Рядовой свидетель эпохи.
Шрифт:
В феврале-апреле 1945 года в Восточной Пруссии часто пришлось наблюдать результаты подобных зверских случаев. Так что те, кто пытался и сейчас пытается оправдать тех предателей Родины, называемых «власовцами» или «бандеровцами», либо сами были из их рядов, либо потомки их, в любом случае они мне представляются сообщниками их кровавых дел.
Утром добрались до штаба своего танкового батальона, расположившегося в каком-то безлюдном населенном пункте в 7-10 км от Дойчендорфа. Двое суток отсыпались, затем снова приняли танк в полевых ремонтных мастерских и прибыли опять на опушку того леса, где остатки нашей танковой бригады заняли оборону. По ночам один танк высылался к дороге с задачей обстреливать немецкие войска, каждую ночь подходившие в город с востока. Тут ближайшей ночью мы отличились. Учли, конечно, недавний горький опыт, настояли на том, чтобы нам придали автоматчиков для охранны танка и усиления наружного наблюдения. При очередном нашем выдвижении на обстрел дороги выставили два пикета автоматчиков справа на опушку леса и не напрасно: они обнаружили немцев, идущих по лесу к занявшим оборону танкам, и обходящих их сбоку
Прошло с тех пор 60 лет, но атака нашей пехоты на Дойчендорф мне четко помнится до сих пор своей дикой нелепостью. Кто отдал преступный приказ на атаку города по чистому полю, по глубокому снегу, в то время как проще всего было договориться пехотному командиру с танковым командиром и атаковать немцев совместно? Скорее всего, тут сказалось то, что мы тогда входили в состав 2-го Белорусского фронта, которым командовал Рокоссовский, а пехотный полк, видимо, принадлежал 3-му Белорусскому, которым командовал тоже уважаемый Черняховский. Взаимодействие еще не было налажено, каждая часть действовала отдельно, подгоняемая вышестоящими командирами, которые находились вдалеке от передовой.
И все же, никогда у меня не повернулись бы ни сознание, ни язык распространить описанный отдельный эпизод на всю армию. Даже два отдельных случая: мы потеряли свои танки в тот злополучный вечер тоже бездарно, по своей вине, утратив элементарную бдительность. Зато спустя несколько дней изменили счет многократно в свою пользу на основе своего опыта, мастерства и оплошности немцев.
ЭКИПАЖ НЕ ОТВЕЧАЕТ НА ПОЗЫВНОЙ
После потери последнего своего танка в бою в населенном пункте Ляук был я назначен связным штаба 2-го батальона своей 183-й танковой бригады. Обязанности самые разные: передавать устные распоряжения в подразделения, которые по каким-то причинам нельзя было передавать по радио; сопровождать офицера связи в разные подразделения, к стоявшим на исходной или застрявшим в атаке танкам; находиться на наблюдательном или командном пункте танковой бригады в ожидании распоряжений для своего батальона; выяснять причины, почему встал в процессе танковой атаки наш танк и с ним нет радиосвязи.
Вот такая ситуация и случилась, когда я однажды прибыл на наблюдательный пункт нашей бригады. НП располагался на чердаке 3-х этажного довольно высокого дома. Оттуда хорошо просматривалась такая картина. Примерно в шестистах — семистах метрах от дома находился лес, по опушке которого проходила оборона немцев. Перед лесом, метрах в трехстах в траншеях находилась наша пехотная часть. Между лесом и пехотой, сидящей в траншее, одиноко стоял наш танк Т-34, метрах в двухстах от опушки леса. Стоял он там уже давно, наверное, подбитый, радиосвязи с ним не было. Меня через других связных потребовал к себе капитан И. и дал мне задание пробраться к тому танку, узнать, что с ним случилось и почему экипаж не отвечает на радиопозывные. Никакими другими пояснениями капитан И. свое задание не сопроводил. День клонился к вечеру, и я сразу отправился выполнять данное мне задание. Тут же на НП, где много толпилось моих знакомых, таких же связных и разных сопровождающих, мне подсказали: к тому танку уже посылали несколько связных, даже повара с термосом для экипажа, но никто из них не вернулся. Там действует немецкий снайпер, а капитан И., наверное, умышленно об этом мне не сказал. Надо быть очень осторожным. Мне подсказали также, что почти от самого дома НП по траншее можно подойти к танку, не высовываясь из нее, метров на сто, и что пехотинцы, находящиеся в траншее, точно укажут, где сидит немецкий снайпер. Я последовал совету моих доброжелателей и, действительно, добрался до конца траншеи.
