Рыба говорит

Это очень горькие стихи, и очень «про сейчас», и очень русские… В них много страха (нашего общего) и даже отчаяния, и всё-таки, уж не знаю почему, благодаря ли стилистическому разнообразию, технической находчивости или просто-напросто нетривиальности авторской поэтической мысли, – книга дарит чувство непокоренности, вдыхает надежду.

Дмитрий Веденяпин

Лучшие люди нашего падшего мира рождаются на окраинах бывших империй. Они могут существовать где угодно, они говорят голосами деревьев и домов заброшенных окраин, той странной, отчаянной местности, с которой, несомненно, связывает себя автор этой книги. Сергей Михайлов – денди пространства, где вместо вертикали власти движутся разные векторы переживания: общего человеческого и нездешнего метафизического. Это уникальный, утончённый автор заката России.

Елена Фанайлова

Поэзия

постоянно меняется, и вменяемый автор пытается следовать той же тактике: не фиксироваться, а «скользить» по стилям. Стилем становится само это скольжение: его направление, его скорость. Вот и у Сергея Михайлова стиховой темп входит в само содержание высказывания. На мелодию романса или блатной песни ложится прерывистое личное дыхание. И это соединение легкого мотива с тяжелыми словами заявляет себя как тревожная новость.

Михаил Айзенберг

Локус Калининграда-Кёнигсберга обладает двойственной, по сути, антагонистической природой: с одной стороны, это место пересечения и взаимодействия, как правило насильственного, разных культур и цивилизаций, с другой – образцовая «ничейная земля», место, из которого когда-то изъяты его автохтоны и наделяемое то и дело чужими смыслами («…То были наши дети / На краденой планете…»). Поэзия Сергея Михайлова в каком-то смысле конгениальна этому пространству: насыщенность разнородными и разноприродными реалиями и отсылками, она репрезентирует в то же время некое тотальное отсутствие, неизбывную тоску по той наполненности мироздания смыслом, который бы не светил отраженным светом («Хочешь знать как ржавеет нож / В доме в котором ты не живёшь…»). Мир полон обманок, выморочных предметов и явлений («Зуммер лампочки больной / Ноет надо мной / Чей то голос не к добру / Я не разберу…»). Подобный неизбывный трагизм маскируется блеском и филигранным письмом Михайлова, и в то же время – легкостью и лихостью его просодической манеры, не побоюсь этого – слова – напевностью (при всей насыщенности анаколуфами, эллипсисами и плеоназмами), но не обманет внимательного читателя.

Данила Давыдов

В формальном плане, если понимать «форму» в узком смысле, стихи Сергея Михайлова довольно традиционны (не случайно эпиграфом к одному из стихотворений взята фраза из «Архивного дела» Бунина).

Автор словно бы застегивается на все пуговицы униформы с высоким стоячим воротником, это помогает держать выправку и не бросать слов на ветер. Мусорный, сбивающий с ног ветер истории, на котором не расслышать сказанное за десять шагов. Тем важнее, если все же эти десять шагов проделать, интонация, мгновенно цепляющая своей подлинностью, настоянная на горечи и стоическом принятии неизбежной дистанции. Здесь все произносится сквозь зубы, стиснутые опытом боли, которую не унять никакой близостью, никаким искусством. Но и безыскусными эти стихи не хотят притворяться. «Архивное дело» – не стихотворение, а рассказ Бунина, однако фраза, взятая эпиграфом, – «…всё пришивал да присургучивал…» – вполне способна заставить читателя обмануться. Рассказ датирован 1914-м, годом катастрофы, и повествует о нелепой смерти старичка-переписчика, этакой реинкарнации Акакия Акакиевича. И это лишь один, но характерный пример того, как не самые очевидные нюансы и подтексты образуют подкожную ткань, нерв этой поэзии, пропущенной, по завету другого «архаиста», сквозь прозу, подчас самую низкую. В самодисциплине, скрытности, нежелании притворяться – ее особое достоинство, столь редкое в наши дни.

Александр Скидандвое уже пропали на этой койкетолько приляжет и всё нет человекавы гражданин прекращайте свои попойкия полночи ворочаюсь как моральный калекаах душа моя девочка что же ты так поблеклавыйдешь в общество каждый второй покойник Калинин ад приветствует тебяШирокоскулой девичьей улыбкойЧто видел ты у матери над зыбкойЕй грудь ненасытимо теребяВ окне висела розоватой скибкойЛуна ещё безмолвна и грубаТобой не просвещённая рабаМонаршей ночи без того уж зыбкойК рассвету всенародная трубаКогда заныла похоронной скрипкойИ заплутала в бородёнке хлипкойК тебе не проходимая тропаКалинин ад приветствует тебяПромозглым парком и скамейкой липкойОборванной как жизнь трамвайной ниткойСтоль нищенским исходом октябряЧто кажется неиспросимой пыткойСияние советского рубляСо дна морского нивами репьяЛуной всё так же и немой и брыдкойНад «сковородкой» да потешной дыбкойТебе по чину колья затупяТебе к надгробью брошенной гвоздикойКалининград приветствует тебя С Девау [1] подымается туман.Не цеппелин, не, господи, биплан —Туман, что твёрже стали.Он занимает город. Взят взаймы,Тот зябнет в приближении зимыМежду кострами.Между кострами бродит человек,Вместилище души, как чебурек —Прокрученного мяса.Не разбирая ни дорог, ни косм,Он в город вышел, как в закрытый косм.Посланник Марса.Посланник Марса хочет сдаться в пленТуману и, туманом ослеплен,Роняет гнева гроздья.А город с помороченной судьбой,Удара не дождавшись, сам собойЛетит на воздух. Как кёнигсбергская брусчаткаЛежат икринки в банке ChatkaЛежит широкая странаКак скомканная простыняОдним концом впадая в мореДругим промакивая гореТам только ставят brut на лёдА здесь народ уже блюётЧеловек, который похож,Вылезает из хрустких кожИ ползёт на разведку.Звать никак того подлеца,Ибо нету на нём лица:Проявляет он сметку,Оставляя токсичный след, —Он и сам от него ослепНа невидимом фронте,Где ползёт, не щадя живота,И вслепую бьёт не шутя.Вот такая вот шутка, Монти [2] ! Маленькая ДжульеттаСухонькая старушкаСпасала семьюОт шакалов ДжевдетаСестру звали ДоройПоздний ребёнокБросили как сукуПодыхать под заборомМуж поднял всех в аулеА те на своих джипахСемерых схватилиТело не вернулиЗа ним пошёл старшийКак не удержалаЗигфрид мой милыйВспомнить страшноЕсли б не трое младшихТак выпила бы уксусГоре горькое гореА послушать вашихТам все ваххабитыЧума на их лицаМы здесь по пятницамВы к нам приходите Уходя не скупись отоваривайЧем богат в сюртучке отпускномПрисургучит червяк-архивариусШтемпелёчки присыплет пескомПодошьёт постранично кореньямиНе боись говоря возвернёмНе тебе так другим поколениямДолговые расписки времёнОбщаков и крымов покорения