Рыбаки. История Леви
Шрифт:
Она сглотнула, быстро кивая.
– Конечно.
Эмми ждет, пока я спускаюсь вниз по лестнице.
Я смотрю на нее через плечо.
– Куда хочешь пойти?
Она задумывается.
– Может, в спальню? В ванную комнату? – Понижая голос, как будто он не попадет в кадр, она шепчет: – Мы можем пойти и на кухню, просто я не знаю, хочешь ли ты пойти туда, куда они смогут проследовать за нами. Так как тебе придется ... э–э ... – Она пробегается взглядом по моим штанам, и я понимаю, что она имеет в виду: мне придется их снять.
По правде говоря, неважно, куда мы идем. Камеры здесь повсюду.
Я одариваю ее улыбкой, которая должна выглядеть обнадеживающе.
– Все в порядке, давай просто зайдем сюда.
Она следует за мной на камбуз, через спальню и в уборную. Ванная комната маленькая сама по себе, но с нами двумя внутри, и камерой, загораживающей дверной проем, она кажется крохотной. На удивление, в ней хороший свет, здесь чисто, и есть проточная вода, которая явно нужна Эмми, так как она помогает мне сесть, моет руки и начинает распаковывать свою аптечку на стойке.
– Ты все еще живешь здесь? – говорю я, осторожно опускаясь на сидение унитаза.
– Я уехала после школы, но вскоре вернулась ближе к Виктории, когда мой отец заболел. Мне нужно, чтобы ты ...
Я слежу за ее взглядом и понимаю, что она имеет в виду.
– О, точно, – говорю я, и начинаю расстегивать ремень.
– Давай я помогу тебе.
Когда она касается моих штанов, я качаю головой, вспоминая о повязке, когда спускаю ткань штанов со своих бедер.
– Твой отец болен? – спрашиваю я, чувствуя жар на своей шее, на лице, когда сижу перед ней в одних боксерах, со спущенными до лодыжек штанами и камерами, снующими вдоль и поперек.
Она надевает резиновые перчатки и – действие, которое нисколько не облегчает моей участи – становится передо мной на колени.
– Рак, – говорит она. – В печени. Я вернулась, когда он заболел. – Она снимает колпачок с флакона с антисептиком и открывает новый рулон бинтов. – Мама на некоторое время перевезла его поближе ко мне, в Викторию. Я работала ночами на скорой помощи, поэтому имела возможность заботиться о нем в течение дня. Он умер около года назад.
Я мысленно перенесся на год назад. Честно говоря, кажется, что прошла вечность. Это было примерно в то же время, когда у нас начались трудности. Деньги закончились, и все, что могло выйти из строя на лодке, сломалось. Финн смотался в Сан–Диего, а Колтон и я едва успели покинуть лодку. – Мне очень жаль, Эмми. Я не слышал об этом.
– Все нормально.
– Он был хорошим человеком, – добавляю я.
– Спасибо, это – правда, – тихо говорит она. – Но да, он был болен. И сейчас ему лучше. Звучит ужасно, правда?
Я качаю головой, глядя ей в лицо. Я никогда не был так физически близок к ней.
– Так больно? – спрашивает она, прижимая пальцы к коже вокруг повязки.
Я едва могу дышать.
– Нет.
Она кивает, шепча:
– Хорошо, – она проверяет другие точки ближе к ране, вероятно, на наличие чувствительности.
– Моя мама умерла от рака груди, когда мне было четыре года, – говорю я после недолгого молчания. – Но я не помню ничего из этого. Думаю, мне было легче, чем моим братьям или отцу. Думаю, это трудно потерять кого–то, кого ты знал всю свою жизнь.
– Да, – говорит она и смотрит на меня с робкой, благодарной улыбкой. – Благодарю. Знаешь, я видела тебя несколько раз. На съемках.
– Правда?
Она начинает развязывать повязку, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, как она смотрится на коленях передо мной, или сколько раз я представлял себе это. Боже правый, я бы запросто поменялся с ней местами.
Она разматывает ленту и начинает осторожно снимать повязку.
– На причале с твоими братьями. И один раз на лодке, когда мама услышала, что вы, ребята, пришвартовались.
– Почему ты не поздоровалась? – спрашиваю я. Мы нарушаем правила, запрещающие говорить о шоу, – такое себе напоминание о том, что мы на телевидении, – слишком режет слух продюсерам, и, как правило, они вырезают это. Но мне нравится, что она меня искала.
Все это – каждая секунда – кажется нереальным.
– Не знаю, – признается она. – думаю, я не была уверена, что ты вспомнишь, кто я.
– Думаешь, я не запомнил тебя? – Говорю я, надеясь, что она не заметит неловкого акцента.
Она кивает, извлекая марлю из раны, и я задерживаю дыхание.
– Извини, – говорит она, морщась. – Я знаю, что это больно. Но я должна промыть и продезинфицировать ее.
– Все в порядке, – говорю я ей. – Делай, что необходимо.
Я наблюдаю за тем, как она промывает рану, не сводя глаз с ее лица, а не с огромной дырки в своей ноге. Травма, похоже, нисколько не смущает ее; она работает очень деликатно и тщательно.
Мы отсняли семнадцать эпизодов, и я знаю, что продюсеры хотят увидеть что–то из моих часов досуга – что–то личное. Финн и Харлоу строят свою семью и живут на два дома, и публика обожает их страсть и юмор. Колтон спит – и неизбежно расстается – с каждой красивой девушкой, которая ему встречается, и зрители в восторге от этого. Мэтт и Джайлс отправляли моделей, чтобы познакомиться со мной, и пытались заставить нескольких симпатичных девушек из города ошиваться вокруг Причала, пока идут съемки, но, к их большому разочарованию, ничего не происходило. Несколько девушек, которые меня привлекли, казались мне более заинтересованными в окружающих их камерах, нежели во мне самом.
Я смотрю на Эмми, которая всего в нескольких дюймах от меня, изучаю изгиб ее губ, ровный угол ее скул. Ее лицо такое родное, и меня словно пронзает какая–то струна. Мои братья думают, что я 24–летний девственник, и хотя это неправда, у меня нет сотен зарубок на моей прикроватной тумбочке.
Думаю, я не играю в эти игры.
Но вдруг меня осеняет. А что, если это тоже игра, как и все остальное? Сколько они заплатили Эмми, чтобы она была здесь? Что они ей пообещали?
Она моргает, когда завязывает последний моток бинта и с гордостью улыбается.