Рыбьи дорожки
Шрифт:
И вдоль проток, пренебрегая этой африканской температурой, копошились вереницы чернотелых рыбачишек с удочками в руках.
— Берет? — спросил я первого попавшегося, с лицом, напоминавшим по цвету печеное яблоко.
— Неужто нет? Вона! — пошарил он босой ногой и, не глядя на меня, зацепил большим пальцем шнур от кукана, спущенного в воду.
Я нагнулся, взял конец шнура и выволок на берег связку сазанят. С полсотни было в ней наверняка. И, пожалуй, около трех килограммов веса.
Спустя минуту рыбачок вытащил плотно зажатую между резинкой от трусов и совершенно черным животом круглую коробочку из-под леденцов и с величайшей бережливостью извлек оттуда небольшого,
— С червяком беда, — доверительно вздохнул он, окончательно признав во мне родственную душу. — Копаешь, копаешь — и нету! Сухота! А в огороды лучше не ходи: гоняют!
— А если на хлеб?
— Пробовали. Песня не та! Червя, червя ему требуется. А посади червя — и каждый хватает.
— Жарко небось?
— Тепло! — согласился рыбачок, раскачивая леску с грузилом и целясь угадать подальше, на середину протоки.
А удочка была у него самая простая. Удилище бамбуковое, с обломанным кончиком, метра в три. Шнур длинный, пеньковый, и только на конце, как дань современности, — два жилковых поводка. Грузило — гайка, должно быть, того же фасона, что пользовал еще чеховский «злоумышленник». Больше всего меня поразил поплавок — очень крупный. У нас бы под Москвой на такой ловили щурят на живца. Я присмотрелся внимательнее и обнаружил у остальных рыбачков такие же поплавки. Впоследствии я оценил преимущества крупных поплавков и тяжелых грузил в астраханских водах. Дело в том, что в большинстве протоков, или, по-здешнему, ериков, обилие коряг требует толстого шнура, несовместимого с маленьким поплавком. И течение в ериках бывает сильное. А для самого небольшого сазанчика, рыбы, в астраханских условиях довольно непритязательной, грубая снасть препятствием не служит. Сазаненок преисправно топит любой поплавок и от червяка отступается только при самых крайних обстоятельствах.
Стограммовый сазанчик на крючке не уступит окуню в триста. Он кидается в разные стороны, норовит перешибить натянутую леску лучом своего спинного пера, путается в траве, неожиданно бросается под берег и, выделывая разнообразнейшие «сальто», тешит сердце юного рыболова.
Некоторые астраханские рыболовы ловят сазанов на «закидушки» — донные удочки с коротким удилищем без поплавка. При поклевке сазанчик не дергает, а с маху тянет лесу, быстро наклоняя конец удилища. Другие рыболовы вообще не признают никаких удилищ, а просто ловят на леску, обернув ею собственный палец и определяя поклевку по натяжке шнура, толстого, чуть ли не с карандаш; между прочим, так ловят самых крупных сазанов, наживляя крючок мясом речной ракушки и таким образом разрешая червячью «проблему». Ловят сазанов и на разные хлебные насадки, на распаренные зерна гороха и кукурузы, на недоваренный картофель.
Я поехал удить сазанов на другой день после приезда в Астрахань. Ерик, куда меня привез мой друг, коренной астраханец, находился от города в каких-нибудь пяти километрах.
— Здесь и начнем! — сказал он, расплатившись с шофером такси и прислонив связку удочек к развесистой иве около самой дороги. — Вот вода, а вон она и рыба.
И действительно, сделав несколько шагов от дороги, я увидел, как под совершенно прозрачной, точно хорошо протертое стекло, водой двигалась какая-то бесконечная серая лента. Ширина ее достигала полутора-двух метров. Это были те самые трехвершковые рыбки, которых я вчера рассматривал на кукане молодого рыболова.
— Каша! — сказал, зевая, друг. — Другой раз и не поймешь, чего в этих ериках больше: воды или рыбы. Ты закидывай подальше, может, и сядет покрупнее. С полкило. Только вряд ли… К морю ушел сейчас настоящий сазан. Тебе в сентябре
Но в сентябре я в Астрахань так и не попал. И в октябре не попал, и в ноябре. А вот в декабре получил воздушной почтой пакет, а в нем большую фотографию. И что бы вы думали?
На фотографии среди заснеженного зимнего пейзажа красовался этот самый ехидный друг, обложенный полуметровыми сазанами. Пойманы они были подо льдом на зимнюю блесну!
Понимаете сами — не был бы я рыболовом-любителем, если бы не мечтал с тех пор попасть в Астрахань. И зимой!.. Обязательно зимой!
Стерлядь
Мы сидели на берегу Оки, неподалеку от разборного рязанского моста, дожидаясь обещанного в подшефном колхозе «козлика». Пониже, у самой воды, капитально расположились с «донками» два гражданина, судя по виду — из пенсионеров. Кстати, таких рыболовов-доночников шутливо называют «грунтовиками». Первый — неторопливый, сухопарый, в очках и мятой фетровой шляпе — являл точную копию бессмертного перовского «Рыболова». Второй был помоложе, потолще, широк в плечах, брит и очень подвижен. Любителей, видимо, связывала долголетняя дружба, хотя называли они друг друга по имени и отчеству и на «вы». Худощавого звали Федором Константиновичем, толстого проще — Иваном Иванычем.
Рыба клевала неважно: у худощавого на кукане, упершись носом в песок, болтался небольшой подлещик, а у толстяка в ведре, растопырив жабры, плавал животом вверх уже побелевший ерш.
Федор Константинович, видимо, был поопытнее. Вот почему после резкой поклевки на удочке толстяка он молча отстранил плечом приятеля и, взявшись за леску, уверенно подсек и потащил рыбу. Иван Иваныч не протестовал, беспрекословно передав бразды правления своему авторитетному другу.
Но, когда около берега заходила на лесе большая сероватая рыба, Ивана Ивановича не в шутку разобрало. Вытанцовывая вокруг сухопарого какие-то замысловатые па, он, подобно заевшей пластинке патефона, начал истошно выкрикивать одну и ту же фразу:
— Федор Константиныч, — стерлядь! Федор Константиныч, — стерлядь!
И только спустя минуту, когда все было окончено и в руке у консультанта болтался кончик оборванной жилки, Иван Иваныч горько сплюнул и сказал естественным человечьим голосом:
— От учителей деваться некуда стало! Чубук лупоглазый! Все ты, Федька! Твои советы! Ставь да ставь ноль пятнадцать. Вот и поставили… Жди, когда еще такая клюнет!..
Да, конечно, не часто теперь под Рязанью можно поймать крупную стерлядку… А сколько раньше водилось этой замечательной рыбы в Оке и Волге, в Унже и Ветлуге!..
«Шекснинска стерлядь золотая», — писал когда-то русский поэт Державин.
На Шексне я не бывал и поэтому не мог любоваться шекснинской стерлядкой. Да, говорят, и на Шексне тоже мало осталось остроносых, усатых, закованных в костяной панцирь рыб.
Зато на Суре, омывающей дубовые рощи Чувашии, реке быстрой, приветливой, но почему-то несколько мутноватой, стерлядка еще водится.
И, конечно, было бы ее, стерлядки, во много раз больше, если бы не калечили рыбу варварской «шашковой» снастью аховые сурские бакенщики, не выцеживали бы по ночам «плавными» сетями всякие жулики браконьеры, а мы, рыболовы-любители, отпускали обратно в воду зацепившихся за крючок стерлядок-недомерков. Вот и восстановили бы тогда добрую славу этой исконной русской рыбы.