроме самой себя! Живет Мария Васильевна в свое удовольствие и ради этого совершает подлость за подлостью.
Со своим старшим сыном Мария Васильевна распрощалась, когда мальчику было девять лет, среднего она бросила в Баку, когда ему исполнилось семь, и вот теперь, как пишут нам в
Когда ребенку семь лет, ему трудно поверить в бессердечность своей матери. И дети не верили. Они рвались в свой дом, к своей семье. Дети разыскивали мать, приезжали к ней. Но мать не радовалась этим встречам и тут же отправляла сыновей в город, который был подальше.
Старший в конце концов понял, с каким чудовищем он дело, смирился и перестал рваться домой. А средний сын все тосковал и ездил на крышах вагонов за своей матерью. В этом году мальчик разыскал Марию Васильевну в Ереване, где она поселилась на жительство со своим новым супругом. Мальчик пришел к ней в дом, надеясь, что мать обрадуется ему. А мама даже не открыла сыну двери:
— Проходи, проходи. Бог подаст.
Соседи Марии Васильевны пробовали походатайствовать за сына перед матерью. Но мать не стала даже разговаривать с ними. Тогда соседи пошли к прокурору.
Жестокость матери возмутила и работников прокуратуры. Мария Васильевна в тот же день была вызвана для разговора. Вместе с ней явился к прокурору и ее супруг, доцент Гезалов.
— Дети — это личная жизнь Марии Васильевны, — сказал Гезалов. — Я сам никогда не вмешиваюсь в эту жизнь и советую вам делать то же.
Как ни странно, но эта тирада о невмешательстве обезоружила работников прокуратуры. И вот, вместо того чтобы оказаться на скамье подсудимых, Мария Васильевна, упаковав в чемоданы семь цветных халатов и восемь вечерних платьев, срочно выехала на отдых в Сочи.
— А как же дети? — спросите вы,
"А мы живем, как и жили, — пишет в редакцию средний сын Марии Васильевны. — Нас трое детей от одной матери, и ни один из нас не знает своей настоящей фамилии. Пять отцов, а который из них твой? Волк — дикий зверь, — продолжает Олег, — но разве волчица когда-нибудь бросит маленьких детенышей? Никогда! А наша мать, как кукушка, она подбрасывает своих птенцов в чужие гнезда".
На днях Мария Васильевна возвратится со своими чемоданами с курорта, но я не думаю, что кто-либо из ее знакомых, прочтя письмо Олега, захочет поздравить супругу доцента Гезалова с приездом. Таким людям руки не подают. Таких не приглашают в гости, с такими стыдятся жить в одном доме.
1949 г.
ГУГИНА МАМА
Евгений Евгеньевич Шестаков был не только хорошим пианистом, но и хорошим педагогом. Когда Евгения Евгеньевича назначили директором районной музыкальной школы, все родители пришли в восторг. Но достаточно было этому директору отчислить из школы трех неспособных к музыке учеников, как на него тут же посыпались самые страшные жалобы. Первым позвонил в редакцию один из работников Главсахара.
— Вы знаете Евгения Шестакова?
— Да, как музыканта.
— Музыка —
— Почему Пришибеев?
— Как почему? Вы разве не слышали? Этот субъект отчислил из школы Гугу!
— Кого, кого?
— Господи, — недовольно заверещала телефонная трубка, — про Гугу говорит весь город!
Мне было неловко сознаться в своем невежестве, но я только теперь впервые услышал имя Гуги.
— Как впервые? — удивилась телефонная трубка. — Разве к вам еще не приходила эта дама?
— Какая дама?
— Ну та, Мария Венедиктовна!
— Нет!
— Не приходила, так придет, — обнадеживающе сказал человек из Главсахара и добавил: — Так вы уж тогда того… поддержите ее.
Не успела телефонная трубка лечь на рычажок, как ее тотчас же пришлось снова поднять. На сей раз в редакцию звонил известный детский писатель.
— К вам, — сказал он, — должна прийти Мария Венедиктовна. Это мать Гуги, и я от имени целой группы товарищей прошу вас ей помочь.
В этом месте детский писатель тяжело вздохнул и перечислил фамилии двух доцентов, двух полковников, трех — медицинских работников и одной балерины. Но Марлю Венедиктовну, по-видимому, не удовлетворило такое перечисление, поэтому вслед за двумя первыми раздалось еще восемь новых телефонных звонков. Два доцента, два полковника, три медицинских работника и одна балерина звонили в редакцию, чтобы выразить свой протест против отчисления Гуги из школы.
Гугино дело было совершенно ясным. Гута не обладал музыкальными способностями, и его следовало определить в другую школу. Но Гугина мама не признавала других школ. Она бегала по большим и малым учреждениям, добиваясь только одного — восстановления Гуги. Мало того, мама сама все последние дни проводила в ненужных хлопотах, она втянула в этот круговорот еще и пропасть разных других людей… И ведь сумела же она привлечь на свою сторону всю эту почтенную публику! Как? Каким образом?
Мария Венедиктовна была серенькой, сухонькой женщиной. Она не знала ни чар, ни ворожбы. Единственное, что она умела, — плакать. Эта женщина хорошо знала силу своих слез. Действуя этой силой, как вор отмычкой, она вползала к вам в сердце, наполняя его всякими жалостливыми чувствами.
Вот и теперь, придя в редакцию, Гугина мама сразу же потянулась за носовым платком. Мария Венедиктовна еще не сказала ни слова, а у всех нас, сидевших в комнате, уже защемило сердце.
"Нет, надо крепиться!" — решил я.
Но где там! Разве можно было оставаться холодным, когда рядом плакала женщина? А плакала она беззвучно и безропотно. И эти тихие слезы творили чудо. Из склочной, эгоистичной женщины они превращали Гугину маму в маленькую обиженную девочку, и вот вы готовы были уже броситься в бой против ее обидчика.
Я крепился, а жалостливые чувства между тем уже вели свою подрывную работу. Они рисовали передо мной жизнь этой маленькой, сухонькой женщины, в центре которой был он, ее мальчик. Маме очень хотелось, чтобы этот мальчик был музыкантом, а у мальчика не было ни музыкальных способностей, ни музыкального слуха. Но мама не сдавалась.