Рыболовы
Шрифт:
— Домой! Сейчасъ домой! демъ домой! Что-жъ ты стоишь, остолопъ! — кричала жена. — Мужикъ! Гд его шапка?
— Позвольте, сударыня… Какъ-же домой, коли они съ нами еще за вчерашнія псни не разсчитались? — заговорили двушки. — Намъ пятерымъ по сорока копекъ слдуетъ.
— И мн за полдня три гривенника… — выступилъ кузнецъ Калистратъ.
— Какія такія псни? Какіе такіе три четвертака? Вонъ! Ничего я не знаю! — вопила жена и толкнула черноглазую Аришку въ грудь.
— Ты, барыня, не толкайся! — въ свою очередь крикнула та, вся вспыхнувъ. —
— Ну, чего вы лзете-то? Не пропадутъ ваши деньги! Чего вы съ можемъ къ горлу-то приступаете? Не въ послдній разъ къ намъ Петръ Михайлычъ пріхалъ. Посл заплатитъ, — усовщивалъ двушекъ егерь.
— Нтъ, ужъ теперь въ послдній! — подхватила жена Петра Михайлыча. — Вижу я, какая это охота! Это только пьянство одно, кутежъ и больше ничего! Ну! что-жъ ты, выпуча глаза-то, стоишь! Иди на крыльцо! Вдь поправиться надо. Нельзя-же теб эдакимъ чучелой домой хать.
— Маша! Маша! Ты не очень… Зачмъ такъ?.. — бормоталъ хриплымъ пьянымъ голосомъ Петръ Михайлычъ и съ помощью егеря началъ взбираться на крыльцо.
Жена отправилась за нимъ слдомъ.
— Сейчасъ, сударыня, на желзную дорогу подете, такъ я подожду? — спрашивалъ ее Степанъ.
— Сейчасъ, сейчасъ. Будетъ ужъ ему здсь пьянствовать!
— Барыня, а барыня! Петръ Михайлычъ! Такъ какъ-же деньги-то? Вы разсчитайтесь! Что-жъ это такое, помилуйте… Теперича я изъ-за гармоніи второй день прогуливаю… — говорилъ кузнецъ Калистратъ.
Петра Михайлыча привели въ избу и посадили на диванъ. Жена, ругая его, начала поправлять ему на голов волосы.
— Нтъ-ли у васъ хоть квасу? Дайте ему, подлецу, отпиться! Вдь такъ нельзя хать домой. Видъ у него такой, что только чертей съ него теперь писать, — говорила она хозяйк избы.
— За квасомъ сколько угодно можно въ лавочку послать, — отвчала та.
Послано было въ лавочку за квасомъ и Петра Михайлыча начали отпаивать имъ. Мало-по-малу онъ сталъ приходить въ себя и тяжело отдувался.
— Маша! Маша! Надо двицамъ за грибы заплатить. Я грибовъ купилъ, — говорилъ онъ, досталъ изъ кармана трехрублевку и передалъ егерю сказавъ:- Возьми, разсчитайся.
— Грибовъ! На три рубля грибовъ! Господи Боже мой!
— Тутъ, Машенька и раки…
— А мн-то, Петръ Михайлычъ, за то, что я за вами верхомъ здилъ? — выступилъ изъ другой комнаты мальчишка.
— Вотъ теб полтинникъ и убирайся вонъ! — сунула ему мелочи жена Петра Михайлыча и крикнула:- Да одвайся-же, Петръ Михайлычъ! Вдь иначе мы на поздъ опоздаемъ. У тебя вексель въ Петербург у нотаріуса протестованъ. Нужно заплатить по векселю…
— Ну?! Ахъ, ты Господи! Вотъ уха-то! Да какъ-же вы тамъ?..
Петръ Михайлычъ почесалъ досадливо затылокъ и засуетился, но его такъ и качало изъ стороны въ сторону. Онъ надлъ на голову мужицкую шапку.
