Рядом с зоопарком
Шрифт:
— У него на голове кровь и на рубашке тоже, — сказал Генка.
— Не кричи, может, они рядом, — сказал Вадик.
— Кто — они?
— Кто стрелял.
Со стороны Березовки сердито, будто ругая жуткую дорожную грязь, ревел тяжелый «МАЗ», с поворота скользнул на нас лучом, слабым, едва не затерявшимся в жидких ветках ивы, в дожде, скользнул — и нет его. Как раз в этот момент человек со стоном перевернулся, попробовал подняться, и мы узнали в нем Алексея Петровича.
— Алексей Петрович? — вскрикнул Генка. — Что с вами?
— Вас,
— А ты сам что! — зарычал ни с того ни с сего Генка.
Я пожал плечами.
— Ждать нельзя, — сказал Генка.
— Ничего, ребята, не беспокойтесь, ерунда. — У него что-то хрипело и булькало внутри.
— Кто это вас? — спросил Вадик.
— Да поди ж тут разберись… — Он вдруг резко отклонился назад, и Генка, не ожидавший этого, едва не уронил его на спину.
— Может, вам искусственное дыхание сделать, я читал, как, — предложил я.
— Дурак! — отрекомендовал меня Генка. — Кровь течет. — Он показал нам свою руку: на ней трудно было что-нибудь увидеть.
— Как же теперь, если кровь, а?
— Беги!
— Куда беги?
— Каждая минута дорога.
— До телефона беги! — сказал Вадик. — Звони ноль три.
— Так я на Карьке?
— На Карьке, — подтвердил Генка.
— Так я бегу?
— Беги!
Я вышел на дорогу и вытащил за собой Карьку. Послышалось урчание мотора. Два ярких желтоватых луча вынырнули из темноты.
— Стойте! — закричал я. — Стойте!
Чуть притормозив на яме, обдав меня отработанными газами, машина ушла в темноту. Еще несколько мгновений горели звезды ее фонарей, но и они растаяли.
Я вскочил на жеребца, отчаянно ударил его ногой.
Напрямик, самым коротким путем, через аэродромное поле…
Карькина спина ходила подо мной ходуном, я хлестал и хлестал кончиком узды по лошадиному боку. Но мне все казалось, что я стою на месте.
Я никогда не думал о жизни и смерти. Я много читал книжек и видел картины о войне, где человек падал, сраженный пулей. Солдаты умирали красиво. Их смерть была далека от меня. Теплыми летними вечерами, когда мы с Генкой и Вадиком, задрав головы, глазели на усыпанное звездами небо, казалось, что мы будем жить всегда и все, что вокруг нас, будет вечно. Оказывается, человек слаб и беззащитен.
Дождь стихал.
В глаза ударил свет. Светило справа и слева, спереди и сзади. Ослепленный, я мчался с прежней скоростью, не догадываясь притормозить Карьку. Копыта выбивали пулеметные очереди. Но вскоре я перестал слышать их: землю начал сотрясать страшный грохот. Он поглотил все звуки. Свет впереди становился все ярче, превращался в солнце. Свернуть в сторону я не мог — летел на свет, как мотыль. Солнце с дикой скоростью мчалось на меня, увеличиваясь в размерах. Почти коснувшись моей головы, взревев так, что у меня, казалось, полопались барабанные перепонки, оно взмыло надо мной вверх.
Тут только я сообразил, что скачу по взлетной полосе учебного аэродрома, а над моей головой промчался набирающий высоту самолет. «Пронесло», — подумал я. И тут вместо спины жеребца ощутил под собой пустоту. Я приземлился на мягкую стриженую травку в двух шагах от бетонной полосы. Хотел встать и не смог. Сидел и тер ногу.
— Лошадь? Откуда лошадь? Я вас спрашиваю! — Прямо на меня двигались три тени. Я отполз подальше и залег за прожектор.
— Лошадь ведь не сама по себе.
— По-моему, на ней кто-то ехал.
— Может, и ехал.
— Ну, вот что, — должно быть, этот голос принадлежал начальнику, важный такой голос, — особенно никому об этом не трепитесь. Лошадь заприте в гараж и сейчас же звоните Климову, поднимайте его с постели. Пускай приезжает и забирает свою лошадь. Ну, колхоз! Ну, деятели! Лошадь! Ха, лошадь!
Когда они ушли, я встал, опираясь на прожектор, сделал шаг, другой. Ничего, как-нибудь дохромаю, — успокоил себя.
Вот она, телефонная будка, без стекол, с полуоторванной дверью, но все как надо: аппарат, трубка, гудок в ней.
Ответил женский очень строгий голос.
— Тетенька, — сказал я, заикаясь, — приезжайте на карьер…
— Я вот тебе покажу карьер, в другой раз не захочешь баловаться! Житья от них нет!
— Да я!..
Но трубка гудела короткими гудками. Я снова набрал номер.
— Опять ты, мальчик!
— Я вам не мальчик! — злость прямо душила меня. — Понимаете, человек умирает.
— Вот как… — голос в трубке стал более заинтересованным.
— Надо проехать по дороге на Березовку три километра…
— Что с ним?
— Пуля… Выстрелили.
— Выезжаем.
— Я жду вас на дороге.
Прошла целая вечность, я думал, что машина уже не придет, но завизжали тормоза — белая «Волга» с крестом остановилась передо мной.
— Это я звонил.
— Садись, — сказал врач в белом колпаке.
Я влез в машину.
— Так что произошло?
Я ничего не мог сказать. Не помню, когда я плакал в последний раз, думал, что с этим давно покончено, что все это осталось в далеком детстве. Я даже не плакал, когда дрался с Володькой Пекшевым из 8 «б» и он расквасил мне нос. Но сейчас я ничего не мог поделать со слезами. Они текли из меня, текли и тогда, когда мы подъехали к карьеру.
— Здесь, — сказал я, и машина остановилась. Алексей Петрович уже сидел совсем рядом у дороги, прислонившись спиной к гибкому стволику ивы.
— Ранили? — спросил врач, осматривая Алексея Петровича.
— Да нет же, не в меня вовсе стреляли…
— Что, в кого-то другого?
— В воздух.
— И что же?
— Иду из города, слышу выстрел, подошел: пацаны из обреза палят, лет по пятнадцать им, не больше. Думаю, перестреляют друг друга… Так вот они, чтобы не лез не в свое дело, и накостыляли… странно, откуда это у них… ногами.