Пехотинцы в конце траншеи подробно меня проинструктировали, как вести себя здесь. Во-первых, не высовывать голову из траншеи, во вторых, до темноты не предпринимать никаких попыток подойти к танку. Они показали мне, где лежит раненый снайпером повар с термосом, рассказали, что днем он был еще жив, долго шевелился, но никто не рискнул к нему подобраться, ждут темноты. Ничего не поделаешь, надо ждать темноты. Ожидание это на дне траншеи оказалось очень утомительным, и пехотинцы, видя мое нетерпение, подсказали мне еще один, но небезопасный вариант, как подойти к танку. Дальше в продолжении их траншеи через 10—15 метров идет траншея прерывистая в виде трехколенных ячеек. В них никого из наших нет. Если быстро перескочить в ближайшую такую траншейную ячейку, то танк окажется на линии между этой ячейкой и снайпером. Тогда можно будет попытаться
Между тем стал опускаться вечерний туман и видимость стала ухудшаться. Потеряв всякое терпение, я решаюсь начать свою операцию, не дожидаясь полной темноты. Пехотинцы еще раз дали мне советы, кто- то даже перекрестил меня. Я сжимаюсь в комок, выскакиваю из траншеи, в несколько прыжков оказываюсь у следующей траншеи и с ходу ныряю в нее. Ни выстрела снайпера, ни пули не было слышно. Присев по инерции на дне траншеи, перевожу дыхание и тут слышу громкое прерывистое дыхание человека, находящегося рядом, за поворотом траншеи. Быстро вынул револьвер, взвел курок, размышляю, кто бы это мог быть. Ведь пехотинцы сказали, что тут никого нет. Спрашиваю тихим голосом, кто тут? Молчание, затем тихий ломаный голос: «Я ранен». Выглядываю и вижу совсем юного парнишку в нашей солдатской форме, лежащего в углу траншеи. Думаю, кто же это может быть? То ли немецкий перебежчик? То ли их лазутчик? То ли прибалт, решивший от немцев перебраться к своим? Решил на обратном пути рассказать об этом пехотинцам и тогда принять решение, как с ним поступить. Сказал ему, что быстро сбегаю к танку и на обратном пути помогу ему перебраться в соседнюю траншею. Там есть люди, они помогут добраться до медпункта. Затем несколько раз высунул над окопом шапку, убедился в том, что снайпер не реагирует на это. Не видит, наверное, на таком расстоянии в надвинувшихся туманных сумерках. Выглянул сам, разглядел куст на опушке леса, рядом с которым, по сведениям пехотинцев, находится снайпер, и закрываясь от этого куста танком, пригнувшись, побежал к танку. Но в этот момент у меня из кармана выпал револьвер. Я вернулся, схватил его и, обернувшись к танку, увидел, как вдоль борта по броне чиркнула яркая длинная искра. Не заметив, я сместился с выбранного направления подхода к танку, невольно чуть высунулся из-за его прикрытия, и снайпер тут же среагировал. Мне в очередной раз повезло... Достучался до экипажа, узнал все о них, о неисправности танка и, дождавшись того момента, когда туман стал совершенно непрозрачным, в полутьме двинулся в обратный путь. Компаса у меня с собой не было, и я тут же уклонился в какую-то сторону, на наши траншеи не вышел и долго колесил где-то вокруг. Помнится, почему-то меня сопровождало щелканье пуль, или это было эхо выстрелов в тумане. Понял, что я заблудился, стала тревожить мысль, как бы не попасть к немцам. Не помню уж по каким признакам я все же вышел к своим, наткнувшись на дорогу довольно далеко от нашего НП...