— Не твоя, не твоя… Экъ до чего допился! Мужицкую шапку надваешь! — остановила его жена. — Гд-же твоя фуражка?
— Обстоятельство вышло… — махнулъ Петръ Михайлычъ рукой. —
— Часъ отъ часу не легче! Какъ-же ты въ эдакомъ вороньемъ гнзд по городу отъ желзной дороги домой подешь…
— Ну, что длать… Карету наймемъ…
— Да вдь и въ вагон-то, въ вагон-то въ эдакой рвани сидть. Гд жилетъ? Надвай жилетъ… — командовала жена.
— И жилетъ, Маша…
— Что? Тоже на уткахъ посялъ? И жилетъ въ воду уронилъ? Да для какого лшаго угораздило тебя жилетъ на охот съ себя снимать!
Петръ Михайлычъ подумалъ и пробормоталъ:
— Ахъ, да брось… Тутъ зврь… Зврь у меня жилетъ порвалъ.
— Какъ: зврь? Медвдь, что-ли? Волкъ?
— Всего тутъ было… Брось…
— Гд-же хоть порванный-то жилетъ? — допытывалась жена.
— Оставь.
Черезъ четверть часа жена везла Петра Михайлыча въ телг на станцію желзной дороги. Въ телг стояли въ корзин раки, помщалось нсколько корзинъ грибовъ, лежала застрленная Петромъ Михайлычемъ хозяйкина домашняя утка.
— Только одну утку въ три дня и убилъ? — спрашивала жена.
— Дичи нтъ, совсмъ нынче дичи нтъ, — жаловался Петръ Михайлычъ и икнулъ.
«Сурьезный»
Было осеннее утро. Дулъ втеръ, гналъ по небу срыя тучи и обрывалъ съ березы желтый листъ. Погода была неприглядная. На крылечк сборной охотничьей избы сидлъ егерь Амфилотей въ своемъ сильно поношенномъ сромъ пиджак съ зеленой оторочкой и набивалъ порохомъ и дробью металлическіе патроны, постукивая машинкой при надваніи на гильзу пистона. Подошелъ тщедушный мужикъ въ рваной шапк, изъ которой въ нсколькихъ мстахъ торчала вата. Въ рукахъ онъ держалъ корзинку съ пяткомъ большихъ изросшихся красныхъ грибовъ. Передвинувъ передъ егеремъ шапку со лба на затылокъ, онъ сказалъ:
— Богъ на помочь. Къ Петру Михайлычу можно?..
— Какой тутъ Петръ Михайлычъ! Петръ Михайлычъ вчера еще ухалъ, — пробормоталъ егерь, не отвчая ни на поклонъ, ни на привтствіе и продолжая заниматься своимъ дломъ. — Пріхала за нимъ его жена и увезла домой.
— Вотъ-те на! — почесалъ затылокъ мужикъ. — А я разлетлся къ нему съ грибами. Думаю, не купитъ-ли онъ у меня грибковъ за пятіалтынничекъ мн на поправку. Страсть, башка сегодня трещитъ.
— Ухалъ, ухалъ. И такъ ужъ три дня тутъ чертилъ.
— Незадача. А какъ-же мн на деревн въ кабак сказали, что онъ здсь? Я нарочно и въ лсъ сходилъ, чтобы вотъ пособрать грибочковъ себ на похмелье…
— Мало-ли что въ кабак говорятъ.
— Касьянъ къ нему тоже собирается. Три бличьи шкурки у него. Продать хочетъ.
— Пущай собирается.
— А кто-же здсь изъ охотниковъ есть? Кому это ты патроны-то набиваешь? — допытывался мужикъ. — Нельзя-ли ему?..
— Сурьезный человкъ.
— Изъ какихъ? Не изъ купцовъ?
— Да сначала-то мы думали, что онъ въ Петербург зубы рветъ, а потомъ оказался анхитекторъ. Этотъ не купитъ.