Рядом с нами
Шрифт:
А навстречу им спешили… Кто бы вы думали? Дежурная сестра, химики… Кто посоветовал им искать пропавшего больного на стадионе, не знаю (скорее всего товарищи шофера Василия по гаражу), только в самом конце второго тайма Иван Гаврилович попал наконец в объятия своих разволновавшихся сотрудников.
— Какой гол! — кричал Табаков. — Какой гол, коллеги!
Ученые химики смотрели на восторженное лицо академика и ничего не могли понять.
— Иван Гаврилович, — сказал наконец один из них, — а как же ваша нога?
Академик
Нога была в полном порядке. Трудно сказать, что оказало такое целебное влияние на ревматизм: дождь, снег или футбольные переживания. Доктор Осокин уверяет нас, что они у себя, в медицинском мире, до сих пор не могут ответить на это. Ответят ли когда-нибудь доктора на поставленный вопрос или же нет, для существа дела совершенно безразлично. Только с этого дня у академика Табакова больше никогда не возобновлялись ревматические припадки.
1946 г.
ГЛАЗУНЬЯ С КЛЯКСАМИ
Мы познакомились в прошлом году в маленьком зале Театрального института. Я был среди зрителей, она — на сцене. Вера Ворожейкина играла роль горничной Сюзанны в каком-то старинном французском водевиле. И хотя спектакль был разыгран в порядке учебного занятии, мне стало жалко Веру. Жалко потому, что этой молодой, красивой девушке после трех лет занятий в институте пришлось выйти на сцену, чтобы произнести только одну фразу:
— Мадам, карета у подъезда.
Я сказал об этом кому-то из преподавателей. Мне ответили, что в следующем спектакле Ворожейкиной дадут более солидную роль, и на этом, собственно, и закончилось мое знакомство с Верой. В Театральном институте я больше не был и не видел Сюзанну в новой, более солидной роли.
И вот на днях редакционный лифт поднял на наш этаж какое-то облако из пудры и шелка.
— К вам можно?
— Пожалуйста.
Мне никогда прежде не приходилось видеть яичницы с тремя плавающими чернильными кляксами в центре. Я протер глаза. Но омлет — сюрприз сумасшедшего повара — не исчезал. Две черные кляксы внимательно смотрели на меня, а третья, малиновая, сказала:
— Не узнаете?
Я еще раз внимательно посмотрел на неправдоподобную комбинацию из кармина, туши и яичного порошка и беспомощно развел руками:
— Простите, не помню.
— Меня никто не помнит, никто не знает! — сокрушенно произнесла девушка. — Я Сюзи из французского водевиля.
— Сюзи? Странно! — Я сравнил хорошенькую молодую студентку на сиене Театрального института с теми тремя кляксами, которые плавали сейчас в серо-желтом тумане перед моими глазами, и горько улыбнулся.
Ах, эти театральные парикмахеры, как они обманывают наши надежды! И мне почему-то вспомнился "Тупейный художник" Лескова, великий маг и чародей, превращавший фурий при посредстве румян и белил в театральных ангелов.
— Что
— Значит, это вы потом…
— Ну конечно.
Мне снова, как и год назад, стало жаль Сюзанну:
— Ну зачем вы это делаете? Яичный порошок только уродует вас.
— Почему яичный? — обиделась Ворожейкина. — Цвет глазуньи давно вышел из моды. Вы разве не знаете? Сейчас весь мир красит волосы слабым раствором стрептоцида.
Я действительно не знал, каким колером красит сейчас мир свои волосы, и поэтому замолчал.
— А ведь я уже окончила институт, — неожиданно сказала Вера.
— Поздравляю.
— Нет, нет, не поздравляйте! Это так ужасно!
— Почему?
— Я хотела поступить в МХАТ, сыграть Анну Каренину. Это мечта моей жизни.
— Ну и как?
— Не берут. Ливанов, Яншин… Мелкие интриги. Боятся конкуренции.
— Какая же конкуренция? Ни Ливанов, ни Яншин никогда не выступали в женских ролях.
— Все равно. Они направляют меня в Саратовский театр.
— Кто? Ливанов?
— Нет, дирекция института. Вы только подумайте: в Саратов! "В деревню, в глушь", — как говорил Вронский.
— Во-первых, не Вронский, а Фамусов; во-вторых, Саратов — давно уже не глушь; в-третьих, если мне не изменяет память, сам Ливанов в свое время начинал работать на провинциальной сцене.
— Нет, не уговаривайте! Из Москвы я все равно никуда не поеду. В прошлом году вы приняли во мне такое теплое участие! Вы должны помочь мне и сейчас устроиться на работу.
— Куда? В МХАТ? — спросил я.
— Не обязательно. Устройте хотя бы в свою редакцию.
— Кем? У нас же в штате нет должности Анны Карениной.
— Мне не важно, кем. Мне важно, где. В Москве! Возьмите машинисткой.
— А вы разве умеете печатать?
— Господи, назначьте меня такой машинисткой, которая не должна уметь печатать.
— А нам такие не требуются.
— Возьмите кем-нибудь, хотя бы уборщицей. Работать в редакции — мечта моей жизни.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Это идея. Нам как раз нужна уборщица, только не в Москве, а в саратовском отделении. Условия нетрудные. Вы должны будете ежедневно мыть полы в двух комнатах и коридоре, аккуратно стирать пыль с трех подоконников…
— В саратовском отделении?
— В саратовском.
— А я так надеялась на вас! Думала: вот у меня есть знакомый заведующий, он поможет мне остаться в Москве…
— А я вовсе и не заведующий.
— Странно! Теперь же все чем-нибудь заведуют.
— Как видите, не все.
— Но, может быть, у вас есть знакомый заведующий?
— К сожалению, нет.
Вера Ворожейкина встала и попрощалась. Редакционный лифт снова принял в свое лоно облако из пудры и шелка, и все в нашей комнате вздохнули легче и спокойней.