Имел место, как говорится, и еще один случай в то время, когда я был связным при штабе 2-го тб, случай из тех, который запомнился надолго. Находился я однажды на КП 183-ей тбр вместе с другими связными от других батальонов. У комбрига на совещании находился наш начальник штаба, капитан И.Ф. Симоненко. Мне предстояло сопровождать его обратно в штаб батальона. Иван Федотович человек был спокойный, рассудительный, никогда не допускал грубостей по отношению к подчиненным. Был он на совещании у комбрига, скорее всего, вместо комбата-2 П.И. Громцева, который в то время находился постоянно в танке, в боевых порядках пехоты вместе с двумя другими танками. Это было все, что осталось из танков от всей 183-й тбр. к тому врнмени.
Выскочил Симоненко от комбрига крайне возбужденный, наверное, там не обошлось без рукоприкладства — комбриг Гришин злоупотреблял этим. Позвал начштаба меня, и мы пошли к нашим танкам, занявшим оборону километрах в двух от КП бригады. Радиосвязи с танками не было. Задача перед начальником нашего штаба была поставлена комбригом четко: идти к танкам и «лично разобраться, почему танки не продвигаются вперед, и доложить». Добрались до танков по следам танковых гусениц мы благополучно. По звуку пролетающих мин и снарядов давно уже научились определять, где они упадут, и каждой из них не кланялись...
Пара тяжелых самоходок СУ-152 и несколько танков стояли в узкой лощине в шахматном порядке. Некоторые из танков догорали, дымили бандажами опорных катков. Проходя мимо ближайшей самоходки, заметили лазающего по ней и заглядывающего в люк пехотинца. Впереди этой самоходки, метрах в 15 — 20 от нее стояла тридцатьчетверка, по всем признакам целая. Подходим к ней сзади, смотрим, чем бы постучат по броне и в этот момент сзади раздается какой-то взрыв и нас как пушинки смело взрывом на землю и сильно оглушило. Приходя в себя, думаю: что за черт? Звука подлетающего снаряда или мины не было слышно, и, вдруг, такой взрыв. Смотрим с Симоненко очумелые друг на друга и думаем, наверное, об одном и том же: что же произошло? После того, как оглянулись назад все стало ясно: ствол самоходки, направленный в нашу сторону, еще дымился, из люка вылезал наш знакомый перепуганный пехотинец. Он, конечно из любопытства или случайно дернул за ручку механического спуска, а пушка была заряжена. Хорошо, что ствол пушки был направлен чуть мимо танка, к которому мы подошли, снаряд прошел мимо нас, баллистической волной от снаряда нас бросило на землю, а волной выстрела сильно оглушило. Недели две левое ухо у меня совсем не слышало, со временем слух, кажется восстановился, но левое ухо до сих пор слышит заметно хуже правого...
Капитан Симоненко погнался было с пистолетом за любителем лазать по сгоревшим танкам, да куда там. Тот задал такого стрекача — никому не догнать. Такой вот комический эпизод имел место, чуть не кончившийся для нас летальным исходом. Нас не бросило на броню, а смело меня под танк, капитана мимо танка на землю. Повезло и на этот раз...
В тот последний период нашего нахождения в Восточной Пруссии приходилось много ходить рядом с передовой и невольно наблюдать боевые действия наших штурмовиков Ил-2 и бомбардировщиков Пе-2. Мое внимание, неисправимого поклонника авиации, они особенно привлекали. Был конец марта — начало апреля, погода стояла солнечная, что делается в воздухе хорошо видно.